кто любит Телемана?

любовь к музыке усилила его изоляцию, сделала ее полной, довела до завершения, если хотите оказаться в изоляции, полюбите Бетховена, Малера, Телемана, если вы полюбите Телемана, одиночество вам гарантировано, вам никогда не найти другого любителя Телемана, вам не с кем будет поговорить о Телемане, вы будете говорить о нем сами с собой, произносить длинные речи, вести споры, споры о Телемане, это так увлекательно, но достаточно полюбить и Бетховена, потому что, уверяю, никто не будет любить Бетховена так, как вы, если кто-то и будет его любить, то иначе, и вы с ним никогда не сойдетесь во мнениях, ему будет нравиться у Бетховена одно, а вам – другое, и постепенно вы убедитесь, что лучше вообще с ним о Бетховене не говорить, такова сила музыки, она приводит к полной изоляции, возводит вокруг неприступные стены, не для того ли Гулливер и попробовал учиться музыке, чтобы разрушить эти стены? нет, не поэтому, если бы он мог научиться играть самостоятельно, он бы так и сделал, ему не нужны были учителя, слушатели, коллеги, ему достаточно было самой музыки, он согласился бы жить Робинзоном, если бы на остров доставили рояль, он играл бы на берегу сонаты Бетховена рыбам, птицам и диким зверям, и волнам, словом, ему хватало бы слушателей и без людей, он играл бы для самого себя, но и это верно лишь отчасти, он играл бы для того, чтобы слиться с музыкой еще полнее, чем когда ее слушал, это было его главным заблуждением – думать, что исполнитель сливается с музыкой больше, чем слушатель, если бы он так не думал, то никогда не начал бы учиться игре на рояле, но никто его не предупредил, никто не объяснил ему, что исполнитель относится к музыке по-другому, чем слушатель, никому и в голову не пришло ему это объяснять, а он не спрашивал, он был уверен, что и так все знает, вот почему Гулливер потратил столько сил на то, чтобы научиться посредственно играть на рояле, даже осознав, что ему не хватает способностей, он продолжал многочасовые упражнения, надеясь, что исключительное упорство возместит природный недостаток, этого, конечно, не произошло, и он забросил гаммы, продолжая, однако, любить музыку, он любил ее еще сильнее, чем прежде, музыка была его спасением, она была его наказанием и одновременно его спасением, чтобы объяснить этот парадокс, нужно дополнительное время, времени у меня достаточно, а вот желания объяснять я не нахожу, время для этой темы, видимо, еще не пришло, я только принимаю посетителей, по порядку, я не устанавливаю очереди, они там договариваются между собой, и сейчас, похоже, заняты именно этим, ни стука, ни звонка, никто не рвется ко мне на прием, чтобы рассказать свою историю, ага, значит, я психоаналитик, да нет же, я репортер, документалист, и тот, и другой собирают истории, выслушивают и записывают, психоаналитики добавляют интерпретации, а от репортеров этого не требуется, гораздо проще, но и спрос больше – за достоверность изложенных фактов, перейдем к фактам, несоответствие его способностей избранному им делу проявилось в телесном недомогании, поговорим о болезнях и их значении в человеческой жизни, это значение велико, есть кое-что и поважнее, но болезни важны, сумею ли я раскрыть эту тему, изложить ее обстоятельно, как того требуют принципы, хватит ли у меня духу описать страдания, которые, к счастью, теперь позади, и хватит ли сочувствия, ведь здоровый больному не товарищ, они живут в разных мирах, говорят на разных языках, включая врачей, может быть, я уже забыл тот язык, как забыл многое из того, что происходило с Гулливером, похоже, я многое переврал, так мне теперь кажется, на всякий случай отказываюсь от звания «Журналист года» и премии за лучший репортаж, может быть, я поправлю дело, если толково напишу о болезни, но в другой раз, сегодня я для этого слишком здоров, хотя неизвестно, какое состояние подходит больше, все сомнительно, мы ничего не знаем наверняка, и даже наши предположения малоправдоподобны.