8

Когда умер Владимир Смолдырев, я стал  навещать Анатолия Филипповича. Обычно, в выходной день.

Первый раз, мы пошли в Троице-Сергиеву Лавру. Осмотрев с внешней стороны, полюбовавшись её красотой, изяществом, богатством стилей, мы навестили музей Лавры – во всей красе  перед нами предстали искусство стародавних веков  и выставка современного изобразительного искусства. У полотен  художников Николая Беляева, Николая Барченкова, Ивана Сандырева, Бориса Крылова  и других  подолгу задерживались. Уходить не хотелось. Всё было занимательно, любопытно, ново. Но время неумолимо. Пора уходить и обедать. Он пригласил меня в ресторан «Север».

Мы присели за свободный столик. Он подал мне меню и сказал, чтобы я выбирал всё, что захочу, не обращая внимания на «кусачие» цены – он платит. Сам он от спиртного отказался. Поскольку я не привык к роскоши и ценил чужое, как своё, то заказал себе скромный обед и 100 гр. водки, т.е. обед без излишеств. Он попросил принести ему бутылку воды. Посетителей в зале было немного. Стены и потолок зала, расписанные в мягких тонах, и неяркий льющийся свет действовали на посетителей успокаивающе. Музыка, словно ручей, навевала мечты. Посидев немного и закончив обед, мы дошли до  его дома, где попрощались, - и я поехал домой, увозя с собой воспоминания дня минувшего.

 Кстати, на обратном пути, он рассказал, что под Лаврой в земле существует много  проходов,  сохранившихся сегодня  и частично разрушенных, в которых он не один раз в них бродил и  видел разбросанные человеческие кости и даже встречал там живых странствующих монахов. Поведал и о том, что он не один раз поднимался на колокольню. До самого основания креста на ней. Было страшно, одиноко,  но желание всё испытать самому пересиливало и вело к победе, успеху. И была молодость, не знающая страха, не боящаяся  всевозможных последствий. А какой простор открывался перед ним!  Не передать! Ибо это надо пережить самому. Отсюда и его поэзия - солнечная, глубинная, былинная.

Вспоминается, как мы навестили музей игрушки. Это  особняк, на высокой горе и до сих пор удивляет своей  архитектурой, архитектурой Х1Х века, из красного кирпича, двухэтажный. Каких только игрушек в нём не было! Народные, царской семьи, игрушки из Германии, Японии, Китая и др. Игрушки разнообразные, из сказочных сюжетов, с национальным  колоритом, старинные и современные. Как видно, поэт любил их и свою радость  старался мне передать и наполнить стихами. Их также оказалось множество.       

Здесь же проходила  выставка современного детского рисунка,  на которую мы не преминули заглянуть. Наивные и в то же время с воображением юные художники рисовали наш мир. Из  этого мира красочного, многоцветного нам долго не удавалось уйти. Казалось, он заворожил, околдовал. Из музея мы отправились в ресторан «Золотое кольцо». Благо, он располагался в нескольких метрах от музея. Всё, как и в «Севере», только зал более просторный, и он показал мне плиту  в стене, ближе к крайнему левому углу, где на полу располагался помост для оркестра, и на этой плите выгравированы его фамилия и имя. Этой плитой он очень гордился. Сделали её местные художники, с которыми он общался, как подарок и память поэту. Потом, как всегда, проводив его, я уехал.

Очередной наш поход был в Летний парк культуры, возле Лавры, в бывшем Пафнутьевом саду. Работали карусель, «Чёртово  колесо», всевозможные игротеки, танцплощадка. Анатолий как бы сразу помолодел и много рассказывал об увлечениях молодости. Грустно смотрел на погибающие деревья, на мало заметные принимаемые меры по их спасе-нию. Побродив по парку, мы отправились обедать в ресторан «Русский дворик», одно из уютнейших мест тогдашнего Загорска. Отдохнув в нём, побродив по городу, мы расстались у его дома.

Помню, посещение Дворца культуры имени Ю.А. Гагарина, знакомство с его архитектурой и посещением кабинета работника Дворца Павла Турухина,  но Павла не оказалось на месте. Из Дворца мы отправились в мастерские художников, где когда-то Анатолий работал. Долго бродили по залам, рассматривая выставленные картины. Евгений Жога, Евгений Журухин, Алексей Колесников, Виктор Багров, Леонид Дёмин, Борис Крылов, Николай Беляев, Николай Барченков…  и ещё много других художников. От их полотен долго не отходили, всматриваясь, любуясь, наслаждаясь. Он встречал знакомых художников и подолгу с ними беседовал. Потом ресторан «Березка». Обед, проводы и моё возвращение домой.   

