В этом сне некрасивом

 
* * *

На Патриарших — коньяк с мандаринами и шоколадом.
Апрельская стынь сквозит переменами и разладом.
Мальчики из-подо льда достали ожившего рака.
Господи, береги их от поздней любви и скороспелого брака.

Всюду сцепленье времен — старики и в колясках дети.
Видишь, как звенья легли, как связи устойчивы эти?
А нам, пробираясь в сумерках мимо застывших басен,
не замечать до поры, как ненадежен лед, как снег непролазен.

А разминувшись, спешить подбивать счета или сводить счеты.
Слышишь, ветер с запахом мандарина качает синиц озябшие ноты?
Эту музыку не удержать в руках и не прокрутить обратно.
Стоит виниловая вода — тяжела, бессмысленна, непроглядна.

 
 * * *

Литинститутских буден шарманку крутишь.
На первое — Макиавелли, на второе — Рабле.
Сеф говорил, если пробьешься — будешь,
и советовал ноги держать в тепле.

От всех тревожных, от всех бессонных —
панацея простая в беззащитности дней,
и пустых платформ, полыней оконных
 что, стемнев, притягивали сильней.

А в кроватке спал беспокойно ребенок —
то канючил, то плакал, то пил молоко.
Так любовь выпрастывалась из пеленок —
постепенно, старательно, нелегко.

Вот дитя покормишь, вот прикачаешь,
и уснешь, зачитавшись Антуаном Прево.
И апрель из всех полуночных клавиш
 жмет одну, что нежней всего.

Сеф говорил: расстанешься с мужем —
пробьешься сквозь поедающий быт.
Но кто был рядом, когда был нужен?
Де Грие — придуман, Прево — забыт.

Кошка вчерашнюю ест простоквашу.
Быстро сменяются календари.
Варит горшочек овсяную кашу —
не останавливайся, вари.

 
*  *  *

Не страстная неделя так страстная.
Вот ты идешь. А следом я иду,
до замедленья пульса замерзая.
А он — стоит со скрипкой на мосту,
смычком тревожным сумерки пронзая.

И, вспомнив Питер, Минск и Кострому —
все города, в которых постояльцем
 бывал ты, удивлявшийся всему,
как будто был по жизни иностранцем, —
не доверяй, как прежде — никому.

Но, знавший бедности подвижную черту,
не пожалей для музыканта денег.
И замерев на Каменном мосту,
ты — сам себе чужой — как понедельник,
не высоту найдешь так — пустоту.

 
 *  *  *

Одиночество не то же что сиротство
 отшельничество мореходство
 это детская комната пять на три
 и пустота растущая внутри

 я с ней срослась незримой пуповиной
 в окне метель мне восемь с половиной
 и лип московских темное письмо
 до адресата дорастет само

 впитают стены мартовскую сырость
 а что с тех пор во мне переменилось
 цветные книжки в бывшей игровой
 завязаны веревкой бельевой

 
 *  *  *

Типовые панельки, спальный район,
вросший в песок и глину.
Говорила мама: сажайте клен
 и праздничную рябину.

Лес, отороченный желтой тесьмой,
лопатой разбужен.
Субботник — благо, как день седьмой,
неизбежен и нужен.

Время зачистки — за слоем слой
 отмирает былое.
Присыпаешь корни новой землей,
от насекомых — золою.

Все успела уже к двадцати годам:
строила дом с дедом,
родила сына. Зачтется ли Там?
Вспомню ли Там об этом?

 
 *  *  *

мир очнулся и выпал в беззвездную тьму
 подмосковных окраин
 человеку назначено быть одному
 если болен и странен

 он выходит на улицу горлом метро
 в синий обморок суток
 остановка троллейбуса всюду серо
 от дубленок и курток

 протирает стекло помутневших часов
 и очков запотелых
 в голове мотыльки накопившихся слов
 и стихов пустотелых

 расширяется лунки небесный зрачок
 в эту эру безверья
 до поры притаился ржавый крючок
 у него в подреберье

 забегая вперед по обрывкам газет
 случайным курсивом
 жизнь прекрасна пока ее нет
 в этом сне некрасивом
***
Наталья Полякова