лечь на дно

     нелегко быть репортером, придерживаться фактов, только фактов, не сообщать читателям ничего, кроме фактов, воздерживаясь от интерпретаций, таковы заповеди репортера, его скрижали, с которыми он сверяется, даже если знает, что никаких читателей нет, он с ними давно разделался, но когда все солдаты полегли, остается еще воинский долг, честь офицера, так, значит, читатели были, но он послал их на смерть, я послал их на смерть, заранее, еще до сражения, чтобы не мешали мне исполнять свой долг, хитро, любопытно, в каком я звании, генерал? полковник? мой долг в том, чтобы рассказать об увлечении Гулливера литературой, это произошло так, снова интерпретации, нельзя ли назвать это реконструкцией? как ни назови, запрещена ли интерпретация репортеру? может быть, интерпретация – дело аналитика? в любой редакции есть аналитики и репортеры, почему я решил ограничиться жанром репортажа, не помню, но были какие-то основания и, видимо, веские, теперь уже ничего не поделаешь, держаться выбранного курса – первая (или вторая) скрижаль, это так утомительно, позволительны ли передышки? кофейные паузы? перерывы на ланч? выходные? отпуск, в конце концов? разуверившись в науке, в объективной ценности ее гипотез, Гулливер начал погружаться в свой внутренний мир, как подводная лодка, получившая пробоину, затоплено два-три отсека, потеряна плавучесть, субмарина медленно падает на дно, так было и с Гулливером, лишившись опоры во внешнем мире, он отступил в мир внутренний, в котором он когда-то и жил, пока не выбрался наружу, не помню уж, благодаря чему или кому, вода была его родной стихией, он был кем-то вроде человека-амфибии, с ним обращались ненадлежащим образом, и он утратил способность дышать легкими, теперь он мог жить только под водой, жить не умом, а сердцем, он вдруг проникся жалостью к самому себе, вспомнил детские мечты, юношеские грезы, а что еще оставалось делать, отступить можно только в детство, он дезертировал из объективной действительности и регрессировал в действительность субъективную – к тем временам, когда он находил себя, чувствовал себя «при себе», «в себе», «для себя» только в музыке и книгах, он снова начал слушать Шуберта и Шопена, покупал фантастику – англоязычные пингвиновские издания, распродал книги по философии и на вырученные деньги купил художественные альбомы, в столице можно было купить много такого, что невозможно было купить в провинции, его потянуло к искусству, потому что искусство было эмоциональным, субъективным, в нем он хотел увидеть отражение своего «я», он заинтересовался своим «я»: что оно собой представляет? «я» человека не сводится к его делам, а раз так, то нельзя ли заниматься своим «я», не занимаясь ничем другим? этим, конечно, и занимаются мудрецы, но он имел в виду что-то другое, на этом реконструкция (интерпретация) заканчивается, маршируют факты, дорогу фактам, каким-то образом ему попался сборник Верхарна, уже не припомнить, каким, разве что под гипнозом, он читал стихи в той же Библиотеке иностранной литературы, факт, однажды он пересек улицу и купил билет на сеанс в соседнем кинотеатре, показывали «Ложное движение» Вима Вендерса, без перевода, он ничего не понял, его жизнь тоже была ложным движением, это он понимал, до сих пор он старался сузить свои интересы, ограничить их логикой, надеясь за счет такой аскезы чего-то добиться, великие ученые, все они были фанатиками, у Эренфеста были широкие интересы, не потому ли он и сделал так мало, меньше, чем Иоффе, об интересах и кругозоре которого Гулливер ничего не знал, но полагал, что они были значительно уже, и теперь он избавлялся от этого ярма, перед ним снова раскрывались горизонты, так бывало каждый раз, когда он делал поворот, выбирал новую цель в жизни, разочарование сменилось надеждой, единственное, что его угнетало, – неизбежное расставание с Москвой, концертными залами и библиотеками, в том случае, если он решил бы уйти из аспирантуры, он не хотел соглашаться на компромисс, распыляться, заниматься и тем, и этим, ему нужна была свободная голова, чтобы заниматься новым делом (каким?), он готов был пойти на завод чернорабочим (факт), но по правилам того времени выпускников университетов на такую работу не брали, он мог бы жениться во второй раз, например, на девушке из Подмосковья, с которой он познакомился, когда курс отправили на военные сборы (отдельная глава – военная подготовка, после которой он научился разбираться в двигателе, электропроводке, смазочных маслах, снарядах и пушках, гранатах и револьверах, газах и противогазах, получил звание младшего лейтенанта и специальность: командир бронемашины), но такая мысль избегала его головы, об этом он даже не думал, следовательно, оставалось одно: вернуться к родителям, но не блудным сыном, а кем-то вроде засекреченного спецагента, ничего не рассказывая им о перемене, но чем же его увлек Верхарн? и читал ли он что-нибудь из современной литературы? ходил ли в театры? в музеи? и что он, собственно, собирался делать со своим «я»? к чему все клонилось? обширное поле фактов, никакой механизации, приходится собирать вручную.