Самое страшное

Пройдя долгий жизненный путь от удачливого сперматозоида до успешного бизнесмена, я, кажется, сохранил в целости всего одно убеждение: «Бабочке в коконе не место,» – говорил я, сваливая из надоевшей компании или сбегая с лекции. Сегодня я сделал финт ушами, сбежав с работы после совещания и телефонных переговоров с подрядчиками, растянувшихся на пару часов. «Кокон» сжимал уже так, что, кажется, трещали кости. «Помою машину и вернусь!» - надеюсь, услышала секретарша, а я — помчался на верном мустанге в городские пампасы.
Если бы тебя спросили, как в детстве, Димыч, что ты любишь больше всего на свете? Наверное, ответ был бы — жену, дочку и превращения. Зеленый чемодан превращается в синюю лягушку, красный мяч становится желтым яблоком, а лягушка, сбросив старую шкурку, оборачивается умницей и красавицей...

Школьные и студенческие игры в чародея, гипнотизера и прохфессора всех наук когда-то обеспечили тебе, Димыч, прекрасный материал — сначала для диплома(прошел на ура), и потом, когда пришло время писать кандидатскую. Пристрелянный глаз видел болевые точки у любого встречного, как снайпер, и порой тебе везло: выпадал очередной шанс увидеть еще одну бабочку, расправляющую крылья. Кандидатскую «зарезали» перед самой защитой. «Недоказуемо, нетиражируемо и ненаучно» Ты скрипел зубами, Катя молчала, она стала реже смеяться, но всё чаще прижималась, чтобы поцеловать. В тот раз все, кажется, спасла Лиза, которой было два. Лизу не интересовали бабочки, ей нужны были карусели и машинки, а еще — гулять, рисовать и купаться. И как-то всё прошло. Наука ушла в далекое прошлое, новорожденный бизнес мочил пеленки и сучил ножками, круглосуточная работа не оставляла времени для размышлений, и это тоже было хорошо. Было хорошо, Димыч, было! А сейчас?

Я подъехал к мойке. Здесь, против обыкновения, была очередь. Заглянул в кафе. Пара свободных столиков, тройка занятых. За одним столиком сидела девушка, двойняшка Барби. Бывают же в природе чудеса...

***

Машину должны были помыть через час. Полтора часа ничего не делать было бы прекрасно, если дома: диван, книжка, телевизор, коврик для упражнений, на худой конец, компьютер и полулитровая чашка кофе... да что там! Набор для маникюра и тот, нервно попискивая, ждал, когда же хозяйка освободится настолько, чтобы взять его в свои нежные ручки. Здесь выбор невелик. Собственно, его и не было. Кафе и мобильник. Пешком отсюда далеко не уйдешь, ждать — полтора часа, как уже сказали. Эх.

Столик у окна. Капуччино с белым сердечком наверху. Солнце заглядывает в глаза.

 - Не помешаю? - глубокий, мужской, потрясающе приятный, бархатный, как говорят дамы в возрасте, голос.

Голос не обманул, мужчина оказался вау, отпад и супер. Высокий, очень взрослый и очень элегантный, он выглядел совсем мальчишкой, когда улыбался. И его не портило даже обручальное кольцо, которое было там, где ему положено у солидных взрослых мужиков его возраста. А жаль... Впрочем, пить с ним кофе кольцо не помешает. Или не кофе: у него на подносе стояла бутылка минералки и два стакана. Два. Ох....

Верочка настолько увлеклась рассматриванием и составлением портрета будущего собутыльника, что забыла ответить, и, только заметив, что он уже несколько минут стоит рядом с ней и ждет — кивнула. Бутылка и стаканы оказались на столе.

 - Будем знакомы? - минералка льется в стаканы, один подвигается к Верочке. - Я Дмитрий Александрович, а как зовут барышню?
 - Верочка.
 - Чудесное имя! - штампы, штампы, всюду штампы. Но он искренне улыбается, и, действительно, после кофе очень хочется воды, и, если уж совсем честно, мы все говорим — слова, слова, слова... А он, по крайней мере, улыбается по-настоящему. - Вы надолго тут застряли? Мне обещали час назад, я приехал — а все на месте. Зато с Вами познакомился, значит всё-таки не зря.

Верочка чувствует, что улыбается в ответ. Действительно, день замечательный, а провести час или два в светской болтовне с интересным человеком — роскошь, доступная не так часто, как хочется.
Время летит незаметно — Вы студентка? Я так и подумал! Спешу представиться: предприниматель, бывший преподаватель, знаток всех психологических и философских наук(шутовской поклон с приплясываниями), строил философские системы; - а сейчас что строите? - сейчас всё больше дома. Спрос определяет-с! Обсудили философию, вкупе с психологией, кибернетикой и царицей всех наук. Поговорили о модных трендах. О погоде. Об искусстве. А потом...

 - Что для тебя самое страшное? - спросил Дмитрий Александрович.

