Настя - предчувствие вдохновения

Мы снова едем по Лямбирской дороге, сегодня огласят приговор убийце нашей Насти. Мы зовем его только так - убийца. У нас нет сомнений в том, что эта пьяная авария была не просто ошибкой вождения. Это было намеренное хулиганство, таран именно той машины, в которой Настю подвозил до дома ее одногруппник – Валентин Куманев. Это преступление – не случайность и не совпадение. Это намеренное вымещение злобы на людей, просто так, без всякого смысла, из ненависти к миру. Под этот удар попала Настя…
Солнце освещает целое море снега, мы едем объездной дорогой через поля, чтобы через несколько часов вернуться в суд на оглашение приговора той же дорогой. В этом бескрайнем просторе теряются наши мысли, которые мы излучаем, как атомная станция, на которой произошел взрыв: они пробивают стекла машины, ударяются об лед, разлетаются, как комки снега по асфальту. Нас тревожит в глубине души одно обстоятельство: те мысли, которые мы обращаем к видимому миру – отскакивают от него и со звоном возвращаются. Но все, что мы думаем о Насте, все чувства и надежды, все слова, которые мы ей посылаем, смотря вдаль – улетают с огромной скоростью и бесследно проваливаются за горизонт. Да, мы слышим Настю каждый по-своему, трясем изо всех сил свою память, требуем с криком и плачем у своего сознания – воскресить хоть на мгновение все, что так внезапно ушло, все что связано с ней, ее жизнь, ее саму… Но горизонт в дали все так же тих. А если на секунду застыть, отбросить все и вся, разогнать толпу надоевших размышлений о насущном, остановить непрекращающиеся разговоры внутри себя, то можно услышать, как на вечернем небе последние облака с легким шуршанием задевают за первые звезды… Может, теперь так шуршит Настино небесное платье…
Через два часа мы прибудем в здание суда и узнаем приговор убийце. У нас нет никаких точных сведений, каким будет наказание. Все эти судебные дела волнуют нас лишь потому, что мы с одной стороны боремся за справедливость возмездия, хотя бы в рамках соответствующей статьи уголовного кодекса, а с другой стороны – уберегаем людей от опасного человека, который будет на какой-то срок – попросту изолирован. И еще одно напряженное чувство волнует всех нас. Пока мы здесь боремся за Настю, мы чувствуем ее присутствие. Наши мысли о Насте – части холста, собирающиеся в одно прекрасное и волшебное полотно. Оно словно дарует мгновения жизни, его краски искрятся, текут, а образы, которые на нем возникают – с живыми глазами: вот на нем Настин смех, ее фотографии, стук ее каблуков, голос, запахи духов, неповторимое тепло… Это полотно живет только пока мы вместе во имя нашей любви к ней. И мы в глубине души знаем, что уже завтра нам будет позволено взять лишь одну, свою часть этой картины… И идти с ней в сердце до конца и своих дней.   

Итак, приговор вынесен – убийца получил 8 лет. Его сажают в машину с решетками на окнах и увозят прямо из зала суда. Пусть так, мы считаем, что правосудие сработало в данном случае настолько справедливо, насколько это было возможно. Усилия потрачены не зря.
Теперь начинается другая история. Впереди – рассказ о том, что нарисовано на моей части картины, части общего холста нашей памяти о Насте. Пусть слова о ней льются, как родник, как радуга, возникшая в душе после теплого летнего ливня. Пусть эта небольшая книга станет огнем лампы, который Настя узнает из миллионов других огней на планете – и придет на него, тихо сядет рядом, скажет что-нибудь, что мы попытаемся разгадать и услышать… Какая трагическая несправедливость – непрекращающийся ужас в душе тех, кто остался без нее здесь, на земле, в этой жизни. Ночь 17 октября – это внезапно выросшая черная скала, скрывшая прекрасное небо, чистый горизонт, тихий, полный цветения трав – теплый, молодой, весенний ветер… Это был мир Насти… Поднесем же огонь лампы – к холсту, на котором этот мир застыл…
Я еду на первое заседание суда. На улице еще темно, как ночью, но первые лучи скрытого за облаками рассвета уже начали подсвечивать небо…
Однажды мы все собрались ехать зимней ночью домой. Я припарковал машину в центре города, и Настя должна была подойти к назначенному месту. Мы с ней созванивались несколько раз, а позже я увидел, как она осторожными шагами, боясь поскользнуться, спускается к парковке. Она тогда подошла быстрее, чем я думал. Чтобы выехать домой, в Атемар, нужно было еще подождать. Настя в тот день отправилась на занятия, одевшись очень легко. Трудно представить, как ужасно она замерзла, пока бежала до машины, а потом и внутри нее – не найдя долгожданного тепла. Настя сидела на заднем сиденье и молча смотрела в окно, сжавшись как можно крепче, чтобы хоть как-то согреться. И хотя печка в машине не работала вовсе, холод уже не чувствовался, во всяком случае не так сильно. Возникло ощущение, что Настя, замерзая сама, отдавала все свое тепло – миру. Она не могла жить иначе. Жить так – требовало ее сердце! Это было ее жизненное правило! 

