Попурри

В кафе под вывеской «Уют»
селёдку к чаю подают,
а водку заедают карамелью.

Приманка грубовата, но
в ней остаётся всё равно
соблазн для тех, кому дано,
не выходя из дома, знать, что там за дверью.

В стихах чужая буква «я»
живёт давно, а вот моя
исчезла юной в зеркале разбитом.

Рука, не слушаясь, строчит,
как мёртвый летчик в рай летит,
как совершают суицид
босой сапожник с парикмахером небритым.

Вот дворник поджигает снег,
обозначая новый век,
которому нельзя присвоить номер,

а снег не тает – он горит,
и пламя чудеса творит:
сдувает в капли пузыри
и возвращает камни вспять в каменоломни.

Лукавый бес повесил мне
табличку «Выход» на окне,
и выйти страшно, и бояться стыдно.

Тридцать второго января
сломался календарь, а зря –
нет жизни без календаря,
и тень моя ушла к другому, что обидно.

Пришёл Кукуев и сказал,
что поезд едет на вокзал,
где голову сложил Ульянов-Ленин,

в том городе, где триста лет
течёт река, а солнца нет,
и не понять, откуда свет,
ведь, словно снег, растаял след сбежавшей тени.

Лежу, часы считаю вслух,
но медлит стрелка возле двух –
считать до трёх и дальше нету смысла.

Два – это вечность, инь и ян,
Аскольд и Дир, я и диван,
сегодня трезв, а завтра пьян
под вывеской «Уют» на ржавом коромысле.