Алая шаль

ЧАСТЬ 1

Вы униженно кутались в шаль
И дрожали совсем не от холода.
Муж презрительно бросил Вам: «Шваль!
Вы уедете нынче из города!
Вы поплатитесь! Лягу костьми,
Но исполню своё обещание.
Для начала проститесь с детьми,
Будет нАдолго это прощание.
Запрещаю Вам их обнимать –
Вы порочны, грязны, невменяемы.
Вы, сударыня, больше не мать,
Ваше право на то отменяю я!
Есть имение деда, в глуши,
Спозаранку туда завтра едем мы.»
И сорвался на визг: «И греши
Как угодно в лесу там с медведями!
Твой любовник получит в ответ
Пулю вместо лобзания страстного!»
И сорвал со стены пистолет:
«Застрелю я ублюдка несчастного!»
Замолчал. Только дёргался глаз.
Отдышался. Изрёк с наслаждением:
«Вас бы выпороть прямо сейчас!
Да придётся терпеть до имения!
На конюшне, как девку, за блуд!
Опыт есть у конюшего верного.
Любит девок пороть старый плут,
Вам закатит он порку примерную!»
И, довольный собою, заржал…
И рукою взмахнул в возбуждении,
Да оружие не удержал,
И упал пистолет в отдалении.
Проскользнул по паркету под стол,
Закрутился у туфель сафьяновых…
Вы тогда ухватили за ствол
Пистолет, закачавшись, как пьяная.
И надеждой блеснули глаза,
И пропала из них тень уныния,
Лишь росинкой скатилась слеза…

«Не терплю унижений отныне я!»

Я стояла, закутавшись в шаль,
Изваяньем  застыв без движения.
Исчезали и страх, и печаль,
Гнев рождался, как плод унижения.
Лихорадочно мысли неслись:
«Не помогут мои оправдания.
Он сломает  мне с радостью жизнь,
Обречёт на тоску и страдания.
А причина – дешёвый букет
И письмо, что в порыве восторженном
Написал романтичный студент,
Первой страстью своей растревоженный.
В мире много нечаянных встреч…
Видно, было судьбе развлечение -
Красотой моей парня увлечь,
Что помог в книжной лавочке с чтением.
Я красива, стройна, высока,
И приятна весьма в обращении…
У парнишки дрожала рука:
Подавал мне её он в смущении,
В экипаж провожая меня
И неся связку книг, как подарки мне.
Его видела третьего дня
Я у дома напротив, под арками…
Бедный мальчик и вправду влюблён –
Столько чувства в горячем признании!
Но ведь любит из нас только он
И прощения просит в послании,
Что посмел дерзновенной рукой
Описать свои чувства возвышенно
И смутить мой священный покой!
И раскаялся в этом приниженно.
Муж кичится блестящим умом,
Но записку прочёл невнимательно,
Мне в лицо тыкал этим письмом
И орал, и смотрел выжидательно.
Для него был бы повод любой
Отослать прочь жену опостылую.
Он доволен всецело собой,
И, проси, не проси – не помилует!
А с мальчишкой случится беда…
Сам ему навредить не осмелится,
Но за деньги найдётся всегда
Тот, кто с совестью не канителится.
Дети… Худший из худших отцов
Проявляет себя в воспитании!
Отберёт он моих близнецов,
И умру я от горя в изгнании.
Там, в имении деда, в глуши
Будет всё по его повелению.
И сначала придёт смерть души…
А потом я найду избавление.
Омут, яд или просто петля  -
Всё равно оболочке страдающей.
Принимает любого земля,
И прощает Господь понимающий.
Хочет ЭТОГО муж? Ну, уж нет!
Жизнь моя не закончится попусту!»
…Закружился у ног пистолет –
Мост надежды над жизненной пропастью…

ЧАСТЬ 2

Тёплым облаком – алая шаль
На дрожащие плечи накинута.
Как же страшно и горько, как жаль
Знать, что всеми в несчастье покинута!
Нет родителей. Дети малы
И нуждаются в нежном внимании.
Дамы света притворно-милы,
Не дождёшься от них понимания.
Был жестокой ошибкой их брак,
Замуж выдали против желания.
Муж – коварный, расчётливый враг -
Покорил всю семью обаянием.
Говорил комплименты отцу,
А с братишкой проказил, как маленький
Словно в книге, читал по лицу,
Пожелания тайные маменьки.
Вот жених для одной из сестёр!
К самой старшей он скоро посватался…
Задолжавший картёжник, bretteur,
Он под маской пристойности прятался.
Деве шёл девятнадцатый год,
И тревожило это родителей:
«Скоро замуж никто не возьмёт,
Будет стариться в Божьей обители!
Столько сваталось к ней молодцов,
Да уж больно она переборчива!
Засидится, в конце-то концов,
Будет рада любому с обочины!»
Но нашёлся приличный жених:
Не старик, не юнец - муж для дочери!
Всё! Не скажут отныне про них,
Что товар залежалый, подпорченный:
«Дочку выдадим в Санкт-Петербург!
А тянуть –  это дело опасное,
Можно выпустить зятя из рук:
Зрелых девок – число преужасное!
Что ты хнычешь? Какая беда?!
Бабьи сопли:  лямуры, влечения…
Всё забудется сразу, когда
Попадёшь на балы, в развлечения.
Он не стар и умён, родовит –
Были предки-то важными птицами!
У него… ре-спек-та-бель-ный вид,
Родословная – будешь гордиться им!
Пал Егорыч их близко знавал,
Лет пятнадцать дружил основательно:
На балах с ними вместе бывал.
Я узнал обо всём обстоятельно!
Да и ты… Станешь «светлостью»! Чай,
Не «сударыня» это простецкое!
Так что слёзы ты тут лить кончай!
А не то… отошлю мигом в детскую!
Ах, не любит она! Ничего!
Брак - для девушки  дело хорошее.
А родит вот хотя б одного,
Станет муж всех на свете дороже ей!
Ну, а вы что заныли? Молчок!
Тьфу ты, бабы! Что дочки, что маменька.
Ну-ка, ну-ка, спокойно, сынок,
Не реви, кушай кашку, будь паинька…
Ждать любви  можем  жизнь напролёт,
Как  в деревне  погоды, без срока мы…
Что – у моря? Погоды? Кой чёрт
О погодах трещите сороками?!»

Вот и свадебный пир, наконец!
Гости, церковь, священник, венчание…
Не скупился счастливый отец,
С шиком праздновал с дочкой прощание:
Жемчугами расшитый наряд,
Пух лебяжий и кружево пенное,
Хлеб и соль, и народный обряд,
И церковное громкое пение.
Потрясённо шептался народ,
Приглашённый на свадьбу в имение:
«Сорок тысяч за дочкой даёт!
За другими двумя даст не менее!
И наследник растёт – пятый год,
Уж его ждёт наследство несметное!
Женишок-то павлином идёт…
А невестушка – грустная. Бедная…
Да оно и понятно: грустна,
С рОдным домом навеки прощается,
И боится, вестимо, она –
Неизвестная жизнь начинается!»
И светился довольный жених
Широченной улыбкой счастливою.
Не сводили все глаз с молодых -
Ослепительно пара  красивая!
Сколько радости было отцу!
Только не было счастья ответного.
Гордо дочку привёл он к венцу,
Как печального ангела светлого.
Был жених ей не мил и не люб,
Да и он к ней любви не испытывал,
И хотя не казался он скуп,
На наследство открыто рассчитывал.
С отвращеньем невеста ждала
Первой ночи с чужими объятьями
И за волю свою б отдала
Сундуки с жемчугами и платьями.
И страшилась его рук и губ…
Оправдались её опасения:
Был с женой он циничен и груб,
И никто не принёс ей спасения…

ЧАСТЬ 3

Ярко-алая маменьки шаль,
Трубка папеньки, книги сестрицыны…
Снова сердце терзает печаль,
Повлажнели глаза под ресницами.
И в руке задрожал пистолет,
Дрожь по телу пошла препротивная…
Горю минуло несколько лет.
Горе в сердце моём неизбывное.