17 октября я вспоминаю каждую ночь. Пока на небе солнце и идет день, мысли заняты работой, разными делами. Идет сражение с обыденностью. Но к ночи вся эта борьба затихает, и на гигантский экран не желающего засыпать, сотрясающегося сознания выходит осенний вечер 17 октября. Это была среда - теплая, ставшая к вечеру из уныло осенней, почти солнечной… Небо становится местами ясным, теплеет, редеют облака, пропуская редкие солнечные отблески. Мы с женой, которую тоже зовут Настя, едем по объездной дороге в Атемар, в пути шутим, смеемся, обсуждаем прошедший день. Я ей рассказываю о том, что у меня сегодня необычный день – день двойников. Далее я разъясняю: некоторые из моих сегодняшних студентов донельзя похожи на людей, которых я уже хорошо знаю. Потом говорю, что Настя уже уехала с Валентином, ключ от дома у них. Хорошо, что они будут дома раньше – Настя, наверное, уже начнет что-нибудь готовить. Но почему-то мы не звоним ей и не просим ничего купить, или поставить кипятить воду для ужина. Не звонит и она. Мы сворачиваем с объездной дороги на трассу «Саранск – Большие Березники», до дома остается полпути. Когда мы выезжаем из небольшого леса, после которого уже можно разглядеть крайние дома Атемара, то видим, что издалека нам навстречу едет машина с синими проблесковыми огнями. Дорогой мы с женой много шутили, и когда я увидел издалека мерцающие огни, пошутил снова: «Смотри, кто-то уже новый год празднует». Через минуту по встречной полосе мимо нас проехала желтая машина реанимационной скорой помощи.
Когда до Атемара остаются уже сотни метров, мы видим большую толпу людей и множество стоящих на обочине машин. Я снижаю скорость и начинаю рассматривать, что случилось: вот стоят машины атемарских таксистов, вот два пожарных ЗИЛа МЧС, вот еще группа людей, и, наконец, вот – две машины в так называемом кармане автобусной остановки. Мы смотрим внимательно, но еще без особой тревоги. Я вижу сильно разбитую «классику» «Жигулей». Через секунду я понимаю, что эта машина очень похожа на «пятерку» Валентина Куманева: цвет, диски колес. Снижаю скорость до минимума и говорю жене: «Глянь, глянь на номер сзади, это не Валентин ли? Смотри номер, должно быть что-то вроде девять, четыре, четыре». «Да, да! Это они!» - кричит жена, уже захлебываясь слезами. Мы останавливаемся, выбегаем из машины – да, вот он – знакомый номер, но еще, быть может просто какие-то совпадения, может просто похожие цифры… Нет, сзади бампер вогнут внутрь - Валентин мне рассказывал, что в него недавно кто-то въехал. Теперь сомнений нет, это точно машина Валентина, но ведь она стоит передней частью к городу, а значит, Валентин уже поехал в Саранск один, а Настя там, дома, одна, еще не знает, что Валя разбился. Жена рыдает возле машины: «Леш, это они, это они». Из толпы говорят, что в машине были двое – парень и девушка и что их уже увезли. Я почти кричу: «Живых увезли?». Кто-то говорит, что оба были живы – на секунду становится чуть легче. Они живы. Но, быть может, эта какая-то другая девушка? Жена рыдает около машины: «Настина расческа, Леш, смотри, мой зонтик, мы же с ней поменялись недавно». Действительно, бордовая расческа Насти валяется между сиденьями на полу, усыпанном разбитым стеклом. Я уже почти не контролирую себя от волнения: зачем-то пытаюсь вытащить ключи из зажигания «пятерки», а потом мы с женой собираем все документы из страшно разбитого автомобиля: единственное, что нам попалось, это страховка. За доли секунд рассматриваю переднее пассажирское место, где сидела Настя: кресло цело, но сильно развернуто влево. И самое страшное – глубокая вмятина на передней панели – по форме тела. Лобового стекла нет, двери сорваны. Знакомая девушка из толпы назойливо спрашивает: «Леш, кто девушка? Она тебе кто? Ты ее знаешь?». Отвечаю ей: «Да сестра моя, из Ярославля». И потом разъясняю: «Дочь брата моей матери, Сергея Александровича». В толпе мгновенно расходится новость. Пока жена расспрашивает людей, куда увезли Настю, звоню в Ярославль: «Дядь Сереж, сейчас буду говорить страшные вещи. Настя попала в аварию. Машина разбита сильно, увезли пока живых, еду за ними в больницу, оттуда позвоню, пока больше ничего не знаю». Еще несколько секунд уходят на то, чтобы узнать, в какую больницу увезли Настю. Времени было уже примерно 17:45.
