Екатерина Симонова

 Зеркало. Оставленный сад
 Поэма



Елене Баянгуловой


Автор:

когда мы были в Венеции,
экскурсовод нам cказала:
“это — единственное место на земле,
где львы летают, а голуби ходят.

потому что они толстые”.
знаешь, чего мне не хватает?
нет, не Тебя, Господи мой, а просто во что-то верить.
просто столь искренне любить кого-то,

чтобы, видя меня, люди говорили:
“вот лев/львица, он летает.
Это невозможно, а он летает.
крылья его/ее широки, их отражают глаза детей,

понявших, что чудеса бывают”.
знаешь, что я бы хотела знать?
о чем Ты думал,
когда переходил прогибавшееся под Тобой море.




ХОР:

время выпотрошит любой сад,
в этом никто не виноват,
выпотрошит, как рыбу, выхваченную из воды,
только рот и остался разинут, розовый, как цветы

 в палисаднике старом — резеда, львиный зев.
смерть прекрасней, если, дыхание затаив, воздев
 ее на острие судьбы, оставить ее одну,
точно женщину, глядящую в глубину
 ночи, приближающейся к ней,
чтобы ее проглотить и забыть о ней,
чтобы ты, возвратившись, зажег свечу
 и кричал: “Я ищу тебя, жизнь моя, слышишь, ищу”,

не находя, потому что то, что отдано тьме,
становится ей, и эта вся тьма — в тебе:
бесконечное зеркало, повторяющее то, что тобой
 может быть только названо, и потому становится мной.


Безымянный герой:

прости меня за то, что я слаб и слеп,
за то, что не знаю, о чем с Тобой говорить,
за то, что хлеб для меня — просто хлеб,
а не то, что дал мне Ты.

прости за то, что не знаю, за что меня прощать,
потому что жизнь, Тобою данная, для меня проста, –
просто любовь, просто вода,
чиста лишь потому, что чиста,
лишь потому, что хочу пить.

прости меня, что уповаю не на Тебя –
что уповать, мы и так с Тобою — одно,
две стороны одного стекла,
и царапина каждая на мне означает, что
 остаешься — не тронут — Ты.

прости меня, я не умею с Тобой говорить –
не потому, что не привык говорить,
Ты просто не слышишь, прости меня за то, что Ты глух,
за то, что нет между нами любви.


Елена:

волна повторяет меня, как жизнь,
она говорит: “каждый из вас — просто молчание, мим,
каждый просто растерянно глядит вниз,
наблюдая, как я ухожу из

 ваших рук, ваших глаз, ваших слов,
я — это настоящее то,
что заставляет вас только верить, что мир — течет,
пока вы себя теряете внутри моих вод”.

вот так, моя дорогая, вот так,
цена твоим просьбам к Нему простить — глупый пятак,
цена Харону с моих всевидящих глаз,
выброси хоть правый, хоть левый –
потому что я хочу видеть тебя — хоть одним — всегда, сейчас.


Безымянный герой:

звери, растения, вся земля —
все говорит Тебе о Тебе,
почему же, когда с Тобой говорю я,
не оставляет меня мгла?
целует в затылок,
гладит по волосам,
“никому тебя не отдам, —
повторяет, —
никому не отдам”.

и, рыдая, полупустой стоишь
 между светом и тьмой,
только вот:
где свет и где тьма?
ответь мне,
где они.

и где — я?
чей?
чья?


Елена:

Я дую в тебя,
ты — моя глиняная птичка, пастуший рожок,
обожженные пальцы,
горячий пирог.

в желтых полях плывет туман,
чудовище без лица,
я засыпаю рядом с тобой,
и сну нет конца,

который становится красным,
густым, как кровь,
от сомнений твоих –
мельничных жерновов,

переразмалывающих нас в муку —
единое целое, несмотря ни на что,
поэтому я тебя уже забрала,
даже и у Него.


Безымянный герой:

осень приходит к Тебе, как я,
вопрошает, в чем же любовь Твоя,
складывает мертвых, точно живых, к твоим ногам,
что же я, что я Тебе отдам?


что у меня есть, скажи,
что же есть у моей души,
то, чего нет у Тебя?
разве что сам я —

глаза, видящие не Тебя,
уши, слышащие не Тебя,
не понятная Тебе речь —
старая вещь,

лежащая на пустом Твоем берегу,
где белый свет на бегу
 поднимает ее, отряхивает от песка.
песка? Я хотел/хотела сказать — тоска.


Елена:

никому не отдам, да, никому не отдам,
сорву, как срывают с уст белый цветок
 последней просьбы, скатывают в грубый комок,
в сад сходя, не равный другим садам,

где земля, как полосатый дремлющий кот, на спине
 потягивается, вытягивает на восток
 лапы-деревья, цепляющие на себя листок
 летящих небес, о какой вине

 можно помнить здесь, когда мягкая тишина,
когда не помнишь имени своего,
только мое,
только Его? Но никого.