Определенно, он был еще и гипнотизером. Иначе как объяснить тот факт, что сразу же, после стакана минералки (Верочке вдруг стало слишком жарко и она расстегнула верхнюю пуговичку... вспоминая, что «слегка расстегнутая» девушка всегда симпатичнее...) - так вот, сразу после этого она обнаружила себя лежащей, лопатки и ягодицы ощущали приятный холодок свежей шелковой простыни, а беглая, чтобы никто не заметил, проверка показала, что вместо брючного костюма на ней, гм.. да, собственно, ничего не было. Еще — это явно была не гостиная(и уж тем более не автомойка!), а спальня. И еще — прикосновения. Уверенные и нежные, но абсолютно не с чего бы им браться...
 - Это изнасилование? - робко попыталась уточнить Верочка.
 - Как скажешь... я думал, это просто сюрприз — исполнение твоего желания, но, если ты хочешь...

… её тело грубо мяли жесткие лапы, одежда давно была сорвана, а Верочка, пытаясь сопростивляться, теряла последние силы. Она чувствовала, что сминается, как скомканная бумажка и, обезумев от боли окончательно, вцепилась, как могла, зубами и ногтями в своего мучителя. И кошмар кончился.

Но начался новый.

Верочка, как была — голая — стояла на подиуме, дрожа и закрываясь руками, а вокруг нее ходили мужики, глазея, показывая пальцами, гыгыкая и смачно обсуждая подробности ее анатомии. Вдруг толпа расступилавсь, из нее вышел улыбчивый красавец, напоминающий Элвиса Пресли, подошел и ласково посмотрел на Верочку. Она судорожно вздохнула... «Какая же ты страшненькая! » - масляно проворковал красавец. Верочка затряслась в рыданиях. Она плакала и плакала... и вдруг поняла, что всё прошло - как будто никогда и не было.
Один кошмар сменялся другим, Верочка визжала от ужаса, дралась, бежала куда-то, материлась, используя до сих пор неизвестные ей слова, пряталась и выходила навстречу. Картинки и ощущения сменялись настолько быстро, что в какой-то момент ей просто надоело чего-либо страшиться. А, может быть, все страшное осталось позади.

...А руки скользили, слегка задерживаясь, слегка ускоряясь, под прикосновениями тело становилось шелковым, звенящим, таяло воском и разлеталось во все стороны взрывом сверхновой.
Разлетевшись снова и снова собрав пазл, она обнаружила себя — бокал шампанского в собственной руке, удивительно красивой, с изящными пальцами, причем, кажется, это был уже не первый бокал - жажда навалилась, как после перехода пустыни ... Верочка смотрела на свои ноги, которые вдруг показались ей отдельными существами, каждая — со своим характером, правая — немного вздорная, но ничего, а вот левая никак не хотела ни с кем соглашаться... «А они у меня красивые,» - вдруг поняла Верочка. - «Глупые, но симпатичные... а, может, и не глупые, вон сколько времени меня носят, тут кто угодно сдуреет.» Верочка готова была заплакать от умиления, но вместо этого вцепилась в бокал с удвоенной силой, и пила, пила, пила...

 - Так что для тебя самое страшное? - Дмитрий Александрович был рядом: шампанское в одной рука, вторая рука — вот она, гладит и играет, как будто Верочка — открытый рояль. И ведь правда — открытый...

 - Самое страшное — неизвестность. Когда я не знаю, что будет через пять минут, а что — через десять.
 - А сейчас как, не страшшшно? Сейчас ты знаешь? - Д.А. смеется и чокается с ней, бокалы мягко звенят.

Звенят не бокалы. Звонит ее мобильник на столе, мяукает за компанию мобильный Д.А., а от стойки обслуживания идет вприпрыжку пацан в комбинезоне, явно к ней. Машина вымыта, можно ехать.
Шампанское?.. На столе пустая бутылка от минералки и два стакана. И Верочкина чашка от капуччино. Брючный костюм — на Верочке, сидит так же безупречно, верхняя пуговичка застегнута. Д.А. улыбается с видом заговорщика.

Верочку подбрасывает на месте. К щекам приливает кровь.

 - Вы... вы... вы... жулик! - Верочка вихрем вылетает из зала, чудом не забыв сумочку, прекрасная и грозная, как полки со знаменами.

Совершенно точно: она уже ничего не боится.