Мы немедленно разворачиваемся и мчимся в город… Я стараюсь ехать быстро. Уже в городской шестичасовой пробке начинаю созваниваться со всеми родственниками…

Когда я возвращался с самого первого заседания, выглянуло солнце, на улице стало чуть веселее. Уже в Саранске перед тем, как ехать домой, я остановился у хозяйственного магазина. И там, глядя на кухонные смесители, мне вспомнилось, как мы с Настей меняли на кухне кран. Это происходило в один из ее первых приездов к нам. Вот я сижу с засученными рукавами под мойкой, пытаясь разводным ключом отвернуть приржавевшие к трубам шланги, а Настя сидит за столом и ужинает. Через несколько минут я докладывал ей о том, как идут мои ремонтные работы. «Лех, я за комп», - с этими словами она ушла с кухни.
Когда Настя была рядом, я чувствовал небывалый прилив сил. Как будто заново открывал сам себя, свои силы, возможности воли и характера. Вместе с Настей прежние препятствия уже не существовали, страхи и сомнения бесследно исчезали. Настя излечивала от неуверенности – ведь этого чувства долгожданного внутреннего освобождения я ждал, когда ждал Настю к нам на сессию. Мне кажется, без Насти я бы за этот кран не взялся.   
И хотя тогда ремонт затянулся не на один день, вместе мы эту работу все-таки одолели.
Именно в те дни мы много времени проводили вместе и притом были дома одни. Однажды решили пройтись по Атемару с фотоаппаратом в руках. Мы тогда гуляли несколько часов. От нашей прогулки остался целый фоторепортаж. Как и Настя я взял тогда с собой телефон с музыкой и слушал ее через наушники. У Насти же был очень изысканный плеер – белый с большим серым экраном и гигантским объемом памяти. Поначалу она слушала его часто, но со временем, особенно в последующие приезды, я его видел у нее все меньше. Это происходило потому, что в последние годы Настя стала очень избирательна в музыке. Она перестала слушать все подряд ради звукового фона. На Настиной странице «в контакте» сейчас можно посмотреть список ее любимых композиций. Можно сказать, что их серьезность и смысловое напряжение возрастают по мере приближения к 17 октября…

 Здесь, правда нельзя не рассказать про одну песню, которую Настя ну просто не могла пропустить мимо себя. Это была мгновенно ставшая хитом на популярных радиостанциях песня про Настю. Там были такие слова: «Нам больше о любви, Настя, не говорить, сердца твоего не смог украсть я, и теперь ты вновь чья-то любовь по имени Настя…». Конечно, Настя посвятила эту песню себе, она ей очень нравилась.
