ОН ЖИЛ, КАК ЖИЛ

Поздняя осень, закон естества,
Предзимье лихое настало,
Время своё отжила листва
И, лес оголив, опала.
Стучались в оконные стёкла
Дожди затяжные шрапнелью
И день, и другой, и неделю,
Земля холодела и мокла.
И редкие будни бывали тихи.
А в доме поэта и около
Жили в округе стихи.

Дата рожденья – последняя дата,
Меж ними, не веря врачам,
Измученный болью, в предсмертье,
Тут временами жил он когда-то,
Секретные письма писал по ночам
И утром в красивом слал тайно конверте.

Нежданная встреча – глубокая рана,
Редкий музейный портрет.
Чем эта женщина стала желанной
Поэту на склоне лет?

Вовсе она не была молода,
Взгляд затаённый с испугом
Смотрит на мир, что тогда
Свело их на свете друг с другом?

На бывшем его рабочем столе
Из разных времён подборка,
Не рукописи – факсимиле
И книг прижизненнвх горка.
Стихи о смерти и о ней -
Секретной музе поздних дней.

«Во временной дали
Ряд дней унылых,
Со мной кто были все ушли,
Они в могилах.
Пейзаж, что схватывает глаз,
Сведёт меня с ума:
Он просто пуст без Вас,
Он просто тьма».

И дальше что-то в этом роде
Взахлёб о боли ... и погоде.

Но вот из ранних строки, 
«Мы в неизвестности не канем,
Нагрянут наши сроки,
Рядами плотно станем,
Вспышкою – не тленьем
Судьбу страны изменим.
Ворвётся ветер перемен,
Разрушит наш душевный плен
И пусть призывная всегда
Трубит, трубит труба!»

С другим его не спутать почерк,
Рыдание без звуков,
Криволинейность строчек
И пляска букв.
Не рукопись – больного бред,
Метанье чувств – тут разберись -
Сказал на всё б почерковед,
Взглянув на эту скоропись.

Вот пишет он, спеша к утру,
Закончить ночью начатое,
Потом с одышкой на ветру,
Любил кто знает, что это такое,
Бежит по скользкому уклону,
Считая быстрые минутки,
Успеть к почтовому вагону.
Почтовый поезд тут раз в сутки.

Портрет поэта: Стар и лыс,
Устало смотрит грустно вниз,
Как бы рассматривая землю,
А может от стыда и боли,
Что стар, что всё не по плечу,
Мол, я вину за всё приемлю
И за минувшее плачу,
Но изменить нет сил и воли,
А за любовь от бога
Прошу вас не судите строго.

Старик спешит и поезд тоже,
Они спешат, сражаясь в гонке,
Но поезд крепок, он моложе,
Поэту давит в перепонки,
Он шепчет слово или строчку,
Последний шаг к посмертной славе...
Тут аритмия ставит точку:
«Так больно, больно, душит, давит...»

Минувшего счастья и боли приметы
Живым оставляют посмертно поэты..

Ушла его муза на вечный покой,
Хранившая тайны поэта...
Прошлое кануло, век другой
Не утаил секрета.
И шумно вслед, умеючи,
Сквозь микроскопное стекло
Рассмотрено до мелочи,
Всё, что его влекло.
Собравши были-небыли,
Огласки спешно предали.

Того не дрогнула рука,
Кто чуял запах крови
Тайны давнего далека
В книжном теперь предисловьи.
Расписаны по дням и по часам,
Что довелось им быть вдвоём,
Смакуя мёд, текущий по усам,
Прибавив небылиц о нём.