После свадьбы отправили нас
В путешествие морем, в Италию.
Каждый крошечный миг, каждый час
Я молила, чтоб в бурю попали мы!
Мне хотелось тогда умереть,
Призывала и громы, и молнии
И ждала избавленья, но смерть
Оказалась куда вероломнее!
Сбросил маску мой муж наконец,
Перестал быть со мной обходительным.
Изощрённый садист и подлец,
Был во всём для меня отвратительным.
О, конечно, не бил он меня!
Нежно руку мне жал при свидетелях
И подолгу в течение дня
Говорил о моих добродетелях.
Умилялись все дамы вокруг,
До чего же мы пара красивая,
Ручки им целовал милый друг,
А во мне зрела горечь бессильная.
В этом солнечном, сладком раю
Невзлюбила светило навечно я:
Лишь садилось оно – плоть мою
Муж терзать начинал беззастенчиво.
Ненасытен и жаден он был,
Вызывала во мне отвращение
Его грубая похоть и пыл,
И боялась его извращений я.
Но терпела. И кто мог помочь?
Не в России родной – на чужбинушке!
Зародились тогда сын и дочь -
В бедном теле родные кровинушки.
Месяц кончился. Следом второй.
Но молила о доме напрасно я.
Чрез полгода, осенней порой
Возвратилась домой я, несчастная.
Не домой! К мужу, в Санкт-Петербург,
В особняк трёхэтажный, сияющий,
С экипажем и толпами слуг,
Жить в тоске, утоленья не знающей.

Но молитвы и слёзы мои,
Знать, услышал Господь за потехами:
Получила письмо от семьи,
А потом они сами приехали!
Помню я эти дни как сейчас:
Для сестёр Петербург – как экзотика,
Мама милая ласковых глаз
С моего не сводила животика.
Чем-то был недоволен отец,
Бормотал: «Мотовство! С жира бесится!»
Младший брат, пятилетний малЕц,
С визгом бегал по мраморным лестницам.
Как же все они были нужны,
Их забота, и смех, и ворчание!
Эти дни были счастьем полны!
Это было навеки прощание…
Вот и вечер последний. Печаль
Охватила меня небывалая…
На плечах моих – мамина шаль,
Невесомая, тёплая, алая.
« Что ты, дочка, бледна и дрожишь?
Дай-ка, шалью тебя я укутаю.
Погоди, вот родится малыш
И прогонит хандру и тоску твою.
Ничего, перед родами все
И боятся, и плачут-терзаются.
Трудно белкой скакать в колесе,
Как привыкли, вот днями и маются.
Каждой женщине срок есть родить.
А как сладко, дочурка, быть матерью!
Со вторым будешь легче ходить,
Будут детки ещё обязательно!»
И кивал благосклонно отец,
Но на зятя посматривал искоса.
Спать детей увели наконец,
И тогда всё, что нА сердце, высказал.
Оказался транжирой супруг!
Векселя и расписки картёжные…
Правда мерзкая выплыла вдруг,
Непристойная и невозможная.
Да не вдруг… Эту правду ему
Доносили по крохам старательно,
И пришлось узнавать самому,
Но теперь уж и впрямь… основательно.
Был печален исканий итог:
Промотал муж наследство огромное.
«Как ты мог негодяй, как ты мог?!
Выпну вон, как собаку бездомную!
Долговые твои ростовщик,
Слава Богу, отдал, пусть невыгодно.
Я долги оплатил… не взыщи,
Не уймёшься – ославлю и выгоню!»
Ярой злобой горел мужа взгляд,
И ни слова в ответ он не вымолвил.
Бедный папенька был виноват,
Что преступного зятя помиловал...

Рано утром, под свет фонарей
Уезжали родные в имение.
Долго-долго у наших дверей
Я стояла, забывши о времени.
И потом одиноко жила,
Не имея знакомств в этом городе.
А у мужа возникли дела,
Был со мной он и вежлив, и холоден.
Редко виделись с ним мы теперь:
За обедами время от времени.
Полегчало, что похоти зверь
В нём затих под финансовым бременем.
А потом подошёл срок родин,
Не могла разродиться две ночи я…
И родился малыш не один:
Стала мамой я сыну и дочери.
Был со мною муж ласков и мил,
Проявлял к ребятишкам участие,
И надежду в меня заронил,
Что нас ждут перемены и счастие.
Три недели покоя и грёз
Промелькнули единым мгновением,
И ужасную весть нам принёс
Управляющий нашим имением.
«Отчего стал ты белый, седой?!» -
Сильным было моё потрясение.
И сказал он, с КАКОЮ бедой
Он приехал ко мне. И спасение
В виде долгих бесчувственных дней
Подарила судьба мне, я думаю,
Чтоб могла я не помнить о ней –
Доле злой, что постигла семью мою.

ЧАСТЬ 4

В ярко-алую кутаясь шаль,
У окна ты стояла открытого
И смотрела в прозрачную даль,
Видя прошлого дни незабытые.
Тучки лёгкие, солнечный круг -
Город грелся под солнцем живительным.
Да, нечасто сырой Петербург
Дарит дни без дождя своим жителям!
Но погожий не радовал день –
В яму горя судьба тебя бросила,
И страдания чёрная тень
Твою душу, как льдом, заморозила.
Ты ходила, дышала, жила -
Тень былой красоты безответная...
Но всё время молилась, ждала,
И надежда была - незаметная.
И противились ум и душа
Осознать и принять происшедшее,
И ругала ты Бога, греша,
И надежда жила – сумасшедшая!
Схоронила родителей ты
И сестрёнок обеих безвременно.
Радость жизни, надежды, мечты –
В одночасье всё было утеряно.

«Страшен был их внезапный конец:
Злобой лютою были погублены,
И сестрёнки, и мать, и отец -
Топорами жестоко зарублены.
И при виде растерзанных тел,
Чувств лишившись, упал управляющий.
Страшным утром он весь поседел
От картины, что ад, ужасающей.
Дома, в спальнях, ночною порой
К ним подкралась кончина насильная…
Боже, смилуйся, правду открой! –
Днём и ночью у Бога просила я.
Злодеяние кто совершил,
Чья душа мной и Господом проклята?
И теперь в нашей сельской глуши
Полицейских отряды…  А толку-то?
Страшно горе… Потеря страшна!
Как живу, для чего – я не ведаю.
Чтобы выжить, надежда нужна!
Братец маленький стал мне надеждою.
Не пролилась невинная кровь,
Кровь дитя пятилетнего чистая:
Не нашли ни его, ни следов –
Разминулась с ним смерть ненавистная.
Братец будто бесследно исчез…
Случай спас от бандитов Петрушеньку -
Убежал от разбойников в лес…
Бог помилует детскую душеньку!
Много дней по окрестным лесам
Отыскать его челядь пытается,
И надежда подобна весам –
От неверия к вере качается.
И, конечно, мои близнецы…
Им нужна мама сильная, верная.
Не дают тосковать, молодцы!
Умерла бы без них я, наверное.
Ненавистный когда-то супруг,
Чьё присутствие было мучительно,
Стал заботливым, ласковым вдруг,
Относиться ко мне стал почтительно.
Весть о смерти невинной семьи
Потрясла его душу холодную!
Пусть то родичи были мои,
Не всегда его сердцу угодные.
Отболевши, нашла я его
Похудевшего крайне, унылого:
Мало спал и не ел ничего –
Так хотел он найти брата милого.
Он не верил в надежд наших крах,
Пропадал постоянно в имении,
Говоря о насущных делах,
Уважал и ценил моё мнение.
Между тем проходил день за днём…
Вскоре поиски брата оставили.
Слёзы капали жидким огнём,
Льдинкой тонкой надежды истаяли.
Я хотела уехать туда
С близнецами из мрачного  города,
Но меня поджидала беда:
Муж сказал, что имение – продано!
Был ужасным и страшным удар:
Обманул меня подло с бумагами!
Получил он имение в дар:
Дом, поля и леса за оврагами.
Лопнул призрачный счастья пузырь,
Быстро кончилась радость случайная.
И душа превратилась в пустырь,
Где живут только боль и печаль моя.
Cтал супруг мой привычно жесток,
Плоть и душу терзал преднамеренно,
И отцовской любви вышел срок…
Не любил он детей, я уверена.
Глухо, пусто текла жизнь моя.
Книги, платья, балы, развлечения –
В том отказа не ведала я,
Только не было к жизни влечения.
Я б решилась… Но веры цветок
Был серьёзным к смирению поводом,
Да надежды прозрачный росток
Жил во мне вопреки всяким доводам.»