В сороковой день перед Настиными поминками около пяти часов утра я поехал заправить машину, чтобы перед важным днем не остаться без бензина. Утро было, как ночь, но тихое, теплое и пасмурное. До рассвета – еще три часа. Мне изо всех сил хотелось удержать этот день, не дать ему наступить, продлить его. И, конечно, заправка была здесь только поводом встать пораньше. Я не говорил этого себе, но знал – сегодня с Настей мы будем прощаться еще раз, прощаться с ее еще человеческим присутствием среди нас. Душа, которая не принимает того, что осталась без тела – на сороковой день осознает, что перед ней теперь иная судьба, иным путем идет она по бытию. Но не вдали от нас, не в каком-то недосягаемом поднебесье, не там, где мы не слышим ее. Она переходит куда-то еще, откуда вдруг открывается знание о бессмертии, истине, свободе, вечности… Оттуда наш мир и вся вселенная до самого края – все, как на ладони. Я ждал знака, я знал, что Настя не уйдет просто так, что она сделает еще что-нибудь такое, что я точно узнаю именно в этом - ее, не спутаю ни с чем и ни с кем другим, не спишу на совпадение… Когда я зашел в шестом часу утра в магазин на заправочной станции, то из-под потолка, из колонок – вдруг заиграла песня: «Нам больше о любви, Настя, не говорить…». А потом, когда я вернулся, в доме оторвалась ручка входной двери…  Настя уходила, Настя прощалась…

Мы с Настей часто ночевали дома одни. Она лежала с нетбуком в зале, а я сидел перед компьютером у себя в комнате. Один раз мы даже обменивались сообщениями через «контакт», находясь в пяти шагах друг от друга – я спрашивал ее, что сейчас идет по телевизору. Когда я выкладывал в Интернет видеоподборку фотографий, посвященную памяти Насти, то сделал такую подпись: «Дорогая сестренка, я еду к тебе среди ночи, потому что ты боишься одна в пустом доме». Эта надпись, словно холст, рисунок, отпечаток времени, на котором мы с ней застыли навеки вместе. Возвращаясь к Насте, я возвращался и в свой мир. Благодаря ей – это вновь становилось возможным. Одно из самых прекрасных Настиных качеств – к ней просто хочется, к ней стремишься из любой дали, и никакое расстояние не кажется слишком большим. Вернуться в свой мир – значит снова быть самим собой. Рядом с Настей быть самим собой – было очень легко.
Иногда мы с женой по разным причинам оставались ночевать в городе. Случалось, что как раз в эти дни у нас была Настя. Она всегда просила меня приехать, потому что боялась ночевать одна. Я собирался и ехал. Я не мог оставить ее одну, потому что в одиночестве, да еще в большом доме она чувствовала себя неуютно. Она всегда засыпала с включенным телевизором, и я никогда не мог понять, спит она уже или нет. Для меня, правда, так и осталось непонятным, чего она боялась… или это не был страх, а что-то еще… В один из таких вечеров я зашел к ней в комнату и сел рядом на диван. По телевизору показывали фильм, сюжет которого составляла сказка, переделанная на современный лад. Вместе мы досмотрели фильм. В конце фильма, где ребенок, сердце которого уже перестало биться на операционном столе, оживает – благодаря тому, что где-то там, в тридесятом царстве добро в последний момент побеждает зло. Ночью 17 октября, когда Настя была в реанимации, я позвонил маминой подруге Тёте Наташе и спросил - победит ли добро? Она один из тех немногих людей, которым я доверяю самые сокровенные переживания и не боюсь быть открытым и честным до самого конца. Я задал только один вопрос – выживет ли Настя? Медсестры и врачи проходили по коридору больницы с упорным молчанием, держа в руках рентгеновские снимки. Я хватал за рукав всех подряд, даже уборщицу, которая шла из реанимационного отделения. Конечно, им было запрещено раньше времени говорить, что Настино состояние – критическое. Они отмалчивались, повторяли одни и те же фразы: доктор все скажет. Эта неизвестность зажимала сознание в тиски: выхода не было, ничто не помогало, в голове все металось вокруг мрачных знамений – сон, который я видел накануне: темные своды средневекового собора, вдруг прямо из стены вырывается серого цвета, безликая масса неживых людей, она уносит вглубь собора на плечах – что-то сияющее, золотистое, комочек света... Тетя Наташа только сказала: «Соберите теперь вокруг Насти все родовые силы, будьте все вместе». И я звонил всем, кому можно, всем сообщал, что Настя после страшной аварии в реанимации и она в очень тяжелом состоянии.
