Вместо примечаний к последней книге

ВМЕСТО ПРИМЕЧАНИЙ К КНИГЕ
…У меня все чаще ломаются руки и ноги; сейчас пытаюсь переходить на твердую еду и жидкое питье. Но вопреки своим психофизическим возможностям дается мне это крайне сложно. Самое ужасное, что я начал замечать – из меня последнее время все чаще и чаще выпадают книги. Один знакомый писатель посоветовал гвоздь в правое подреберье вбить, чтоб не выпадали. Я вбил. Оказывается, надо было себе вбить, но, могу сказать, из него книги действительно перестали сыпаться. Правда, они из него и раньше не сыпались. Зато, он теперь с гвоздем в правом подреберьи…
Да к чему это я…
Как Вы (хотя и ко многим, но все равно с большой буквы) дорогие читатели заметили, книга на последнем издыхании. Замыслы, сюжеты, образы, затеи – позади. Вот и попытался… это, ну – про «гвоздь в подреберьи» хоть какой-нибудь дохленький образишко смастерить. Не было, конечно, никаких гвоздей и никаких книг, которые, вместо волос, с меня сыпались. Это всё – жалкие конвульсии прижизненно ушедшего поэта-новатора. Хотя… одна книга всё-таки была, точнее – есть!.. Нет, скорее все-таки уже – была. И выпала, она, действительно, как волос. «Жизнь упала, как зарница, как в стакан воды – ресница. Изолгавшись на корню, никого я не виню...». Вот и я никого не виню. Последние две жизни своего цикла я винил самого себе, а теперь – совсем никого.
Искренно прошу прощения, если моя книга кому-то не понравилась. До глубины души благодарен тому, кто проникся моими строками, кто ощутил в них чуточку своего, или чужого, но все-таки чуточку того, что заставляет читателя… приятно встрепенуться.
Мой «Дневник умершего поэта» является, своего рода, Жизненным циклом, который, в свою очередь, состоит из шести циклов-жизней. Меня частенько обвиняют в упадничестве и пессимизме, на что я могу ответить следующее. Мне так понравилось, буквально, с первого взгляда приглянулась первая моя жизнь, что я сделал некую, пусть даже весьма простую, попытку повторить эту жизнь, а вернее, не повторить, а прожить каждую по-своему. В каждой жизни есть свое начало и свой итог. Так есть и в моих жизнях. Мне бы очень не хотелось говорить о методах изложения, о поэтических тропах, хотелось бы упомянуть лишь о том, что в каждую жизнь я хотел добавить немного из разных культур, обычаев, вероисповеданий. Единственное, не рискнул выставлять на ваш суд мои произведения, написанные на немецком языке, но, возможно,  это и к лучшему. Не вижу необходимости расшифровывать архаизмы, неологизмы, агнанимы, названия малоизвестных существ и предметов, иностранных слов и пр. Дело в том, что я, когда слышу или прочитываю новое слово, очень люблю поискать его толкование, мне не интересно, когда оно внизу страницы или в конце книги. Надеюсь, вам это тоже неинтересно.
Читатели часто интересуются – зачем в моих стихах встречаются.…………………………………….
                .…………………………………………….
                ……………………………
                ……………………………………………подобные провалы? Иногда их можно считать и просветами. Дело в том, что примерно половина (думаю  –  даже больше) написанного мной, мне приснилось. Точнее – не приснилось, а привиделось в виде образов. Это ощущение очень сложно передать словами, такой приход стихов можно только почувствовать. Некоторые обломки этих чувств-образов-записей-голосов удается сразу после сна успешно записать. Другие вспоминаешь, вылавливаешь в памяти постепенно. Некоторые – очень долго. Над двумя словами однажды четыре месяца бился. А кое-что улетает безвозвратно. Оттуда и провалы.  И даже их формой я пытаюсь передать какую-то мизерную остаточность образа в памяти. Некоторые литературные критики обвиняют меня в попытке издать больше книжек: объёма, мол, из-за провала больше, материала меньше. На самом деле это не так. И вообще, моя любовь к разного рода разбивкам и лесенкам появилась у меня ещё до того, как я ознакомился с творчеством Маяковского, она возникла у меня как-то непроизвольно, или даже – самопроизвольно. Разбивка строчки символизируется у меня с продлением поэтической жизни. Поэтому я так люблю  «перебивать строчкам ноги». Они, как хромые люди – в их движении ощущается больше силы и стремления, меньше непринужденной легкости, которой я сознательно стараюсь избегать.
В мой адрес часто поступают обвинения в мрачности, упадничестве, стремлении к смерти. Попытаюсь объясниться. Простая истина – учиться не на своих, а на чужих ошибках. Но моя истина такова: учиться на ошибках своего лирического героя. Ты сам всё переживаешь, но не так, как переживал бы сам автор.
Если бы меня попросили охарактеризовать свою книгу, попытаться показать попытку её возникновения, я бы сказал так: я написал Детство, Отрочество, Юность кистью и красками Винсента Ван Гога на музыкальном холсте  Рихарда Вагнера.
На протяжении написания мне часто хотелось замазать всё, что я сделал, черной краской и получить Черный квадрат. Но, как можно видеть,  я  додержался до последних страниц, и пути назад уже не существует. Хотя, возможно, кто-нибудь увидит в черном квадрате стократ больше того, что я сделал. А может быть, там и есть больше. Может быть, там было больше, но он не дотерпел и в гениальном порыве замазал всё черной краской. Но ведь он не просто замазал, он предал форму квадрата… Интересно –  зачем? Почему квадрат, не треугольник. А если бы я сейчас всё свое замазал, какая бы черная фигура у меня получилась? А может быть, я и не черной краской бы всё замазал… но – не замазал, значит, нужно дописывать. А Вы бы хотели, чтоб я – как Малевич?.. Или искусство в моем представлении вам всё-таки ближе. Мне ближе искусство Малевича. Но почему – не знаю.   
Дневник умершего поэта писался почти два года и в относительно хронологическом порядке. Например: некие вещи, написанные во время первого Нового года, могли дополняться и корректироваться во время второго. Так, в частичке первой 11 весны могли попасть частички 12 и наоборот. Но всё-таки некая хронология сохраняется. Говоря об автобиографичности, скажу то же, что и о хронологии. Куски моей июльской жизни вносятся в сентябрьские листы дневника. Конечно, я стремился к минимуму происшествий снаружи и к большему внутри, то есть – в самом себе, в своем собственном мире, поэтому разговор о хронологии и автобиографичности относителен. Почему же я делал упор на «Войну Миров» внутри себя? На мой взгляд, мои чувства, переживания, образы, эмоции гораздо ценней тех людей и предметов, которые их вызывают. Да, еще немного о хронологии: «Вместо примечаний» писалось действительно на самом последнем этапе написания книги.
Если читатель прочел весь Жизненный цикл, то в некоторых жизнях он мог обнаружить одну, или даже несколько маленьких подсмертей. Такое тоже уместно. Как и в физической жизни. Будем считать это чем-то вроде литературных клинических смертей, после которых мой лирический герой оживал, чтоб умереть к началу следующей жизни.
И опять же: если Вам целиком доводилось читать Дневник умершего поэта, Вас может немного… отвратить (извините за грубое слово) некая… формальная манера общения. Дело в том, что по мере окончания книги оканчивался и мой лирический запас, весь набор поэтических троп. Я выдыхался, а вернее – выдохся. Именно на этих словах, как поэт, я и умер.