Всё она вспоминала сейчас,
Сжав руками до боли оружие.
«Почему не поднимет он глаз?
Иль слова не находятся нужные
Успокоить меня, приласкать,
Усыпить мою глупую бдительность!
Так легко пистолет отобрать,
Проявив доброту, обходительность.
Помоги, стань добрее чуть-чуть,
Прогони мои злые сомнения.
Я ведь верить совсем не хочу
В эти мысли, в мои подозрения!»
Муж не слышал молитвы, увы!
Озабоченный жизни спасением,
Он, боясь повернуть головы,
Только взглядом повёл с опасением.
Посмотрел он украдкой, как вор,
На ковёр на стене с пистолетами.
Загорелся надеждою  взор…
Усмехнулась она: « Не советую!
Сударь, помните: мне всё равно,
Но от Вас не приму избавление!
А стрелять я умею давно,
Научил ещё папа в имении.»
Снова нервно задёргался глаз,
Процедил муж сквозь зубы презрительно:
«По-мужицки воспитывал Вас!
Как в штаны не одел - удивительно!
Никаких не привил Вам манер,
Лишь французский, да танцы, да чтение…
Вот стрелять, на коне брать барьер –
Вам нужней, по его было мнению!
А maman Ваша - клуша из клуш,
Вся мечта – видеть дочку замужнею!
Вам попался старательный муж,
С ним постигли науку Вы нужную!
Для меня Вас папаша берёг!
Я ценю Вашу страстную преданность!»
Палец медленно лёг на курок.
Дрожь прошла. Свет увидела ненависть.

ЧАСТЬ 5

Ох, как я ненавижу эту шаль!
А больше шали – тусклый взгляд «любимой»,
Лицо её, несущее печаль,
И подозрений дух невыносимый.
Она решила, что убийца я!
Распоряжаюсь жизнями свободно,
И что погибла целая семья
Лишь потому, что было мне угодно.

Красива, аппетитна и глупа –
Искал жену подобных достижений.
Конечно, чтоб богатым был рара',
И не было с деньгами напряжений.
Тогда я проигрался в пух и прах!
Но слаще карт не знал я наслажденья,
Хоть и терзал меня животный страх:
Все кредиторы жаждали «общенья»!
Я б пулей погасить долги сумел,
Но кредиторы ведь не дуэлянты…
В дуэлях я изрядно преуспел!
Жаль, не дают за это аксельбанты!
Пришлось искать окольные пути,
Но ничего не вышло, если честно,
Один был способ, как тут ни крути:
Искать скорей богатую невесту!
В провинции товару – через край! –
Наивно думал я, садясь в карету, -
По городам уездным выбирай,
За день-другой найдёшь не ту, так эту!
Не тут-то было! Девушек - не счесть!
Богатых меньше. Мизерно – красивых.
И каждый мой потенциальный тесть
Мог первым быть в рядах глупцов спесивых.
У них у всех была одна мечта:
Богатому с богатым породниться.
Товаром здесь служила красота
И, реже, юность дочери. Девицы
Хотели замуж хоть бы за осла!
Любой для них был качеств идеальных.
Тоска меня смертельная брала
При виде этих див провинциальных.
Но я б повёл любую под венец!
Меня серьёзно поджимали сроки.
И вдруг больной тщеславием отец
Мне повстречался на моей дороге!
Помещик. Глуп. Богат и плодовит:
Три дочери и маленький мальчонка.
Да вот беда – совсем не родовит!
И титул покупал он для девчонки.
Девица хороша была, в соку:
Не перестарок, но и не юница.
И понял, что на этой я смогу
Без отвращенья, с радостью жениться.
Однако бурной радости в ответ
Я не узрел, хотя питал надежды:
Ведь, несмотря на восемнадцать лет,
Она носила детские одежды…
И от меня её бросало в дрожь,
Хотя отнюдь не стар, не безобразен…
Был уязвлён я и подумал: «Что ж!
Ужасен я? Так, стало быть – ужасен!»
И всё ж попыток не оставил я
Завоевать её расположенье:
Весёлость нрава, преданность моя
В её семье снискали уваженье.
Да я и сам бывал, признаться, рад
Что веселю сестёр я, как умею,
И что Петруша, Анны младший брат,
С весёлым визгом прыгал мне на шею.
Рара' довольны были и maman',
Сестриц я даже взглядом не обидел.
Одна лишь Анна видела обман
Там, где и я уже его не видел.

День свадьбы. Он надежды все унёс
На то, что я смогу быть ей любезен,
Когда она, от страха сморщив нос,
Сказала мне: «Весь пыл Ваш бесполезен!
Смогли вы обмануть мою семью,
Что любите меня, но я-то знаю:
Вы утолить хотите страсть свою,
Которую невольно возбуждаю!
Теперь я перед Богом Вам жена
И крест нести по жизни я готова.
Я знаю, что перечить не должна,
И против не услышите Вы слова.»
И что тут делать оставалось мне?
Как рыцарю в романе, отступиться?
Но я не рыцарь. Страсть моя – к жене,
А не к какой-то уличной девице.
Медовый месяц… Солнце… Рим, Милан.
Сюда с женою прибыли мы морем.
В Италии, прекраснейшей из стран,
Медовый месяц стал мне горьким горем.
Напрасно научить хотел жену
Я таинствам любви и наслажденью.
Она на ложе шла как на войну,
Но признавая сразу пораженье.
Она боялась нежных ласк простых,
Была всегда с закрытыми глазами
И вспоминала разом всех святых,
Шепча молитвы бледными губами.
Её по разным странам я возил,
Развлечь хотел, рассеять страх безумный…
И вот однажды выбился из сил,
Решил вернуться снова в город шумный,
В Санкт-Петербург. Там был наш дом готов –
Сюрприз моей беременной Анюте.
Она уже носила близнецов,
Но мы не знали, что их двое будет!
Три этажа, штат слуг и экипаж,
Игрушки, украшения, наряды…
Мне так хотелось, чтобы дом стал наш
Гнездом семейным, где живут все рядом.
Долги отдать частично я успел,
Но и вложился много в дом чудесный.
И, если честно, у рара' хотел…
Я одолжить… немного… если честно…

ЧАСТЬ 6

«Как всё же не идёт ей эта шаль…
Кровавое – к её глазам зелёным!
Увы! Отсюда следует мораль:
Я б не заметил, будь в неё влюблённым!»
Он усмехнулся выводам своим:
«Ну, что за дурь! Под дулом пистолета
С упорством странным, не сказать – больным,
Я озабочен сочетаньем цвета
Зелёного с кровавой краснотой.
Нет, шаль гадка поистине… О, боги!
Жену вы наделили красотой,
К её уму не будьте слишком строги!»
И хмурил брови, вспоминая вновь
События тех дней печальной славы,
Когда, не выбирая мягких слов,
Отец жены грозил ему расправой.
И прав был, негодуя, глупый тесть!
Истаяло наследство незаметно:
Долги отдать ему велела честь,
И в дом вложился суммою несметной.
Ох, как он был невыносимо зол!
Не на других! А на себя, конечно,
Что средств к существованью не нашёл,
А те, что были, растерял беспечно.
Тревожил недовольный вид жены,
И равнодушный взгляд заледенелый,
Терзало чувство стойкое вины.
И он метался, словно ошалелый,
Внезапно очень ярко осознав,
Что жить так - недостойно человека,
И глупый, недалёкий тесть был прав:
Он, Анатолий, – нравственный калека.
Ему хотелось прошлому дать бой,
Но тяга… нестерпимо манят карты…
Один лишь раз ещё сыграть с судьбой!
Последний раз испить вино азарта!
И дрогнул. Дрогнул слабый Анатоль!
И счастлив был так остро и привычно!...
…Finita la… От проигрыша боль
Была страшнее много, чем обычно.
Он проиграл с самим собой войну,
Надежде и любви вонзил нож в спину.
На нищету обрёк свою жену,
Позор бесчестья дал в наследство сыну.
И вспоминал со злобой и стыдом,
Как выкупал тесть долг его и совесть,
И думал с липким ужасом о том,
Как тот узнает нынешнюю повесть.
Хотел найти он выход и не мог –
Достойный чести дворянина, мужа.
Просил пощады воспалённый мозг,
И с каждым днём всё становились хуже
И безнадёжней тяжкие дела…
А выход был… Но недостойный чести…
Тем временем супруга родила
Сынка и дочку. И хотелось вместе
С семьёю быть, беречь жену, детей,
Забыть про все невзгоды и напасти.
Не мог предвидеть страшных он смертей,
Предотвратить ужасное несчастье!