***

Тремя часами позже я подъехал к дому, испытывая странное раздвоение. Очень хотелось в уютное тепло собственного вигвама, чаю с Катюшей - моей скво, блаженное всё подряд, на что хватит фантазии... И совсем не хотелось вылезать из машины, потому что на сегодня(или никогда!) был запланирован очередной разговор с Лизой. Лизочек, Елизавета, Бетти, Бет. Странные друзья в каком-то чрезмерном количестве — куда ни шло. Мы с Катериной тоже не самые замкнутые люди, понимаем... Молодежные субкультуры, ога. Неделю или месяц моя дочь водилась с готами, потом с эльфами, позже ее носило с какими-то славянскими традиционалистами, и ведь это только часть списка. Я привык к тому, что, приходя вечером, не знаю, как называть сегодня ЛизОчка, какого цвета будут ее волосы и губы, какое существо она нам представит своим лучшим другом и увижу ли я ее вообще до наступления ночи. Я вообще люблю перемены, они освежают. Но в данном случае это уже была не свежесть, а мороз по коже: она перестала видеть в нас близких ей людей, перестала с нами разговаривать и смеяться; финансовые вопросы давно были отлажены так, что их обсуждать не приходилось, а больше, похоже, ей со мной говорить стало не о чем. С чего это началось, когда — кто бы знал... Но в последнее время наш дом стал тесен для нас троих, и это, как я сейчас понял, было мучительно.

Почему, блин, нет второго, такого как я, чтобы выпустил меня из этого кокона наружу? Мне хотелось заорать это — вдруг все-таки кто-то откликнется? Босой сапожник, совсем босой...
Все-таки я вышел из машины и вошел в дом. Переоделся даже, поймав себя на том, что опять откладываю, откладываю встречу с Лизочком. Она была дома — к гадалке не ходи, потому что стены сотрясались от динамиков в ее комнате. Нечто заунывное и слегка агрессивное заполняло дом снизу доверху. Я перебирал в памяти наши последние разговоры, которые с самого начала катились, как трамвай по рельсам, в неизбежный тупик. Ну что я ей еще могу сказать, что? Не хотелось повторять вслед за толпой из телевизора: «потеряли мы дочку» - но оно как-то повторялось само собой.

Вчера я постучал в ее дверь, она не открыла. Я весь вечер просидел, слушая, как играет музыка в ее комнате, и вспоминая недавний разговор с Катей.
 - Она считает, что ты не видишь в ней человека.
Я чуть не подавился чаем.
 - Это как?
 - Помнишь, она покрасилась в малиновый и ты начал возмущаться?
 - ээ.. Я.. не помню. Малиновый помню. А что я сказал? Ляпнул что-то?.
 - Неважно — она обиделась. А потом, когда она пришла с друзьями... - Катя селя и посмотрела прямо на меня, улыбнулась, как будто это не имело отношения к нашей жизни.
 - Я опять что-то сказал?
 - Нет, ты не сказал ничего! А она хотела, чтобы ты с ними поговорил. Она говорит мне — мама, с ним же нельзя жить, он совсем чужой, с ним рядом просто невозможно находиться. - Катя взяла меня за руку, приложила мою ладонь к своей щеке. - Димыч, ты же все понимаешь, ты большой, а она еще маленькая. И ты у нас волшебник... поговори с ней, хорошо?


Вчера она мне не открыла. Сегодня она мне не откроет тоже. И так по колее из пункта Абсурд в пункт Бред Собачий, пока не расшибешь лоб о стенку.

Я вспомнил Верочку: огромные удивленные глаза, покрывало спеленавшего страха и слепящие вспышки ярости, искры из глаз, молнии из пальцев, смерч, начинающийся от легкого поворота головы. Н-да. И что за кино она смотрела, док, ты в курсе? Я — нет, я аккуратно взламывал замки ее склепа, или кокона, чтобы спящая красавица смогла выбраться наружу... впрочем вопрос глуп — какое кино смотрят в ее возрасте?.. Все мы разные, факт. Но при этом факт и то, что у всех у нас есть стандартная часть, и это порой очень даже обнадеживает. А порой — устанавливает капканы именно там, где ты, неожиданно для себя самого, решаешь вдруг пройти. И все-таки, самое страшное — это не неизвестность. Это когда ты точно знаешь маршрут, тебя от него тошнит, а изменить его ты не можешь, потому что ты катишься, катишься, колеса стучат, и ни-че-го не ме-ня-ет-ся.
Я вспомнил Верочку...
И спросил себя замогильным шепотом: «ЧТО ДЛЯ ТЕБЯ САМОЕ СТРАШШШНОЕ?»

Непонятно почему, меня разобрал смех. Я стоял перед Лизиной дверью, держась за ручку, и складывался пополам от хохота, не в состоянии остановиться. Это казалось дико, невозможно смешно, и я заводился еще больше. Музыка за дверью смолкла, я услышал шаги, дверь открылась и я увидел Лизу. Зеленые волосы, удивленные глаза, сиреневые губы шевелятся, что-то спрашивая, но я, оглушенный музыкой, тишиной и собственным хохотом, пока не понимаю, что она говорит. Она втягивает меня в комнату, и через минуту мы обнимаемся и ржем уже вдвоем. Я говорю ей: «Это ничего, это пройдет,» - она кивает и смеется громче меня. В комнату заглядывает Катя, и мы уже хором говорим ей: «Это пройдет!» - она кивает и убегает на кухню, чтобы ничего не сгорело.


***

«Самое страшное,» - думает Катя - «это когда семейный ужин пригорает.»