Безымянный герой:

что еще остается мне, если я не буду говорить с Тобой?
я произношу похожее на прибой
 Твое имя тысячу раз, все равно не веря Тебе,
в этой бессвязной слов кутерьме

 разве Ты можешь что-то понять,
впрочем, зачем Тебе понимать?
понимаем нас только мы сами, но почему? видишь, опять
 я почему-то спрашиваю у Тебя.

слезы теснятся в моей груди,
я закрываю лицо руками, боясь саму/самого себя,
отпусти меня, Боже мой, отпусти,
как отпускают безголосого соловья.

видишь, я не пою — хриплю.
Ты продолжаешь молчать. ранним утром горят в шиповнике на остриях
 колючек лед и мороз, так звезды горят в раю,
не тая, не тлея, как Ты, как я.


 

Елена:

спелые яблоки пахнут тобой,
круглым и мягким твоим животом,
не мучай себя, пойдем со мной, моя горькая осень, пойдем домой.
я стою перед тобой, как полуночный фантом,

говорю с тобой призрачным ртом,
кладу на плечо твое призрачную ладонь.
почему я кажусь тебе даже не сном —
просто случайным лицом за окном?

и все равно я продолжаю стоять,
вдыхать твой яблочный дым, дышать тобой,
греться, не согреваясь, у твоего огня.
ответь, умоляю, почему ты хочешь говорить не со мной?


ХОР:

слова — наводнение. Боже, спаси нас.
слова сметают все на своем пути.
заливают сначала по горло, потом по глаза.
и — по воде пузыри.

они говорят, они все говорят,
они все не слышат себя,
потому что слова — это сияющий яд,
неверный свет фонаря,

в который попав, не видишь уже ничего,
свет-вода-слова захлестывают, оглушают, бьют
 наотмашь, ты подставляешь другую им щёку, но
 они улыбаются тебе, шут,

колокольчики на твоем колпаке
 звенят — динь-дон, динь-дон — ласковый и беспечный грех,
не зная печали — жадная сладость на языке,
они звенят, насмехаясь, когда ты глядишь вверх,

где облака пролетают, черные лебеди, светлый дождь,
все, что может лететь и без тебя быть,
пока ты тонешь в земной воде,
чтобы забыть.


Безымянный герой:

ответь мне, ответь, гляжу вокруг, —
Ты видишь? — время летит, как пух,
цепляется из последних сил
 за того, кто ему мил и не мил.


чьи облетают крылья? какие леса? —
от времени белые, как от греха,
не черные, о нет,
потому что тьма — это самая легкая смерть,

которую жду обнять,
зарыться лицом в грудь:
Господи, я снова — твое дитя,
дай мне уснуть.

ступени выходят из серой воды,
на сушу по ним поднимаются те,
кто так и не дождался тебя,
и Ты изменяешься передо мной в лице.

и кто сейчас с укоризной глядит на кого:
Ты на нас или мы на Тебя?
я не знаю и не хочу знать,
я ведь — твое дитя.


Елена:

я понимаю, иди ко мне,
отдохни у меня на груди,
сияя слезами, будто бесценная брошь,
не говори ничего, молчи,

я и так знаю все то,
что ты можешь и не можешь сказать,
твои глаза —
это мои глаза.

мой бедный садовник,
в твоем саду столько цветов,
а ты до сих пор ранишься о шипы
 одного и того же куста из чужих садов,

в которых выдумано все.
даже я. даже ты.


 

Автор:

когда мы гуляли по Венеции,
экскурсовод привела нас в маленький квадратный дворик,
показала на дом, старый, но полный неироничного благородства,
впрочем, там все дома такие,

и сказала, показывая зонтиком на третий этаж
(окно было открыто, в нем подрагивала несвежая занавеска):
“В этом доме жил Марко Поло,
тот самый Марко Поло,


который привез в Европу
 фарфор, макароны, редис, селитру,
шелк, пельмени, мороженое, бумажные деньги,
имбирь, гвоздику, домино и многое другое.

что бы сделали для такого человека русские?
они хотя бы поставили ему памятник!
а что сделали итальянцы? О, да ничего.
в его доме до сих пор живут обычные люди,

и нам сегодня повезло, что нет никого дома:
они на меня ругаются и говорят, что туристы слишком шумят”.
стены домов были такие желтые,
небо такое голубое.

я снова посмотрела на занавеску в окне и подумала:
“И что, в этом тоже есть какой-то Твой промысел?”


Безымянный герой:

мне кажется, кто-то стоит позади меня,
тихий и легкий, с такой тоской
 пытается дотянуться до моего плеча.
Господи, это ты? Останься со мной.

я хочу держать Тебя за руку, глядя вверх,
как счастливый подкидыш, — Ты ведь плакал вместе со мной? —
и вжиматься лицом в шубы потертый мех,
и шептать: Ты нашел меня, Ты нашел.

чтобы самая для меня была большая печаль:
зажмурить глаза и открыть, боясь, что Ты от меня отошел.
темнота вокруг — Рождество? — переливается, как хрусталь,
и заходит, как долгожданные гости, во двор,

отряхнувшись от снега и вновь подставляя ему
 варежки, воротник, да всю себя,
как резинкой, стирая, стерев. Ответь, почему вину
 чувствую я, если это Ты не нашел меня?


