Из бумаги исписанной

Человечек любимый, как узок в кости
Город, помнящий нас, но утративший имя!
Флёйк цу флёйк на просторах земного пути
Мы не будем. Точнее, мы будем - с другими,
Не друг с другом. Сие надлежит осознать
И принять без упрямства и жалоб, как милость.
Но тебе, как и мне, ни к чему белизна
Голубков - и бумага, шурша, распрямилась,

Подставляя лопатки под вечный, как мир,
Человеческий плач с выдыхаемым "ладо".
Мы - как первые люди. Мы стали людьми,
Полюбив: прикоснувшись к Её балюстрадам,
Заплутав в тайниках, подражая вещам
Без хозяина; выстояв в сумраке сером,
Где слепой, прикрываясь полою плаща,
О прекрасных безумцах поёт романсеро;

Осознав шелковистую хрупкость крыла
Мотылька, уносящего к свету любимых
От созвездий, подобных голодным орлам,
И небесных сачков молодых керубимов.
Не всему научились - лишь плакать да петь,
Да окрашивать розы густой кошенилью.
Разбегаясь в упрямой надежде взлететь,
Мы не знали, что нам перепутали крылья -

Лишь поэтому нас прижимает к земле
И волочит, сбивая колени и руки.
Флёйк цу флёйк - камышинкой на тёплой золе.
Видишь, крылышки Ф - словно судеб излуки
С общей косточкой. Сыпется звёздный кунжут
На бисквитную землю, о вечном долдоня.
Из бумаги исписанной молча сложу
Голубка.
Прилетит - побаюкай в ладонях.