Заячий тулупчик

     Так с легкой руки отца окрестили первый в моей жизни впечатляющий предмет одежды.  Впечатлил он всех, когда сияющая от радости мама  вернулась с ним из санатория, где подлечивалась и отдыхала по профсоюзной путевке. Детская шубка из натурального кроличьего меха, черного, блестящего ошеломила своим видом всех моих бабушек, тетушек , жен дядей,  которые считались моими тетками наравне с кровными, а также знакомых и сотрудников моих родителей. В нашем райцентре не было магазина «Детский мир», поэтому одевали нас, детвору, вот таким образом – посетив ближний или дальний город, городок. Но даже в славном городе Сочи, откуда родом была моя шубейка, такие вещи на прилавках не лежали, мама купила ее на местном рынке с рук ,  по вполне приемлемой для простой служащей цене. Радости ее не было предела. Еще бы! Любимое чадо не так давно перенесло воспаление легких. 

       Короткий декретный отпуск по уходу за ребенком закончился и меня сдали в ясли, где нянечки не успевали смотреть за всеми малышами. Картина, представшая маминому взору,  когда она пришла за мной после работы, повергла ее в расстройство  -  груднички ползали по манежу  как мокрые червячки или просто лежали и голосили каждый на свой лад. Однако,  необходимо было работать и все ограничилось серьезным разговором с няньками. Но после перенесенной болезни мама старалась (и очень-очень долго) одеть меня потеплее, прислушивалась к каждому  покашливанию и чиху, активно долечивала даже самый незначительный насморк. Поэтому покупка шубы была насущной необходимостью с ее точки зрения.
      
       Момент  первого появления в нашем доме этого предмета я не помню и знаю только понаслышке от родных, но сам  тулупчик очень даже хорошо отпечатался в моей детской памяти. Куплен он был на вырост и потому доходил почти до пят, носить его на своих детских плечиках было делом непростым, особенно если прибавить к моей амуниции еще и валенки с калошами. Южные зимы слякотные, мягкие. Мороз и снег долго не задерживались, чаще грязь чавкала под ногами и только к ночи начинала затягиваться тонкой корочкой льда. В первый год посещения яслей выходили из положения просто – одетую, меня оборачивали ватным стеганым одеяльцем  для грудничков и несли на руках до самой цели. Но потом ноги мои стали все чаще и чаще высовываться из одеяла и брыкаться – чадо росло, и росло активно. Требовалось одеть и обуть его как старших. Одели и обули. Отпала необходимость таскания, хотя ясли находились недалеко от нашего дома – тринадцать домов плюс перекресток, а от бабушкиного и того меньше, в одном квартале. Поэтому забирать по вечерам, пока мама заканчивала работу и топила дома печь, вменялось в обязанность моему юному дяде, который годами был не намного старше меня, всего-то на пять с половиной лет.

       Именно ему приходилось долго и нудно, преодолевая мое сопротивление и нытье и подкрепляя изредка свой протекторат простыми пацанскими шалабанами одевать меня. Не отказывался и от помощи нянь, чтобы справиться с подопечным субъектом, и выудив из длинного рукава шубейки мой сжатый кулак, вел  домой. Шагать приходилось недолго, но субъект упирался. втягивал кулак в рукав, изрядно затрудняя свою доставку по адресу. Проще было, конечно, взять его за этот самый рукав или воротник, но очень уж не хотелось отвечать потом за оторванные части  тулупчика перед его дарительницей. Опять же, возмущение окружения… Его не избежать, потому что в пределах райцентра все знают друг друга в лицо,  все знакомы друг с другом, и кто же сможет остаться равнодушным к такому методу воспитания и не счесть себя обязанным вмешаться в процесс!  Оставалось одно спасительное средство - шалабан, но отпущенный через толстую вязаную шапку, он был уже не таким убедительным. Приходилось ловить непослушный кулак, спрятанный в рукаве, вытаскивать его как золотую рыбку из проруби, параллельно с леской-резинкой для варежки и упаковывать в нее  этот кулачище в неразжатом виде. А если резинка была вытянута слишком экспансивно, то другой рукав надо было обшаривать изнутри до самого плеча в поисках второй варежки на противоположном конце  этой самой лески, что вызывало еще большие протесты из-за непроизвольно вызванной щекотки.

       Чаще такие потасовки заканчивались ничьей. Кулаки оставались незачехленными, а резинка с варежками вытягивалась в одном направлении через один из рукавов и вставлялась обратно только когда вредоносный объект вытряхивался из своего бронетулупчика на теплую бабушкину кушетку. Все его  поползновения по поводу поиграть, посмотреть, почитать пресекались несильным шлепком по лбу одной и той же книжкой с переполненной этажерки. Я даже помню ее название – «Мария Стюарт». Ставилась задача – самостоятельно отыскать все иллюстрации в этом безбрежном море черно-белых страниц, и я искала и искала, долго-долго… Пока не приходила мама и не уводила меня в наш дом из бабушкиного. А там  ждал целый короб игрушек и много детских книжек с яркими и не очень яркими картинками.
 