Ведь он собрался с духом, наконец,
В игре рара признаться и в обмане:
Хотел он, чтоб помог жены отец
И часть земель в именье отдал Анне.
На землях этих муж задумал дом
Построить для семьи и жить всем вместе,
И стал бы сам помещиком потом,
Учился бы хозяйствовать у тестя.
Конечно, петербургский особняк
Он на торги бы выставил немедля!
А по-иному не найти никак
На стройку денег. В этом шанс последний,
И самый верный чудился ему,
И, жизнь свою увидев в новом свете,
Был абсолютно не готов к тому,
Что решено продать угодья эти.
Нечаянно услышал  от жены:
Мол, продаёт рара земель излишек!
И стали шансы все нулю равны…
Он нанял денег алчущих людишек.

О нет, не убивать! Помилуй Бог!
Преследовал совсем иные цели!
Подумать и представить же не мог,
Чем обернётся всё на самом деле…
Хотелось только попугать отца:
Спалить амбар, сарай, сломать ограду
И из конюшни выкрасть жеребца,
На скачках получившего награду.
И о торгах забыл бы старый пень,
Не до продаж земель бы стало скоро!
А он бы, Анатоль, в тяжёлый день
Стал для рара надёжною опорой.
Ведь всё, что пострадало б от огня,
Пришлось бы восстанавливать им вместе,
И он бы, Анатоль, нашёл коня
И заслужил бы благодарность тестя!
Рара расположился бы душой,
По вечерам с ним водочку бы пили,
И всё бы получилось хорошо…
В том нет вины его, что их убили!
И, вспомнив, содрогнулся, побледнел:
Он через ад прошёл в недели эти…
Жена упала, белая, как мел,
В горячке билась. Надрывались дети
Без материнских тёплых, нежных рук,
А может, просто громко есть просили…
Как хорошо, что в доме много слуг!
Иначе б он свихнулся от бессилья.
Кормилица, лекарства, соски, врач –
За всё плати! И как тут извернуться!
И в череде фатальных неудач
Фортуна вдруг решила улыбнуться!
Его нашёл тот самый господин,
Что пожелал купить земли излишки…
И знает, видно, только чёрт один,
Как тот сумел обстряпать все делишки,
И где судебных отыскать деляг,
Чтоб, действуя с давлением упорным,
Оформить ворох деловых бумаг
И сделать незаконное законным.
Как много алчных на постах пройдох!
И Анатоль уже терял терпенье,
Боялся сделать лишний шаг и вздох,
Но вскоре было продано именье.
И паутину липкую долгов
Он разорвал и на кресте дал клятву:
Избегнувший бесчестия оков,
Покончил он с игрою безвозвратно.

ЧАСТЬ 7

Крови яркая, алая шаль
Покрывала рубахи и простыни…
И по-своему кто-то решал
Жизнь и смерть под холодными звёздами.
И под бледной от горя луной,
В рубашонке, тулупе и валенках,
Брёл по лесу, от страха больной,
Человечек потерянный, маленький.
Брёл в снегу, задыхаясь от слёз,
Под берёзами, клёнами, липами…
Уходящий весенний мороз
Попку голую колко пощипывал.

Накануне обильный снежок
Поманил поиграть с ребятишками,
И изрядно промок малышок,
Забавляясь на горке с мальчишками.
Раздевая, ворчала maman:
«Намочил и тулупчик, и валенки…»,
А Петруша сквозь сонный туман
Бормотал: «Я хочу в вашу спаленку…»
И в усы усмехался отец,
На руках неся в спальню кровиночку:
«Ишь, набегался как, сорванец!
Ну, давай-ко сюда, в серединочку.
Эй, а ты-то с тулупом - куда?!
От ить баба – всю кровь мою высосет!
Да положь! Пусть его, ерунда:
Печка пышет, к утру всё и высохнет.
Ну, пойдём, что ли, чаю попьём?
Дочки ждут выпить чаю с ватрушкою.
Эх, опять не удастся вдвоём
Порезвиться на ложе с старушкою!»
Хохотал, балагурил отец,
Мать краснела и радостно шикала.
Вот и спать отошли, наконец,
Помолившись ко сну перед ликами.
Отвязали дворовых собак –
По ночам сторожили как надобно!
И подумать не смели никак,
Что дадут ядовитое снадобье
Чьи-то руки, знакомые псам,
И что голос знакомый ласкающе
В шутку скажет: «Эх, съел бы я сам!
Да опасно людЯм, понимаешь ли!»
И повалятся мордами в снег
Псы от лакомства подлого замертво,
И одна будет сука за всех
Выть, в сарае с кутятами зАперта.

А потом среди ночи был скрип…
И рара подскочил, как ужаленный:
Так ужасно звучал громкий крик,
Что донёсся из девичьей спаленки.
И отец устремился туда,
И безумно рычал, их спасаючи,
Мать шептала, трясясь: «Не беда!
Высох, к счастью, тулупчик твой заячий!»
И сумела окно отворить:
Оказалися ставни открытыми!
«В лес беги, мой родной, во всю прыть,
Со святыми моими молитвами!»
И окно затворила за ним:
Всё, успела!... И воры ворвалися,
И убили ударом одним…
Кровь и слёзы на белом смешалися…
Бог был милостив. Видеть не дал
Зверства мальчику страшного, волчьего.
Сиротой в эту ночь Петя стал,
Счастье было на этом закончено.
Сделав чёрное дело своё,
Душегубы метнулись за изгородь
И спугнули с ветвей вороньё,
И осыпалась с дерева изморозь…
Крыльев шум – и опять тишина,
Нет ни стона, ни хрипа, ни возгласа.
Помощь только собаке нужна:
Не сорвать бы от воя ей голоса.
Дальних звёзд бессердечных огни
Испускали седое сияние,
Равнодушно смотрели они,
Как творит человек злодеяния.
Тишина. Но покоя в ней нет
Ни усопшему и ни живущему:
Сальной свечки изменчивый свет
Освещает дорогу идущему.
Нет, идущим - их двое. Опять
Заскрипели ворота открытые.
Охнул громко испуганный тать:
СтрАшны были собаки убитые.
А второй даже охнуть не мог:
Ужас жёг его острыми жальцами.
Вился чёрною змейкой дымок –
Мял свечу он дрожащими пальцами.
«Это… чёй-то… издохли, кажись?
Воет как… Можа, чует покойника?
Нет уж… я не останусь, ни в жисть…
Слышь, пошли-ка отсюда спокойненько…
Дверь открыта… забыли,  поди…
Ох, боюся… а деньги-то страчены.
Эй, ты чё? Ты туды не ходи,
Нам другие задачи назначены!
Ох, помилуй, помилуй, Господь!
Чую сердцем беду неминучую!
Ну, куды без меня-то, погодь!
Вместе мы по любому уж случаю…»
Две фигуры скользнули в проём,
В темноту, так тревожно открытую.
Встретил их обессиленный дом
Вязкой кровью, невинно пролитою.
И горела, чадила свеча,
Плыли мушки – беспамятства вестники.
Им хотелось истошно кричать…
Подобрали нательные крестики
Возле тёплых изрубленных тел –
Их сорвали и бросили изверги…
Угрожающе ветер свистел,
Пламя сыпало яркие искорки.
В горле встал отвратительный ком,
Нарастал в душах ужас стремительно.
И, покинув униженный дом,
В лес вошли две фигуры решительно.

Выла сука, почуявши смерть,
Кони в денниках били копытами,
И старалась луна не смотреть
На смятение душ над убитыми…
Расстилался кровавый рассвет,
Небо выкрасив краскою алою.
Детских валенок маленький след
Наполнялся водицею талою.
Не держал и другие следы
Снег вчерашний, стремительно тающий.
Встало утро. В ворота беды
Бодрым шагом вошёл управляющий.

Двое по лесу шли напролом,
Прочь от страха, сердца леденящего,
И под толстым упавшим стволом
Увидали ребёнка лежащего.

ЧАСТЬ 8

Плечи хрупкие, тонкая шаль,
И душа – за закрытыми ставнями.
Да во взоре зелёном – печаль –
Неизменная спутница давняя.
Не сложилось у них, не сбылось,
Не сумели друг другу стать близкими.
То, что робко в сердцах их зажглось,
Вдруг погасло, осыпавшись искрами.

