Тукурингра и Соктахан

                Т.Ж.

I
/наша эра/
Сопки стали просто холмами с лесом, покоримыми запросто, был бы спрос.
Мир, расширившись, сузился до одноактной пьесы, даже Расина не перерос.
Удивительно постоянство течения, при том, как всем хочется вспять, в обход.
Но мир посреди отречения вдруг сам выправляет плот
в единственно правильное вникание, что ты и коряга есмь
то самое целое привыкания к тому, что на гору влезть
куда как проще, чем выдать новую или свернуть Тибет.
А чаще – огородить, и проволокой пометить, что хода нет.

II
/до н. э./
Вот ходят гуси по лавке, прячут кривые лапы, и снег идет
на сопки мягким пером гагачьим – как будто это зима цветет,
целует истово в губы путника, такого вечного жениха,
и в холм его побыстрее кутает, в долину между, где мед-халва.
Так, возвышаясь грудями матери, опустошенными и ненуж-
ными более, сопки стареют кратерами, куда впадают потоки луж,
рожденных после потока лавового, и вожделения – горячо!
Так простоквашей становится главное – то, что питало, текло ручьем.
Но снова гуси, те, что с империей – так понимаешь близость конца,
что не меняется в ходе прений, где гоготанию нет конца.

III
/без эры /
Высоко-высоко в горах,
в настоящих, где снег камнем Сизифа лег,
ущипнешь ближнего за рукав
клювом, чтоб силился и берег
единственную ценность – дыхание.
Топором обуха, горою дых
не перешибешь, пока велика глубина вникания,
пока воздух втекает в мы-
сли. Пока у сопок есть имя.
 Пока как с гуся вода,
и молоко из вымени –
из нас струями о край ведра
дыхание бьется, и холм груди
становится на два-три
из спящего действующим вулканом.
Бороды сосен у великанов
утыкаются в ребра мне.
В не имеющей названия пелене
я пою прямо в сердце сопке
песню о сторожевых гусях,
об их гусятах, о скорлупе и (скобки) –
об устойчивости вещей и – И-поста-сях…


Рецензии