Игры в бирюльки

Ты снилась мне опять, разрез на коже делался длиннее
И устремлялся в недра вен и жил. Сказать «я жил» -
Почти что ничего не скажут эти глупые два слова.
Твой взгляд был добр и тепл, и легкокрыл.

Из олова небесного покрова вытягивала прочные стежки
И прошивала ночью стол, кровать и утварь, когда же наступало
Снова утро, стекала нить в фигурную бирюльку, что брошкою
Была или подвеской, натянутой на тоненькую леску. Да, точно,
Брошкой, ты жалилась, что «сломана застежка», а этой броши
Нет тебе дороже и далее все в том же духе. Сережка колыхалась
Нервно в ухе, вторая, «гвоздик», крепким был гвоздем.
Твой профиль егозил на желтом фоне тюли, светился красным
Маком в конфитюре энергосберегающем. О нем, о нем, о ком еще,
Родная, он пулей золотой не пробиваем. Не говорим, но подразумеваем,
Что ты ему не снишься никогда.

А мне вот без тебя и не уснуть, болит разрез и кажется все глубже
Ткань разъезжается и валится наружу синеющая толстая кишка.
Не надо было спаржу есть на ужин и этот пар... отхарк... от харакири,
Прости, родная, что в твоей квартире. Мне нужен врач, любовь мне
Не нужна. Какого же рожна ты шьешь мне дело, я сам себя убил под
Этим пледом. Я тепл и легкокрыл, и даже добр. И словно поп себя сам
Отпеваю, прислушиваюсь к первому трамваю - звонит по мне с пяти
«Пора», «пора». Кондуктора приемного покоя пьют горечь предрас -
Смертного надоя. Снотворное привычно пахнет мятой.
Я, кажется, еще успел промямлить:
- Не знаете, к чему чужие снятся жены.