Пылких чувств испытал он прилив,
Находясь у блаженства в преддверии,
Но был жаден и нЕтерпелив,
И утратил зачатки доверия.
Ей хотелось любви и тепла,
В отношеньях - высокой духовности,
Потому и принять не смогла
К наслаждениям страстным наклонности.
Был супруга в том промах большой:
Он не смог победить вожделение.
К сожалению, тонким душой
Не был муж никогда от рождения.
Ей же стыд причиняли и боль
Откровения страсти физической.
Но – увы и увы! – Анатоль
Был далёк от любви платонической.
Анна, робко надеясь, ждала:
Вот беседы пойдут задушевные!
Анатолий стремился дела
От неё скрыть позорно плачевные.
И росло, как катЯщийся ком,
Недовольство друг другом подспудное.
Слёзы, мысли, поступки тайком –
Бог им дал испытание трудное.
Страсть, игра и финансовый крах,
И семейства кончина ужасная…
Анну грыз удушающий страх,
Что она к преступленью причастная.
Пусть невольно, как просто жена,
Но жена упыря кровожадного!
Леденящая сердце вина –
Беспощадней судьи беспощадного!
Год прошёл, и другой минул год,
Отомстить ей хотелось сторицею.
И она… вот ещё подождёт…
Вот чуть-чуть… и заявит в полицию!
Третий год нет покоя и сна,
Сердце бьётся подстреленной горлицей.
Заставляют и страх, и вина
Душу - корчиться, плечики - горбиться.
Жизнь её то во льду, то в огне,
Муж – не люб, и сама – нелюбимая:
Он то лаской, то холодом к ней,
Но - надежда жива негасимая.
Слабой искрой на донце души
Тлеет вера в любовь к ней Всевышнего,
В то, что чудо Господь совершит
И подарит ей встречу с братишкою.

Встречу мог подарить ей супруг,
Если б правду открыть он отважился…
Жил в нём едкий и кислый испуг,
Анатоль то дрожал, то куражился.
Дел со смертью родни в первый год
Навалилось количество знатное.
Среди срочных и спешных забот
Были горькие, были приятные.
Но ничто и в сравненье не шло
С делом страшным о брате потерянном!
И тогда поступил он грешнО:
Правду скрыл от супруги намеренно.
Всё случилось на пятую ночь,
Как искали ребёнка в имении.
Гнал он мысли тяжёлые прочь,
Пребывая в ужасном смятении.
Разрывалась от горя душа,
Гнев душил на злодеев-разбойников,
Страх терзал за судьбу малыша -
Он прощенья просил у покойников.
Боль и страх заглушало вино,
Приносило ему облегчение.
В эту ночь стук тихонько в окно
Прекратил Анатоля мучения.
Дверь открыл он. За нею стоял
Вида мрачного тип подозрительный,
И его Анатоль не узнал.
Тип же молвил ему нерешительно:
«Барин… я ить пришёл-то чего…
И один я… дружок-то мой мается –
Не оставить мальца одного,
Он не спит по ночам, задыхается…
Не смогли мы довесть до конца,
Жечь тогда посчитали ошибкою…
Барин, Вы бы забрали мальца,
Опасаюсь беды нынче шибко я…»
Анатолий стал белым как мел,
Пред дверью застыл, словно памятник:
Наконец-то узнать он сумел
Одного из людишек, им нанятых.
Слёзы брызнули разом из глаз,
Слёзы – горя и радости спутники…
«Ты ответишь за всё мне сейчас!
Вы зачем их убили, паскудники?!»
Он армяк на груди сжал в горсти,
В дом втащил мужичонку с рычанием:
«Ну, Господь всемогущий, прости!
Я устрою вам с жизнью прощание!
Надо было сараи спалить,
Жеребца увести той же полночью
И в амбаре слегка пошалить…
Да за что вы убили их, сволочи?!»
Мужичонка затрясся: «Окстись!
Не бывали мы век супостатами!
Так, полушку искали на жисть,
Исполняли, что просют, с ребятами…
Кой-кого припугнуть иногда,
Ну, покрасть у кого пустяковину…
Но при том сами знаем всегда,
Что в границах людского дозволено.
Не виновные мы – вот те крест!
Мы пришли – были двери открытыми…
Сука выла… безлюдно окрест…
И собаки… убиты бандитами…
В дом полезли - а как же ишшо?!
Ну-ка, ранеты были сердешные?
Осмотрели мы их хорошо…
Вот беда… Ох, дела наши грешные!
На-ко, барин… Вот крестики их…
Не сверкай на меня ты глазищами!
Не снимали святыни мы с них,
Не пойдём мы на то даже нищими!
Были крестики сорваны с тел
Душегубцем, рукою нечистою...
Знать, унизить семейство хотел
Делом чёрным во злобе неистовой.»
Протянул он четыре креста
На тесёмках с кровавыми пятнами.
Накатила волной дурнота,
Стали звуки вокруг непонятными:
Через писк комариный в ушах
Чей-то голос бубнил отвратительный
Про судьбу сироты-малыша,
Про убийство каких-то родителей…
«Малыша?! Ну-ка, что ты несёшь?!» -
Дрогнул голос от страха предательски.
«И учти – я пристукну за ложь!»
Но мужик подмигнул по-приятельски
И, распялив ухмылкою рот,
Зачастил, приседая дурашливо:
«Жив малец! И уже не орёт,
Но простывши: потеет и кашляет.
Мы нашли его ночью в лесу –
Без сознания, голого, мокрого, -
И пустил благородства слезу:
Мы потратились дюже на доктора!»
«Вы ему вызывали врача?
Я надеюсь, ребёнок поправится?»
«Барин, это… сболтнул... сгоряча…
Вызывали… Семёновну, травницу…»
Долог был их ночной разговор…
Расходились с довольными лицами –
Ведь боялись и барин, и вор,
Что о Пете узнают в полиции.
Им поверить никто бы не смог,
Растекайся хоть мёдом, хоть патокой…
И казался бы раем острог,
Если б казнь заменили им каторгой.

ЧАСТЬ 9

То ль плат дырявый, грязный, то ли шаль,
Заношенные рваные штанишки…
Открытый рот и взгляд пустой лишал
Меня надежд на здравие мальчишки.
К тому ж зловещий кашель сотрясал
Дрожащего в ознобе человечка.
Петруша тихо, верно угасал,
Как на ветру мерцающая свечка.
Он бледен был, а лоб его горяч,
Не плакал он, и только кашлял глухо…
Конечно, нужен был ребёнку врач,
Хоть и старалась травница-старуха.
Простонародный постоялый  двор…
В подвальной комнатушке – мрак и сырость.
Меня сюда привёл струхнувший вор,
Чтоб оказал я «Божескую милость
И пацанёнка бедного забрал,
Да перевёл куда в другое место,
Поскольку для болящего подвал –
Вернейшее для скорой смерти средство.»

Оставь дитя тогда я на дворе –
Петруше бы недолго жить осталось.
И я не мог сказать его сестре –
Она в бреду горячечном металась.
В полицию идти или к врачу –
Вопросы будут, и, сказать по чести,
Я слаб, и мне совсем не по плечу
Суды, допросы, думы об  аресте.
И денег, денег не было – беда!
А господин хотел купить именье,
Но жив наследник - значит, никогда
Не будет на продажу разрешенья.
Боялся, в эти несколько недель
Ума лишусь я от тревог ужасных.
Забыл я про еду, питьё, постель,
И думал о делах своих несчастных.
Но мал-помалу всё пошло на лад:
Мальчишку забрала к себе старуха,
Ребёнка ей доверить был я рад:
В её домишке и тепло, и сухо.
К тому же травы стали помогать:
Шёл на поправку маленький Петруша.
Он кашлял меньше, стал ночами спать,
И понемножку суп и кашку кушать. 
Он плох был состоянием души,
Похоже, помутился слабый разум…
Но кашель хоть беднягу не душил –
И то добро! Не всё бывает сразу…
Моя супруга бедная с детьми
Попала дома в преданные руки:
За них готовы были лечь костьми
Надёжные, заботливые слуги.
И разрешился денежный вопрос:
Я за именье взял отнюдь не мало.
В какой-то миг я счастлив был до слёз:
Казалось, всё плохое миновало!