Так постепенно я познавал дорогие места поэта, места, которыми он жил и гордился. Здесь всё переплелось: и былинная Русь и Русь советская, история - Сергия Радонежского, Дмитрия Донского, Петра первого, Бориса Годунова и сегодня. Видимо, он почувствовал во мне родственную душу, настоящего друга, младшего брата и старался восполнить мой недостаток познания своими знаниями, своим жизненным опытом. Сюда входили и обеды в ресторанах, что для меня самого было затруднительно, если не сказать - недоступно, так как в моей семье постоянно ощущался недостаток денег. Он это ясно видел и хотел сделать для меня приятное. Он делился со мной своими радостями и печалями. Иногда спрашивал моего совета в том или ином случае. Часто вспоминал своё тяжёлое детство, которого, как ни парадоксально, у него не было, прошедшую юность, пройденные университеты жизни.

Я – один из тех, кто настоял, чтобы он бросил пить, ибо от этого все его неприятности. В ответ он мне говорил, что тогда не сможет писать стихи. Поэтому и пьёт! Но когда бросил пить, то через некоторое время стал писать ещё больше и глубже. И мне уже говорил: «Надо было раньше остановиться! Жаль потерянного времени! Да и здоровье не вернёшь! Слишком поздно осознал всю пагубность зелёного змия!..». Прожил он после этого около полутора десятков лет, а может и больше. Вновь написал и издал несколько книг. А ещё больше их не увидело пока ещё свет, лежат в архивах и различных издательствах города Москвы, а многое исчезло безвозвратно – он сам в минуты депрессии уничтожил. Какие стихи!.. Полёт мысли!..

Перестройка вошла в каждый дом, в каждую семью. Коснулась и Анатолия Филипповича. Началось всё с внезапно опустевших полок в магазинах, с пустых прилавков, с введения талонов на продукты в одни руки на месяц. Под распределением оказались все пром- и хозтовары – холодильники, телевизоры, ковры, мебель, кухонная утварь, газовые и электрические плиты, кухонные комбайны, всевозможные люстры, светильники и т.п. Всё мели подряд -  нужно и не нужно. За алкогольной продукцией 2 бутылки в руки на человека в месяц – (водка – разменная монета – но не для него!) большие очереди. Занимали с утра. Переписывались. Под вечер всё сметалось с прилавка, подчистую, всё от начала до конца –  в присутствии дежурных милиционеров. Заморозили все счета в банках. В одночасье, при наличии немалой суммы на четырёх сберкнижках, он оказался без сбережений. Нищим. Без единой, свободной копейки в кармане. И это-то при его огромных кровно заработанных трудовых сбережениях, замороженных в сберегательной кассе, которыми он лишён права пользования. Одна голая пенсия. Да и на ту мало что купишь! А на его обеспечении ещё дочь – без работы, и внук – учащийся школы. Как хочешь, так и заботься. Сам он питается, в основном, рисом. Остальное питание - не принимает желудок. Всех своих друзей он просит достать ему рису. Я даже в своё время написал:


*   *   *
                …и где бы ни был, сумку для риса
                Постоянно носи с собой, пока не купишь!
                Анатолий Чиков.

«…И сумку холщовую
Накинь на плечо.
Сердечная, пусть беспокоится:
И что у поэтов почём?
Устал я скитаться по городу,
Варёного риса бидончик просить.
Опять же не топят и холодно
И время зависло…
Сплошные дожди!

Не дай мне погибнуть от голода.
И рис на остатние дни разыщи.
Не дай мне погибнуть от холода
И хлеб на остатние дни донеси.

И здесь же:
С кем сам останешься –
Вдруг сердце моё отстучит.
Десятки годов ежедневно общаемся,
Друг другу на помощь спешим.

И ритм устоявшийся –
Без болей не сбить
И свет воссиявшийся –
Не затмить".

Так верхом отчаяния
Поэт говорил.
И голос больной и печальный
Горел и палил.