Поймёт кто мир поэта
Мучительный, увы,
Он жил, как жил,
Поэтому не избежал молвы.
Кто миновал посмертной свары,
При жизни сам не рассказавши –
Всё впишут после в мемуары
Враги с друзьями ваши.
Он был истерзан пустотой листа,
Неистов, тратя ум на
Неизведомость, где пустота
Листа безумна.
Он слышал рифмы в шуме листьев
И сердце билось с болью в ритм,
Он был неистово завистлив,
Боясь посмертно быть забытым.
Он жил, запутываясь в быте,
Метался в поисках покоя,
Стыдясь неправедных событий.
Кто помнит время шло какое.
За всё, что вытворяла власть,
Недолго было в краску впасть.
Та власть, не ведая стыда,
Сломав тела и души,
Потом сбежала от суда.
А есть ли власти лучше?
России вечно уготовано
То изверга терпеть, то клоуна.
Не от хорошего такое –
Народ наш тешится в запое.
Ровняла власть трудяг искусства
Под свой отмеренный аршин,
На ложе их загнав прокрустово
И был аршин на всех один.
А кто не вровень был с тем ложем
Лишался ласки властной,
Не отмечался знаком божьим,
Став несчастливым в жизни частной,
Лишённый почести и благ,
Тот жил неведомо всем как.

И всё ж в те дни крутые он
Одним лишь именем бы мог
Собрать ревущий стадион
Любителей горячих строк.
И  точно, что вошедший в моду,
О физиках и лириках шёл спор:
Кто нужен более народу
И кто нужнее до сих пор..
Поэзия была в чести
И физика ... в том нет сомнений...
Как мог народ культуру низвести
К блатной постыдной «фене».
Надолго памятный  нам в датах,
Казалось, что качнулся строй,
На радость нам в шестидесятых...
Но был далёк ещё другой.
Тот устоял миропорядок,
Хотя он был безмерно гадок.

Как верить ныне – мы не те ли
Чьи души пламенем горели,
Но лишь шептала наша страсть
С оглядкой робкою на власть.
Минуло лет всего лишь толика,
Как спас нас бог от параноика,
Того, кто так лелеял списки:
«На десять лет без переписки...»

Народ, поэзию любя,
Лечил надеждами себя.

Теперь мы стары, что нам власти,
Болезней всяческих напасти,
Нас в вихре кружат оголтелом,
Нам совладать бы с нашим телом.

Но немощь душам не указ
И хоть смешно всё и не ново,
Душа не слушается нас -
Она любить ещё готова.
Не мирится душа с застоем,
Её лишь смертью успокоим.
Какой уж тут покой,
Любил одну, а был с другой,
По силам двойственность поэту,
Любил, терзаясь, ту и эту,
Но жизнь той с ним рядом
Тянулась каждодневным адом.
Расстаться с памятью нельзя
И не забыто всё, что прежде,
Но вот легла судьбы стезя
И жизнь её теперь в надежде
На возвращенье  дней почти забытых
С чего начался в пршлом быт их..
И так уж суждено случиться -
По жизни гаснут чувства, лица,
Но нет душевных сил
Расстаться с жизнью, что прожил.

Не просто следует, таясь,
Чужой, недобрый взгляд,
Того, кто после жизни грязь
Пролюдно вылить рад.
Зло посмеялся белый свет,
Ведь не случайно,
Известно – тайна не секрет,
Любой секрет не тайна.
Про наши разные дороги
Событий радости и бед,
Расскажут вкратце некрологи
О том, что было вслед.

Но тут, переходя на шопот
И тоже вслед любитель некий,
Как говорит вселенский опыт,
О том, ушедшем человеке,
Опровергая некролог,
Наговорить такого мог...
Чтоб память добрую сберечь,
О том вести не стоит речь.
И тут на всё один ответ –
Он жил, как жил, любил поэт.

Обидно мало, что народа,
Но всё ж в любое время года,
Сюда нешумною толпой
Приходит люд кое-какой.
Приходит разный люд,
Одни исподтишка плюют,
Другие шепчут, насладясь,
С любовью строчкам вторя.
Не интересна этим грязь
И смерть его – их горе.
Жена поэта – старенькая бабка,
Давно вдова укрылась в плед
И стонет, съёживаясь зябко,
Сквозь слёзы глядя уходящим вслед.

В другие жизненные сроки
Народ его уносит строки.
Трубит, трубит труба –
Такая вот судьба.
 
А осень буянит нещадно вокруг,
То ветром пронзительным бросится вдруг,
То солнцем, случится, нещедро согрета,
Есть добрая память, дай бог, для поэта.
Но занятый с вечера тем до утра,
Будто заняться другим ему нечем,
Бог всемогущий гоняет ветра
В своём беспокойстве вечном. 
Что богу до наших метаний и мук?
Нас много-премного повсюду вокруг.