Тогда же и подумать-то не смел,
На что себя, глупец, я обрекаю,
Когда укрыть Петрушу захотел,
Во что своё семейство вовлекаю!
Меня душил неодолимый страх,
Что не удастся объяснить как дОлжно,
И жизни нашей будет полный крах,
А допустить такое разве можно!
И закружился лжи водоворот,
Замешанной на мелком, гнусном страхе…
Моя беда стояла у ворот,
А мой покой лежал уже на плахе.
И вместо рая получился ад…
Я ласков был с очнувшейся женою,
И с близнецами нянчиться был рад,
Но ложь росла невидимой стеною.
Я лгал ей постоянно, день за днём,
И продолжались поиски братишки,
И разговоры были все о нём.
Но времени прошло уж много слишком –
Неделями - не днями счёт вели
И сознавали тщетность всех усилий,
Но отобрать надежду не могли…
По моему приказу прекратили
Давно уже спасённого искать.
О, не забыть мне анниного взгляда!
Она рыдала, как рыдает мать
Над телом обожаемого чада.
И снова отчуждения туман
Окутал плотно наши с нею души.
Торжествовали трусость и обман –
Я сам невольно хрупкий мир разрушил.
И бедной Анне стал за это мстить,
И было это гадко, больно, странно:
Я самого себя не мог простить,
А отвечала мне за это Анна.

А между тем Петруша стал здоров:
Румянее, спокойней, веселее.
Хворь тела обошлась без докторов,
Болезнь души была куда сильнее.
И я решил в имение своё
Отправить малыша на излеченье.
У Анны были дети, и её
Утешили они тогда в мученье.
Я отобрал её надёжных слуг,
Не объяснив – ведь я не мог открыться!
Без преданных людей я как без рук.
Вот с ними и пришлось мне объясниться.
Я приказал молчать им обо всём
Под страхом жесточайших наказаний.
Им суждено в имении моём
О прошлом плакать тихими слезами.
Два года пролетели  с той поры…
Я вести получаю неизменно
И знаю: средь крестьянской детворы
Петруша излечился постепенно.
Там, под присмотром строгого врача
И под доглядом преданной прислуги
Сумел ребёнок снова жить начать,
Забыв свой страх и горе от разлуки.

В меня ж вонзались гнева сотни жал,
И мучилась душа моя в потёмках,
Когда в руках дрожащих я держал
Кресты на окровавленных тесёмках.
И, взгляд не в силах оторвать от них,
Я мучился вопросом страшным этим:
Кто мог жестоко погубить родных,
Единственных родных на белом свете?
И был ещё один злодейский акт!
С убитых кольца сняли их убийцы -
В полиции поведали сей факт.
И гнев, и отвращение на лицах
Блюстителей закона видел я:
Подозревали и меня сначала!
Но невиновность полная моя
Им очень скоро очевидна стала.
И постепенно всё на нет сошло,
Угасло славных полицейских рвенье.
И лишь жены высокое чело
Всё чаще омрачала тень сомненья.

Ловил её насторожённый взгляд,
В её очах всё чаще видел слёзы.
О, как я был пред нею виноват!
Но я боялся, как огня, угрозы,
Что обо всём узнает вдруг она,
Что станет всё полиции известно…
Я сделал так, что мучилась жена,
И сам себе не мог найти я места.
Она пыталась мне смотреть в глаза,
Увидеть в них моей души метанья,
Но что я мог в ответ жене сказать?
Я грубо пресекал её старанья.
И были мы друг с другом холодны,
И в детской появлялся я всё реже.
И из-за чувства тяжкого вины
Я с Анной весел не бывал и нежен.
К тому ж меня моя терзала страсть!
И нестерпимо я желал порою
Забыться и упиться снова всласть
Пьянящим риском, карточной игрою.
С трудом я волю собирал в кулак,
Но требовала злость моя отмщенья.
Я шёл тогда к жене, как злейший враг,
Похоронив надежду на прощенье.
Её ж терпенье было велико,
Но безнадёжность силы источила.
И дальше лгать мне было нелегко,
И мне казалось, что бреду в ночи я,
Зажав свечу потухшую в кулак
И растеряв все спички по дорогам.
И нечем больше осветить мне мрак,
И проклят я за все деянья Богом.

ЧАСТЬ 10

Как пушистая тёплая  шаль
На поляне трава изумрудная…
Топоров закалённая сталь
Дело сделала правое, трудное!
Получил по заслугам подлец,
Индюшачье семейство чванливое,
И отмщён был мой бедный отец,
И сестрицы, и мать горделивая.
В голове моей - красный туман…
А в ушах кто-то плачет пронзительно…
Говорил мне отец: «Феофан,
Не блюсти честь семьи - непростительно!
Мы с тобой - из людишек простых,
И корнями сплелись с несвободами:
Крепостные хозяев одних,
Из невольного племени-рода мы.
Прадед, дед и отец мой, и я –
Мы холопы Сосницких. Случилося
Так, что наша для ихней семья
В услуженье всегда находилася.
Не, хозяев ругать не моги!
Завсегда берегли нас Сосницкие!
Ну, случались порой батогИ,
Так за происки злые мужицкие...
Вот пороть - там пороли всегда!
За провинности разные, шалости.
И свою ребятню иногда –
Постращать, проучить чтоб по малости.
Девки наши служили в дому,
Кто на кухне, кто в швЕях, кто в горничных,
И подчас выпадало кому
Побывать и в Италиях солнечных.
Если ж с девкой случался лямур,
И брюхатая выла с отчаяньем,
То, жалея доверчивых дур,
Баре дело кончали венчанием.
А ещё обучали письму
Пацанов, что слыли башковитыми.
Научили тебя кой-чему -
Чтоб cпособности были развИтыми!
Но бывала и злая пора:
Самодурь али Божьи веления –
Прогоняли тогда со двора.
Но ни разу в другие имения
Не велели крестьян продавать
Из семей. Мы не мыкались бедами!
И с дитём оставалася мать,
Муж с женою разлуки не ведали.
Для усопших справляли гробы,
А больным не работать приказано…
Мы в молитвах за них наши лбы
Расшибать что ни день, то обязаны!   
О холопах радеют, о нас,
Как о детях такое радение!» -
Я слова эти слышал не раз
От отца со слезой умиления.
Завещал он по совести жить
И работать, в речах поучительных,
И судьбе благодарными быть
За хозяев незлых и рачительных.
Справедливых и добрых господ
Крепостные и чтили, и слушали,
Господа же не знали хлопот
С подневольными тихими душами.

И не ведал никто, что беда
Потирала уже лапы жадные,
Что покинут семью навсегда
Разлюбезные наши, желанные.
Говорил, причитая, отец,
Вспоминая то время тревожное:
«Это был нашей жизни конец,
К нам явилась беда невозможная!
Словно с неба лазурного гром:
Были мы своим барином преданы!
И гудело в ушах: «Продаём!»
Продаём… предаём… самых преданных…
Перед барами пали мы ниц,
А они вопрошали: в уме ли мы?
И смягчить выражение лиц,
Растопить их сердца не сумели мы.
И никто из несчастных не смог
Изменить свою долю бесславную.
Был жестокий людишкам урок:
Крепостных, как скотину бесправную,
Продавали тогда со двора,
И крестьян с деревень в руки разные.
И твоя белошвейка-сестра,
Несмотря на моления страстные,
Отдана была в скорую смерть,
На жестокие муки и горести:
Предстояло в позоре сгореть
Ей у нового барина вскорости.
Для постельных услад старика
Покупали девИцу-красавицу,
Для его негодяя-сынка…
Где ж ей было с бедой этой справиться?!
Избавлением стала петля –
За амбаром сыскали сердешную…
И не станет ей пухом земля,
И не примет Господь душу грешную!
В няньки продали младшую дочь.
Но с ребёнком бессонные ноченьки
Няньке маленькой были не в мочь –
Уронила младенчика доченька.
Ребятёнок набил синяков –
Дочка бедная к Богу отправилась…
Было ей только десять годков,
После порки она не оправилась.
Обе дочки – быстрей, чем за год…
И, узнавши от дворни о бедствии,
Твоя матушка скинула плод
И рассудка лишилась впоследствии.
Барин плотно набил свой карман
Смертью нашей семьи и бесчестием.
И за мёртвых своих, Феофан,
Мстить Сосницким должны теперь вместе мы!
У меня ты остался один,
Но откажешься если от мщения –
Прокляну навсегда тебя, сын!
Нет отступникам чести прощения!
Зуб за зуб – завещал нам Господь.
Исполнять будем Божье воззвание.
Пусть умрёт их преступная плоть
Без прощения и покаяния!
И ответят они за обман,
За убитые чувства и чаянья!»
И в глазах моих – красный туман…
И в ушах кто-то плачет отчаянно…
Запретил я себе вспоминать
Эту ночь "правосудия" нашего,
Двух девчонок, отца их и мать,
Выражение ужаса страшного,
Что печатью на лица легло
И осталось в глазах – обвинением…
То, что сделали мы, не могло
Быть оправдано горем и мщением.
И ночами метался отец,
На печи иль на лавке в испарине.
Блеск присвоенных нами колец
Не давал позабыть нам о барине.
Снова лица убитой семьи
Из ночной появлялися темени…
Пил он брагу ковшом из бадьи
И стучал кулаками по темени.
И шептал с неизбывной тоской,
Всё искал и искал оправдание,
Почему не приходит покой,
Если враг получил воздаяние.

