Городской романс триптих

Бирюза над асфальтом и урнами,
и легонько налёг гололёд…
А над липой ободранной – турманы,
разменяли пшено на полёт:
нарезают круги по обычаю
и навылет пронзают дома.
Я смотрю на гульбу эту птичию
и свищу им такие слова:
поднимайтесь над СМУшными кранами!..
Только нет… высоко… недолёт.
Голубятник с коленками рваными
сложит пальцы и мне подпоёт.
Станут точками бывшие турманы
и, пытаясь заглавья достать,
поползут над асфальтом и урнами,
над «дуэтом» мешающим спать.
Голубятня с правами не равными, –
плавно турманы выкажут тут
и на дядю с коленками рваными,
как знаменье с небес снизойдут.

                ***               

Июнь, скользнув в московский дворик,
под щебетанье мелких птах
в кустах посеял пух и прах, –
но не нашёл скамью и столик,
где под портвейную притраву,
под сто двадцатый Естудей
козла сбивали из костей,
колечком выдувая «Яву»,
белья просохнувшая завязь
болталась рваной полосой,
рождались фирменной джинсой
слепой восторг, косая зависть
и вера в многогранность мира,
где под мигающей звездой,
тревожа дремлющий застой,
на трёх блатных звенела лира.
За тюлем там колхозный гений,
вскормивший силосом быка,
на развороте «Огонька»
сиял под веточкой сирени.
Мелками всем писали в «личку»,
учёный кот подъезд кропил…
И я там был, квас, пиво пил,
влюблённый по уши в физичку.


                ***               

У лавки, возле ЖКХ,
ложилась плотно шелуха
на день, на первый взгляд беспечный…
Он тихо брёл к себе домой –
полковник в кепке (отставной) –
не реагируя на встречных.

…Да нет, он не был друг ему.
Глотая «горькую» и тьму,
полковник вдаль орал с балкона:
мол, разрешите доложить?! –
он мог бы, в принципе, пожить,
ведь мне ровесник!.. по погонам.

Но ночь молчала. Хрен ли ей –
вспугнула пару голубей…
Полковник встал у фотографий
и, не страшась соседских кар,
врубил на всю… «про Кандагар»,
и выпил молча за Каддафи.