В заоблачном мире война добра и зла сегодня приняла особенно драматический характер. Добро проигрывает, оно вынуждено отступать на всех направлениях. Оставленная добром территория – это территория человеческих душ... Большинство таких захваченных территорий – быстро принимает новую власть зла. Эти люди начинают с азартом полицаев ненавидеть всех вокруг, становятся прагматичными, бездушными, завистливыми, жадными, коварными и бессердечными. Для зла такие люди – закономерная, но далеко не самая желанная добыча. Куда сложнее дело обстоит с теми, кто родился, жил, и умер – оставаясь на стороне добра, даже оказавшись в плену. Такие люди попадают в лапы врага – как добыча, которую зло по своему усмотрению либо пытает, сохраняя жизнь, чтобы продлить мучения, либо убивает сразу. Эти непокорные злу пленники, конечно же, не нужны, опасны - с ними расправляются мгновенно, чтобы они не успели подать сигнал к восстанию, не успели подать пример добродетели, свободы, тепла и внутренней радости. Чтобы не успели поднять над головой сникших и испугавшихся – пламя освобождения, чтобы никто не воспринял как образец мужества – их короткую жизнь и славную смерть.
Мы должны вернуть, отвоевать у зла любой ценой - этот выжженный и разгромленный, оставшийся без надежды на всходы новых трав – кусочек Настиной земли. Это нужно, чтобы своими жизнями, поступками, добродетелью, теплом, щедростью и взаимовыручкой во всех жизненных ситуациях – поставить Насте живой, сияющий, цветущий памятник! И пусть постамент этого памятника, усыпанного и одновременно – заросшего новыми цветами – станет нашим последним рубежом, за которым для нас другой земли нет, пусть от подножия этого монумента, с которого Настя будет смотреть глазами звезд, разговаривать шепотом трав и дышать теплым летним ветром – начнется победоносное наступление сил добра и света! Иного не дано, по-другому – не будет. Это наш девиз, наша заповедь и наша судьба.
С тех пор, когда Настя впервые приехала учиться в Саранск – месяц ее сессии у нас превращался в целую эпоху, которую втайне ждешь, когда время, наконец, перестанет течь однообразно. С приездом Насти все как-то вдруг преображалось – менялся порядок дня, менялись привычки, уходила прочь мутная пелена повседневности. У меня всегда появлялось ощущение предчувствия вдохновения – все по-новому, свежий ветер, новые мысли, слова. А ведь я, честно признаться, уже начал забывать об этом сладком ощущении. Мы слушали разную музыку, мы по-разному привыкли проводить время, у нас разные друзья, разная работа, разные вкусы, разные мечты… Но Настя – всегда была на моей стороне! Особенно когда я рассказывал ей о своих политических взглядах, когда раскладывал по полочкам устройство мира – не нужно было тратить тысячи слов, часы и месяцы, чтобы убедить или переубедить. Нет. Достаточно было дать ей один яркий образ, заключенный в двух-трех словах – и меня тут же охватывало чувство свободной, смеющейся радости от того, что меня понимают, что видят вещи в мире такими, какими я их показываю! Да, Настя понимала меня на каком-то высшем уровне, где слова взмывают к небу легко, как взбешенные нарушением воздушного пространства перехватчики, как облака, по воле ветра наброшенные на острия солнечных лучей. Мы разговаривали с Настей о чем угодно, особенно вечерами, когда нам никто не мешал и у обоих было нормальное, никем не испорченное настроение. С Настей мы разговаривали очень легко, открыто называя вещи своими именами. И она очень точно понимала то, что я говорил. Она видела мои огромные, тяжеловесные идеи лишь вершиной слов показывавшиеся подобно айсбергу над водой – полностью! Во весь рост! Когда проходит время, осознание утраты становится не только эмоциональным, но и философским. Может быть это кощунственные слова, но я для себя Настиной смерти – не принял. В разговоре со своим другом я недавно сказал: «Я всегда и везде буду звать ее с собой, я не отпущу ее». Со стороны может показаться, что мы жили не столько в разных городах, сколько даже в разных мирах. Но когда она приезжала – все менялось. Мы вновь были – из одной команды, ничто больше не играло роли – Настя безраздельно доверяла мне. Она знала, что со мной она может быть самой собой, свободной до глубины души, до той глубины, откуда взмывают рыбы-мысли, которым вроде бы уже сложившаяся жизнь не позволяет прорываться к поверхности… И уткнувшись вечерами каждый в свой экран, мы были очень близко друг к другу. Наши миры сидели прижавшись друг к другу спинами. Не важно, что каждый занимался чем-то своим – было важно лишь то, что сзади надежная, своя, родная, теплая опора. И это никогда не будет забыто. Настино тепло навсегда останется в самом защищенном и в самом волшебном месте моего сердца.