Смерть Сосницкого вызвала шум,
Всколыхнулися власти уездные,
Много было догадок и дум,
И работы велись бесполезные.
Важный чин с Петербурга привёз
Полицейских отряды на поиски
Строгий был учинён всем допрос,
Но напрасными были все происки.
Кто мог думать на нас, крепостных?
Разве может скотина обидеться?
Было много догадок иных…
И законом решили, что видится
Это дело злодейское так:
Трое беглых в окрУге скрывалися,
Голод, холод  и жизненный мрак
Божьих страхов сильней оказалися.
Умолчав про издохших собак,
Объявили народу заступники,
Что убил не неведомый враг,
А убёгшие с тюрем преступники.
А по лесу ходили ряды
Полицейских, крестьян, даже в пОлночи:
Всё искали мальчишки следы.
Не хотел я оказывать помощи
И сказался болезнью отца:
Мол, нельзя мне оставить болезного.
Я не видел благого конца
У старанья того бесполезного.
Было ясно, что сгинул пацан,
Поиск был для него уж не надобный…
А в мозгу моём – красный туман,
И в ушах - крик пронзительный, жалобный…
В эти дни было боязно всем
Прибавляли вопросы уныния:
Кто Сосницких убил и зачем?
О последнем не знаю поныне я…
Месть? И око за око? К чему?
Облегчилися разве страдания?
Я прощаю отцу своему!
Но себе не прощу злодеяния.

Между тем всё утихло вокруг,
Даже бабы не выли кликушами.
А имение продали вдруг,
И поля, и деревни все с душами.
Новый барин, приятный с лица,
Жил в соседстве с деревнями нашими.
Он посеял сомненья в отца,
Вскоре новыми планами ставшими.
Много было в ту пору гостей,
Наша дворня с другими знакомилась.
Стало ясно из их новостей,
Отчего всё так в жизни исполнилось.
Оказался страшнее врагов
Зять беспутный Сосницкого-старшего:
Он наделал огромных долгов!
Чтоб спасти мужа дочери падшего,
Барин стал выставлять на торги
Украшенья с каменьями лучшими,
С целью миром уладить долги
Торговать стал крестьянскими душами.
«Сколько бед учинил Анатоль!
Мы-то думали – блажи господские!
Ну, теперя ответить изволь
Жизнью нам за дела свои скотские!
Ты ить понял ужо, Феофан,
Отчего так душа надрывалася?
Негодяй не попался в капкан,
Безнаказанной подлость осталася!
Совесть алчет Иуду убить
И всё семя его непутёвое.
Будем грОши в дорогу копить,
Дело наше совсем недешёвое!
Что-то выручим в лавке с колец -
Много в городе лавок торгашеских.
Вместе сделаем дело, малец,
Уничтожим обидчиков нашенских!»
И старался, копил… День за днём
Говорил о душевных метаниях,
И глаза нехорошим огнём
Зажигались при этих мечтаниях.
С той поры уж второй минул год,
Он гордится накопленной суммою.
И готовится в страшный поход,
И исполнит злодейство, я думаю.
У меня же другой ныне путь,
Отдаю я себя в волю вышнюю.
Суд Господний исполнится пусть
Над всей жизнью моей никудышною.
Может, встречу сестричек и мать
И найду я у них  утешение…
Я кончаю на этом писать.
Вам же - делать теперь завершение.»

Онемевший урядник читал
Строки, словно нашитые бисером:
Мальчик этот красиво писал -
Он мечтал стать в имении писарем…
Как пушистая тёплая  шаль
Изумрудная травка под пятками…
Топоров закалённая сталь
Дело сделала правое? Гадкое…
И берёзы развесистый сук -
Вот последнее в жизни пристанище…
Ускользает верёвка из рук –
Непослушная, толстая – та ещё!
От натуги пыхтел Феофан
И не видел, сражаясь с верёвкою,
Как мелькнул за кустом сарафан,
И как бровь изогнулась подковкою
На высоком девическом лбу,
И как девка неслась за подмогою…
Обыграть мы не можем судьбу,
Нам идти неизвестной дорогою…

ЧАСТЬ 11

«И что она вцепилась в эту шаль?
И что меня так это задевает?...
Похоже, я отменный всё же враль:
Во всех грехах меня подозревает!
Ах, почему б мне не любить её?!
Стройна, красива, близких любит слепо …
Но страхи Анны и моё враньё
Разрушили доверие нелепо.
Всё потому, что я ещё и трус!
А трусость тянет за собой нечестность:
Что жив Петруша, я сказать боюсь,
Хоть вижу, как ужасна неизвестность,
Невыносима для жены моей!
Но правда пусть откроется случайно,
Когда её отправлю и детей
В имение. Не будет так печальна
Разлука с Петербургом для неё:
С Петрушей встреча, радостные слёзы,
На новом месте – новое житьё,
И никакой безжалостной угрозы
Со стороны безумных крепостных…
Ах, мне б сейчас схватить её в объятья,
Да рассказать, как на духу, о них!
Но знаю, снова смелости не хватит.
Да, не бывает худа без добра:
Их вместе соберёт ужасный случай…
Будь проклята навек моя игра!
Будь проклят я – безвольный, невезучий!
И почему хочу я Анну злить?
Зачем стараюсь сделать больно снова?
Ведь ненароком может пристрелить –
Она уже спустить курок готова!
Ишь – закусила нижнюю губу!
Рука на горле, словно от удушья.
Того гляди, откроет здесь пальбу!
Да лучше пулю в лоб, чем равнодушье…
А тот студент, бессовестный наглец!
Как смеет он писать записки Анне?!
Ужель нахальный возомнил юнец
Взаимности добиться и свиданья?!
Как вовремя случилась их игра –
Прикрыться можно ревности личиной:
Сослать жену в имение с утра
Сослужит ревность мужняя причиной!
Ну, как же хороша! Глаза горят!
Глупец – её утратил без возврата…
Рука не дрогнет, влепит в лоб заряд,
Когда узнает, что скрывал я брата.
Пусть плачет, злится, едет прочь в сердцах!
Не дело знать причины ей иные.
Довольно лишь, что мне внушают страх
Своим безумьем эти крепостные!»

И омрачилось вновь его чело,
Когда он вспомнил разговор вчерашний
В полиции, куда письмо пришло,
Открывшее глаза на случай страшный
С его роднёй. О мести двух крестьян
Курьер верхом доставил донесенье,
О том письме, что юный Феофан
В полицию писал. И о спасенье
Несчастного мальчишки из петли.
Теперь он был в тюремном лазарете.
Его отца, что был за всё в ответе,
Тогда уже в деревне не нашли.
Узнав о сыне, впал он в ярый гнев
И слал ему проклятья, не прощенье!
И, долг отцовский начисто презрев,
Бежал он в Петербург с мечтой о мщенье.
Опередил его в пути курьер,
К семье была приставлена охрана,
Но Анатолю мало этих мер:
Боялся он, что поздно или рано
Безумец доберётся до семьи
И приведёт угрозу в исполненье.
И меры он решил принять свои:
Отправить всю семью к себе в именье.
Жене он побоялся рассказать
О крепостных, об их ужасной мести –
Откажется супруга уезжать,
Ей долг велит в беде быть с мужем вместе!
Но если разозлить её как мочь,
То ей самой захочется уехать!
Ах, только бы прошла спокойно ночь,
И утром не возникло бы помехи!
И пусть тогда попробует студент
Чужой жене прислать свои цветочки!
И хмыкнул: «Подходящий же момент
Для ревности я выбрал, вот уж точно!»