Елена:

знаешь, почему Орфей
 не дал Эвридике подняться наверх?
потому что петь потерю любви
 было легче, чем быть с ней,

настоящей, живой — кости и кровь —
не облачко в эоловом рукаве,
ноги ее оставляли б следы в земле,
а не едва щекотали травы бровь.


реальность грубее кожи земли,
изрытой и выщербленной до стыдливых слез,
когда я стану легка и тиха,
ты, может быть, что-то поймешь.


Безымянный герой:

не отворачивайся от меня,
не согреши предо мной,
кто из нас я? — тот, кто идет за Тобой,
или все-таки я?

зима грядущего приподнимает подол,
пугая женским своим естеством,
бесчувственным, как тепло,
когда оно — ни для кого.

и я продолжаю говорить с Тобой,
безответно, роняя слезы внутрь
 себя, сквозь слезы следя за лучом,
слоящимся, как перламутр,

рассекающим мою грудь до дыхания самого,
взывающего к Тебе, все равно к Тебе.
знаешь, Боже, что такое на самом деле — ад?
это когда ты все-таки через меня говоришь во мне.


Елена:

да представляешь ли ты, что такое ад?
ты сходишь вниз, думая, что это — дорога наверх,
ты идешь, оставляя позади тех,
кого прошел, кого так и не нашел, всех.

это сад, вздымающийся перед тобой, как вода,
обезумевшая, последняя вода,
ты входишь в него, ты тонешь в нем,
он совершенен, и в нем зима.

он прекрасен, и он молчит,
в нем есть все, кроме того, что называют “жизнь”,
и не коснуться в нем обледеневшему яблоку — ладонью и боком — земли,
оно навсегда замирает между “упади” и “вернись”.

и ты стоишь в центре его, потеряв себя,
точней, тебя, потому что, кроме тебя, — никто,
и молчание безвозвратным копьем
 втыкается под ребро.





Безымянный герой:

я понимаю, какая меня объемлет
 мука земли или жажда любви,
Боже, зачем ты меня засадил, как прокаженную землю,
семенем лжи?

почему я — не то, что я есть,
почему ночь — это ночь, а день — это день?
почему я глух/глуха, как ты,
Боже мой, где же ты, где?

душа моя ранена, как олень,
в глухом лесу, в чащобе пустой,
вытащи из меня стрелу,
добей своею рукой.


Елена:

ты не слышишь меня, потому что мы –
обе глухи, я говорю не с тобой — с собой,
я люблю тебя,
будь со мной.

осень всегда так вступает в свои права:
холодное сердце, непонятная боль,
золоченая пелена,
стягивающая меня,

о, смертельный покров —
не вырваться, как ни желай,
я не могу без тоски знать про тебя,
я бы могла сказать — “прощай”,

только моя любовь — листик древесный в твоих руках,
багряный, сияющий жилками на просвет,
ты его вертишь, пусто любуясь, в руках,
и говоришь — “нет”.


ХОР:

вот так и приходишь к тому, за что —
просить не милости, но тишины:
пока мы друг в друге видны,
прощенье прощанья — ничто.

перебивая себя саму, ты повторяешь, дружок,
то, что не знаешь, — ведь никогда не знаешь себя самого/все же саму —
с выражением, в невнятную тьму,
так целует Иуда в висок,

нежно, нежнее тебя воскресным утром, ах, пряча взгляд,
который выдает не тебя, но то, что случится потом –
когда ты покинешь себя, как самый прельстительный сад, безумный дом,
когда ты встретишь меня,

как встречает отраженье само себя,
повторяя само себя бесконечно, как катящееся, потерянное кольцо.
ты прости, ты просто прости меня,
кто же еще простит, если не ты, кто?


Автор:

когда мы плыли в Венецию —
она была впереди,
когда мы уплывали из Венеции —
она сначала кланялась воде по бокам, потом осталась позади.

Ленка фотографировала дома,
я, как всегда, просто смотрела по сторонам.
лодки, привязанные к шестам, плескались у входов в дома,
выплескивая себя на порог.

я купила кольцо — на память —
в виде женской головки с розочками в красных кудрях.
и только потом горестно заметила на свету:
в углу кораллового глаза была маленькая коралловая бородавка.

крылатый лев на лету касался воды,
отдергивал лапу, совсем как котенок.
ангел на постаменте играл с копьем, грозил копьем.
копье сияло на солнце. Мы уплывали. Была середина лета.
*

Екатерина Симонова — окончила филологический факультет Нижнетагильского педагогического института. Публиковала стихи в журналах и альманахах “Воздух”, “Вавилон”, “Урал”, “Уральская новь”, “Транзит-Урал”, “Стетоскоп” и др. Выпустила три книги стихов. Лауреат фестивалей актуальной поэзии Урала и Сибири “Новый Транзит”. Победитель турнира поэтов “Естественный отбор” (Екатеринбург, 2002), Большого уральского поэтического слэма (Екатеринбург, 2009). Живет в Нижнем Тагиле.