 За два или три дня до аварии Настя приготовила ужин. Она сделала мясо с картофельным пюре. Когда она подала еду на стол, то оговорилась, что, вероятно, мясо получилось жестковатым. Тем не менее, этого мы не заметили и быстро все съели. Настя сидела во главе стола, слева. На меня вдруг нахлынуло непреодолимое чувство нежности, я встал, нежно обнял ее и поцеловал. Раньше я никогда так не благодарил ее за ужин. Она покраснела, заулыбалась. В этом объятии было заключено очень многое… Точно также я обнял свою бабушку за несколько дней до смерти.

Мы не находим себе места в коридоре больницы: зеркальный пол, зеркальные стены, огромные стекла… Как будто нет никакого выхода. Одна из медсестер, все же, то и дело сообщает нам обрывочные сведения о Насте… Вот она проходит мимо нас с пачкой снимков, потом с другой – это снимки страшных Настиных переломов… Медсестра рассказывает нам о некоторых из них, но понять что-то в целом невозможно. Я пристаю ко всем работникам больницы, которые выходят из реанимационного отделения: «Там девушка, как она? Выживет?». Никто не говорит ничего конкретного. Около восьми часов одна из медсестер сообщает, что сейчас Настю повезут на операцию. Я спрашиваю: «Ее здесь провезут, по этому коридору?». Медсестра кивает головой. Через десять минут двери реанимации открываются, и две женщины в белых халатах выкатывают носилки. Вот они все ближе, да, это Настя. Она лежит уже без сознания, укрытая белой простыней, и медсестра то и дело давит на грушу аппарата искусственного дыхания. Несколько шагов до лифта мы с женой провожаем носилки. Это был последний раз, когда я видел Настю живой… До конца своих дней я буду жалеть, что в этот момент ничего не сказал ей, не закричал, нагнувшись к ней, что она должна жить… Двери лифта закрылись.
Через родственников-врачей моей жены я через полчаса узнаю, что Настю уже оперируют – состояние критическое. Врачи сказали только одно: «Молитесь».

Когда Настя приехала к нам в последний раз, то привезла с собой игру домино. Она рассказывала, что с друзьями они играют в домино часами. Я был несколько удивлен: Настя всегда умела придать новое восприятия тому, что уже было обыденным и даже забытым. Она купила новый набор и вечером позвала меня на кухню сыграть с ней. Играл я впервые, а потому партию, естественно, проиграл. Настя радовалась, говорила, что, несмотря на внешнюю простоту, здесь тоже нужна стратегия. Еще она умела играть в покер, правда, в покер мы с ней так и не сыграли.
 Когда я уходил от следователя Лямбирского РОВД после дачи показаний, то совершенно случайно посмотрел в окно, выходившее в двор. Прямо напротив стояла та самая машина, в которой разбилась Настя. Даже под снегом не узнать ее было нельзя - 17 октября вновь пронеслось перед глазами с детальной точностью… Мы с мамой попросили следователя пустить нас к машине, ведь мы очень хотели найти Настину флешку, где было много ценного для нас: Настины фотографии, ее любимая музыка, документы по работе и учебе. Закрытый двор лямбирского РОВД был сплошь уставлен искореженными машинами - вот наконец и «пятерка» Валентина. Задняя дверь открылась легко, я без проблем забрался в салон. Внутри все было завалено снегом, переднего стекла не было, не было стекол и на передних дверях – изогнутые, они свисали в открытом положении. Вот оно, Настино переднее кресло, развернутое влево, руль, задранный кверху, разломанная передняя панель. По всей машине – мелкая стеклянная крошка. Вот они – наши домашние салфетки, какие-то бумаги с записями. А по всему полу разбросаны те самые «доминошки», которыми мы тогда играли… Я нашел в машине отвертку и начал отламывать кусок за куском от разбитой панели с Настиной стороны. Через несколько минут у меня в руках уже был обломок пластика с примерзшей к нему серебристой флешкой. Мы нашли ее.   

