На Волховском фронте

Смоленского паренька Михаила Гольцова в июле 1941 года пехота призвала в рядовые. После короткой подготовки в декабре он вместе с другими  новобранцами был брошен в самое пекло - на Волховский фронт, где впервые получил в руки настоящее боевое оружие- трехлинейку с четырехгранным штыком.
- На троих, - рассказывает он, - выдавали одну винтовку. Некоторым пехотинцам достались гранаты, лимонки. Снарядов не было. Так что Отечество пришлось защищать грудью  в буквальном смысле этого слова. В атаку мы ходили по несколько раз в день. Много полегло нашего брата на полях сражений. Когда мы в очередной раз поднимались в наступление, немцы подпускали нас поближе, а потом поливали косили минометным огнем. С ревом, сбрасывая бомбы, над нами пикировали фашистские стервятники.  Они не встречали сопротивления ни с земли, ни с воздуха. Это была какая-то страшная мясорубка. Снежное поле, развороченное взрывами снарядов и бомб, было покрыто изуродованными трупами солдат.
После боя мы отступали в лес. Только там можно было распрямиться в полный рост.
Обед варили на костре в котелке из концентрата гороха, гречки или проса. Съешь, бывало, такую жиденькую похлебку и думаешь: “Еще оказывается можно жить”. Армия снабжалась плохо. Лозунг призывал: “Отдай свой паек ленинградцу”. А в это время через наши места проходили длинные вереницы продовольственных обозов - по 250 подвод.
Однажды чтобы засечь огневые точки противника, мне приказали провести разведку боем.
 Немцы нас засекли. Открыли беглый минометный огонь. Товарищ мой был ранен. Мы спрятались за сугробами в небольшом окопчике. У меня по рукаву бежали теплые струйки, чувствую и на голове слиплись волосы - потрогал рукав - кровь. Смотрю, и валенок пробит.
Минометный огонь не прекращался. Только. Когда стемнело, я ползком кое-как добрался до своих, сказал, что в окопе остался раненный товарищ. Мне разрезали залитый кровью рукав. Осколок пробил руку.
В медсанбате мне случайно попалась фронтовая газета, в которой сообщалось, что партизаны в тылу врага освободили от захватчиков город Дорогобуж, - районный центр, мою родину.
Я с радостью стал рассказывать моим товарищам по палате А санитарка говорит:
- А у нас в медсанбате есть ваш земляк - политработник Столяров.
Это был историк, бывший преподаватель нашего педагогического училища.
Когда мы с ним разговорились, я его спросил:
- Что же мы, - говорю, - почти с голыми руками ходим в атаки? Зачем попусту гибнет столько наших людей?
- Да, нам трудно, - говорит он, - но фашистам нельзя давать покой, иначе они накопят силу и перейдут в решительное наступление,

После выздоровления меня вместе с другими обстрелянными солдатами направили на трехмесячный курсы младших лейтенантов. А потом - на фронт. Меня назначили командиром наскоро сформированного из разбитых частей Красной армии. Мы освобождали Вторую ударную армию генерала Власова. Вокруг нее в феврале кольцо окружения сжималось неумолимо. В нем оставался узенький проход. Люди из окружения выходили худые, черные от грязи. Их пошатывало от голода. Долгое время они пытались только клюквой, добытой из-под снега.
Бои были тяжелыми. Людей гибло много. Помню, командование приказало нам укрепляться - строить дзоты. Мы рубили лес, делали из бревен накаты, засыпали их землей и  маскировали дерном. Солдаты  валились от усталости с ног.
Как-то заехал к нам командир полка.
- Доложите обстановку.
- Работаем, - рапортую, - круглосуточно. Посменно: три отделения трудятся - одно отдыхает.
- Как отдыхает?!!
    - Жалко людей, товарищ полковник, - бойцы падают от усталости.
- На фронте людей не жалеют, а  берегут. Успеете укрепиться - враг вас не сможет взять, и вы сохраните жизнь своим солдатам.
Меня эта беспощадная мысль ошарашила: полковник был прав.

В одном из боев на том же Волховском фронте,  я был вторично изранен. Мы рванулись в наступление с небывалым вдохновением  - нас поддерживали “Катюши”. На этот раз война  обошлась со мной слишком жестоко: меня изрешетили сквозные пулевые и осколочные ранения в область сердца и под позвоночником.
- О поле, поле, кто тебя усеял! - воскликнул хирург, посмотрев на мой рентгеновский снимок.
Два моих ребра были раздробленны осколками. Когда я вдыхал, воздух выходил в спину.
Лечили меня в разных госпиталях. Поэтапно извлекали один осколок за другим. В конце-концов отправили в глубокий тыл...

После выздоровления я был признан ограниченно годным к военной службе. Прибыл по назначению в далекий от фронтовых передряг Новосибирск. Поселился я гостинице для военных. Вокруг тихо, уютно. Даже не верится, что кошмарная война осталась позади. Я завалился на койку и уснул, как убитый. И мне приснился такой странный сон.
Захожу я в кабинет. Там сиди т за столом майор. Докладываю ему:
- Лейтенант Гольцов, прибыл в ваше распоряжение.
- А что вы закончили?
- Дорогобужское педагогическое училище.
- Тогда мы вас направим работать в районный военкомат.
Проснувшись на другой день, я пошел по месту своего направления. Захожу в кабинет - за столом  сидит... майор. Докладываю ему:
- Лейтенант Гольцов, прибыл в ваше распоряжение.
- А что вы закончили?
Я прикусил губу: не сниться ли?
- Дорогобужское педагогическое училище.
- Тогда... мы вас направим  работать в районный военкомат.
Таким стопроцентным совпадением сна я был потрясен. И, сомневаясь что это происходит наяву, чтобы хоть что-то внести новое  в этот “сон”, спросил майора
- А где находится этот город.
Он встал и показал мне на настенной карте  пункт моего нового назначения. Так я стал начальником 2-й части Сузинского райвоенкомата Новосибирской области.

Тихий провинциальный городок, затерявшийся среди вековых сосен, порой навевал измученному войной солдату мирные сны, но в них нередко врывался кошмар прошлых лет: грохот боя, крики раненых солдат, запах крови и развороченной взрывами земли...
- А проснешься, - говорит Гольцов, - вроде бы снова птички поют.

"Парламентская газета"