       Так было в яслях, где няни всегда подшучивали и посмеивались надо мной, называя боярыней Морозовой. Я еще ничего не знала ни о художнике Сурикове, ни о его картине, мне был непонятен этот смех, но тулупчик свой я уже не любила. Когда же пришло время перевода в детский сад, эта нелюбовь набирала обороты с каждым сезоном. Да что там сезоном! Каждый новый день укреплял ее и переводил в степень ненависти. В саду одеваться и раздеваться приходилось уже самостоятельно, во всяком случае днем для выхода на прогулку. Группа выпускалась в раздевалку как стая шумных гусей и каждый торопился облачиться в верхнюю одежду, чтобы поскорее вырваться на желанную свободу в пределах двора, где можно покричать и посвистеть, побегать и поскакать, спрятаться, вырыть или закопать что-нибудь, найти клад, оторвавшись от всевидящих, всеслышащих и всезнающих воспитательниц и их всемогущих рук. Дать незаметно пинка обидчику или обидчице и при этом не отвечать ни за что по причине недоказанности содеянного. Или, например, молниеподобным по скорости жестом оторвать от чей-нибудь шапки помпон и успеть швырнуть его в открытую выгребную яму, откуда его никто и никогда уже не достанет. Класс!!!

        А я? А я сидела и возилась со злополучным тулупом в надежде, что обо мне благополучно забудут. И забывали. Но приходила нянька со шваброй, находила меня скучающей у шкафчика с одеждой,  поднимала возмущенный крик в адрес беспечной воспитательницы, а иногда просто молча втискивала меня в оный предмет и выдворяла на улицу, сопровождая действие коротким словом «давай!» А уж там… Там и начиналось… Мальчишки обступали меня плотным кольцом,  как обезьянки прыгали и строили умопомрачительные гримасы, изгаляясь над тулупом и его владелицей. Самые отважные хватали бубенчик на шапке и норовили оторвать его вместе с головой – ишь ты, зиму весной почуяла, прынцесса на горошине! Сопротивление было делом трудным и вобщем  бесполезным. Тем более, что ласковое степное солнышко смеялось вместе с ними и гладило меня по мокрым от слез щекам, отчего на затылке и спине начинала потихоньку ощущаться испарина. Вопреки маминому тезису о том, что пар костей не ломит у меня все ломило, зудело и кричало  - да когда же наконец закончится  мучительница-зима и снимет это черное блестящее бремя, от которого взрослые в таком восторге!
   
       Чтобы не растаять как Снегурка, я забивалась в какой-нибудь укромный уголок, в тень,  в одиночку пережить еще один день скорби и незаслуженного позора.  Но разве можно  долго оставаться незамеченной  на территории в общем-то не такого уж и огромного детсадовского двора! Большим он был только в наших детских глазах. Проходящая мимо кастелянша (она же повариха, она же нянечка), увидев, как я ковыряю пальцем мягкую саманную стену сарая, начинала недовольно ворчать на тему и без того надоевших мышей, а тут еще и двуногая мышка завелась… Зареванная «мышь»  убирала испачканный палец в кулак и передавала ковырятельную функцию носку обуви, приходилось взывать к вниманию воспитательниц, оживленно и со смехом обсуждавших прошедшую накануне вечеринку по поводу дня рождения мужа. Призыв убрать от стены плача эту непутевую царевну Несмеяну находил отклик и мне разрешалось войти раньше всех в раздевалку, где я с чувством непередаваемого облегчения освобождалась от ненавистного тулупчика.
    
       А вечером приходила мама, брала за руку и мы шли с ней в сумерках домой. Мама рассуждала вслух о том, что надо было взять санки, тогда и легче, и быстрее было бы идти. Просила смотреть под ноги и не наступать в оставшиеся кое-где лужи, чтобы не промочить валенки без калош… Спрашивала  о том, что приготовить  на ужин… А мне было абсолютно все равно, из чего будет состоять мой ужин и будет ли он вообще. Я смотрела на звездное небо и оно занимало меня куда больше, чем наши дела земные. Конечно, наступала наобум, и результатом этой небрежности были мои мокрые валенки. Мама сердилась и просила прибавить шагу, чтобы не простудить меня и вообще дома дел еще уйма. Мы приходили первыми, часом позже заканчивал работу отец, мама кормила нас и остаток вечера заполнялся неторопливой беседой о насущном. Трещала жарко натопленная печь, и я свернувшись калачиком в окружении томов русских народных, китайских  сказок и сказок народов мира сладко дремала под монотонное журчанье родительских голосов. Заметив, что я уже сплю, меня на руках переносили в соседнюю комнату, укладывали в детскую кроватку, но там было прохладно, тихо и темно,  сон быстро убегал почему-то. Поцеловав, мама шептала - «Спи, сорока!» Но засыпала я уже не скоро, когда родители видели свой десятый сон.
    
       А тулупчик на вешалке дожидался следующего утра и моего косого, хмурого взгляда, как обычно принимал меня в свои теплые и пушистые объятия, чем обязывал свою сердито сопящую хозяйку нести его на себе и терпеть . Купленный на вырост, обещал служить до самой школы, как надеялась мама, которая всегда смотрела на него любовно и гладила ладонью с  нескрываемым удовольствием эту эксклюзивную, почти экзотическую вещь. «Береги, доча!» А доча  старательно придумывала всякий раз новые причины, чтобы увернуться от надвигающегося контакта с этим предметом всеобщего восхищения, за владение которым уже образовалась очередь из родственников и знакомых.  Мама, конечно, сердилась и настаивала, наставляя меня на доброе отношение к хорошей вещи. Но  время моего освобождения все же настало, и гораздо раньше, чем сборы в первый класс.
      
       В районный универмаг привезли партию детской одежды и мне было куплено обычное пальто на ватине. В это время в семье образовался дефицит финансов и встал вопрос о продаже шубейки. Первым подал идею отец, лукаво подмигнув мне. Мама растерянно посмотрела в мою сторону и спросила «Продать?» Я подскочила от радости на стуле и захлопала в ладоши от счастья – да, да, да! Конечно, да! Отец хохотал, а мама расстроено махнула в мою сторону рукой, сдаваясь под разочарованный вздох – эх, дуреха!...