Я взялся сделать подборку Настиных фотографий и объединить их в небольшое видео под музыку, чтобы потом показать на поминках. До меня Катя Фомичева, Настина сестра уже сделала небольшой фильм и выложила его «вконтакте». Страничка Насти, где она придумала себе имя - Кофе с Молоком – собрала в те дни много соболезнований. Так называемая «стена», где каждый друг пользователя мог оставлять свои сообщения, превратилась в настоящую стену плача. А в правом верхнем углу значилась дата последнего визита самого пользователя – 16 октября. С Настиной странички «вконтакте» я собрал первый из двух посвященных ее памяти фильмов. После того, как фотографии были отобраны, стали думать о музыке. Сидя с женой Настей и с другом Диманом перед компьютером, мы вспоминали, что любила Настя. Но потом решили ввести в поисковик фразу: «самая грустная музыка в мире». Первое, что мы нашли – оказалось, на наш взгляд, самой подходящей мелодией. Не передумали мы и после того, как послушали другие композиции. Это была музыка из фильма «Наруто» японского композитора по имени Тоширо Мацуда. Музыка из Японии – это было экзотично и нестандартно, как раз в Настином духе. Настя в последнее время интересовалась эзотерикой, много размышляла о боге, о вечности, о вере и религиях. А фраза «Я верю» из одноименной песни Ляписа Трубецкого – долго была ее статусом на страничке «вконтакте». Когда она приезжала в предпоследний раз весной, то помногу раз слушала эту песню. Ее сюжет – обращение к одному богу, который един для всех религий, несмотря на разные способы поклонения ему в разных странах и среди разных народов.
Еще одну подборку фотографий я сделал по просьбе Дяди Сережи на песню группы «Город 312» под названием «Останусь». Когда звучат слова этой песни: «Я для тебя останусь светом!» - на экране появляется Настина улыбка, широко раскинутые руки, обнимающие весь мир, всех, кого она любит, всех, кто любит ее и не может жить – без нее.

Мы стоим с Настей на крыльце, небо ясное, она только что вернулась с занятий. Я чистил снег… На нас падают легкие хлопья с неба. Мы говорили с ней о твердости обещаний, я просил ее взять звезды в свидетели. Когда она приехала в самый первый раз, то очень много говорила о японских ресторанах. Мы встретились с ней в городе, и она угощала меня «ролами», объясняла, как их есть. Это был октябрь, ее первый октябрь в Саранске. Вот она стоит на крыльце академии, я подхожу измотанный ремонтом машины, мы разговариваем – она рассказывает, что она сегодня сдавала. Настя всегда очень уставала после занятий. За короткое время сессии студентов-заочников сильно загружали. Вечером она успевала только немного поесть, сходить в ванную и тут же засыпала.
Я стою на перекрестке, весна. Настя идет мне навстречу, всё вокруг блестит...
А вот мы уже едем ночью в Саранск на крытую ледовую арену. В машине нас много, мы счастливы от того, что, наконец, собралась прекрасная компания: Настя, я, еще одна Настя, мой друг Диман, Матвей. И вот мы выходим на сияющий лед: играет музыка, много народу. Пока жена катается с Матвеем, я беру Настю за руки, и мы вместе с ней не спеша делаем несколько кругов по катку. Ее руки в моих руках, на ней перчатки, шарфик – мы смеемся, шутим, она просит не торопиться: «Леха, не разгоняйся». В этот момент я счастлив – я просто люблю её! И буду любить всегда.
Настин смех, Настина улыбка, Настины ботиночки в прихожей… Без десяти час ночи. Вот она заходит в дом: «Это я», - говорит она.
- Привет, Насть, ну как доехала?
- Да ниче так, нормально.
- Есть чего-нибудь будешь?
- Ну так, если чуть-чуть только.
- Это чего тебе с собой положили, круасаны чтоли?
- Так да.
- Ну какие планы назавтра?
- Ну так пары вообще-то с утра завтра,
- Ну тогда поедем вместе… 

Пусть из таких картин, из прекрасных, переливающихся красками воспоминаний, возникнет вечной живой мир. И пусть каждый, кто любит Настю, кто ищет ее, ждет ее, любит ее – прикоснется к этому миру и снова почувствует, что Настя рядом…