Дрожа, рука сжимала пистолет,
От гнева слёзы по щекам горохом
Катились, оставляя влажный след,
И вырывался всхлип с коротким вдохом.
Какого чуда до сих пор ждала?
Сама себе поверить не хотела,
Что для него важней всего дела -
Ему своя рубашка ближе к телу!
Счастливых было несколько недель:
Их ненадолго примирили дети.
И даже ненавистная постель
Пред ней в ином уже вставала свете:
Порою ей хотелось смелых ласк
И страсти, что столь гадкою казалась…
Румянцем жарким, до слезы из глаз,
Она при этих мыслях заливалась.
Внимательный ловила мужа взгляд,
И ей хотелось всё начать сначала…
И несколько недель она подряд
Себя женой счастливой ощущала.
И – страшный крах, крушение мечты,
Предательство и злая подлость мужа…
Душа опять в оковах темноты,
А ей простор и тёплый свет так нужен!
«Ну, почему не может быть другим
Тот человек, что рядом волей Бога?
Надежды тают, словно лёгкий дым!
А я прошу от жизни так немного!
Я ненавидеть сердцем не хочу!
А он вбивает клинья между нами,
Храню от ветра я свою свечу,
А он готов зажать ладонью пламя.
И смеет оскорблять отца и мать!
Как я боюсь, что к смерти он причастен!
Нет, мне немедля надо уезжать,
Пока наш спор не кончился несчастьем.
Но дети! Дети… Украду я их!
Найду людей и обольщу деньгами!
И хватит драгоценностей моих
Вернуть детей в объятья к бедной маме!
О, Боже мой… Ведь это – полный бред…
Ну, выкраду… Куда потом податься?
Заказан в город путь, именья нет -
С детьми, без денег по стране скитаться?
Моя душа, увы, напрасно ждёт
Участия, тепла и пониманья:
В усмешке едкой искривлённый рот
И взгляд  холодный – вот и всё вниманье.
Всегда во власти выдумок и дум:
Теперь придумал низкую измену…!» –
Раздавшийся за дверью громкий шум
Прервал внезапно тягостную сцену.

Упало что-то… И - прислуги крик,
Другие чьи-то голоса кричали…
Открылась дверь. С дровами истопник
Предстал пред изумлёнными очами.
Встал Анатоль, от гневности кипя,
Шагнул к истопнику, грозя рукою:
«А ну-ка, вон! Не видел чтоб тебя!
Оставьте все меня с женой в покое!»
И замолчал. Был странным тот мужик:
Суровый, мрачный, с помутневшим взглядом,
Заросший бородою тёмный лик,
Холодный пот из-под дерюги градом –
Обвязана дерюгой голова…
Он что-то крикнул глухо, обречённо,
Упали на пол с грохотом дрова,
И нож сверкнул в руке, от грязи чёрной.
Рванулся Анатоль к нему, вперёд,
Стараясь защитить жену собою.
Мужик раззявил в жутком вое рот
И замахнулся с яростью слепою.
От ужаса пронзила Анну боль,
Возникла вдруг неведомая сила,
И, резко взвизгнув: «Боже, Анатоль!»,
Она курок, не думая, спустила…
Дверь распахнулась в этот же момент,
Стонал мужик, зажав рукою рану,
Полиция, и слуги, и студент -
Вбежали все… Студент?! Ах, это странно…
В беспамятстве погас горящий взор,
И выпал пистолет с коротким стуком.
И опустилась Анна на ковёр,
Хлопот добавив в этот вечер слугам…

ЧАСТЬ 12

«Даёт мне силу маменькина шаль,
Хранящая её тепло родное,
Как заповедь хранящая скрижаль,
Как вера в Бога, что всегда со мною.
Теперь мне всё известно до конца:
И про спасенье маленького брата,
Про смерть сестрёнок, мамы и отца…
И я сама во многом виновата!
Ах, Анатоль…  Нечестен и несмел…
Но он, как мог, один, искал решенье.
Мой бедный муж боролся, как умел!
Мне не судить – прощать все прегрешенья!
Меня оберегал он от забот,
А я считала, что ему я в тягость…
И Анатоль не верил, в свой черёд,
Что я ему нести могла бы благость.
И нас терзал один и тот же страх,
И мучились в одних и тех же думах,
Но говорили только о делах:
О детях, слугах и расходных суммах.
И я была покорною женой,
Жила во власти глупого испуга.
Мы обошлись бы меньшею ценой,
Когда понять пытались бы друг друга.
Дорогу к смерти карточной игрой
Муж проложил моей семье – к могиле…
И я грешна – я думаю порой:
Пусть лучше – он… а все б родные – жили!!!...
И тут же ужас лапой ледяной
Сжимает сердце мне при этой мысли.
И я молю Всевышнего со мной
Оставить мужа до скончанья жизни…
На мне самой убийства тяжкий грех!
Стреляла я, лишь думая о муже…
Я невиновна – слышу я от всех,
Но с каждым днём душе моей всё хуже.
Безумец пулей ранен тяжело,
Не выживет – гноится плоть больная…
Врач говорит, бедняге повезло,
Иначе смерть его ждала иная:
Дом скорби, где в мучениях года
Провёл бы он, забыв навек о воле
Иль смертна казнь, как меньшая беда –
Другой не суждено убийце доли.
Но Феофан... Ему больней всего.
Рыдает, говорят, он ежечасно.
Из наших душ он. Помню я его.
И сожалею о судьбе несчастной.
Мой Анатоль… Он снова сам не свой…
И снова что-то угнетает душу.
Вчера признал, поникнув головой,
Что много денег тратил на Петрушу,
Боясь сознаться и в семью вернуть,
Забрать его из дальнего именья.
Сейчас сюда Петруша держит путь!
Моя душа горит от нетерпенья!
Людишкам, что Петрушеньку нашли,
Дал Анатоль ещё немало денег.
Они, небось, уж на краю Земли
Своё богатство меж собою делят!
К тому же он неважно вёл дела,
И всё нам предстоит начать сначала…
Ах, если б знала я, то отдала
Ещё тогда, что мать мне завещала!
Тому давно пришла пора уже,
Но я была слепа, эгоистична,
Жила в каком-то зыбком мираже
И за себя боялась истерично.
Быть может, он хотел открыться мне?
Не понимала я его намёки!
И брёл один он в беспросветной мгле,
А жизнь давала нам двоим уроки…
Была слаба я. Но теперь – сильна!
И в алой шали маменьки – спасенье.
Мне подарила эту шаль она,
Любовь без края и благословенье.»
И, резко сбросив шаль с округлых плеч,
Она её к лицу в слезах прижала,
И при огне горящих ярко свеч
Сверкающие ножницы достала.
И, подпоров подшитые края
У алой шали, извлекла оттуда
Скользящее меж пальцев, как змея,
Жемчужное мерцающее чудо.
То нить округлых, чистых жемчугов
Из дальних стран, из океанской дали,
Не с Охтинских Шуваловских брегов,
Где в Вартемяках жемчуг добывали,
Нет, безупречный жемчуг тот - морской!
И был он чёрный, розовый и белый…
Она дрожащей гладила рукой
Семьи спасенье – нежно и несмело.
Длиной никак не меньше двух аршин,
Та нить была бесценным входом в счастье:
Болел за дочь отец и разрешил
На чёрный день те жемчуга отдать ей.
Жемчужины хранила свято шаль,
С ней ни на миг не расставалась Анна.
Ей шаль была дороже, чем Грааль!
Дороже шаль, чем жемчуг… вот что странно…

А муж её в тот вечер водку пил…
Нет, вовсе не приветствовал он пьянство!
Желал он пробудить отваги пыл
И страха уничтожить окаянство.
Соленья, хлеб, холодный полуштоф…
Хотелось водки огненной отведать,
Собраться с духом пред женою, чтоб
Ей новости ужасные поведать.
Скончался нынче враг его от ран.
И странная была убийцы воля:
Просил пред смертью видеть Емельян
Не сына, не попа, но Анатоля.
Усиленный полиции наряд
Присутствовал в его последнем месте,
Хотя исполнить мог уже навряд
Он свой зарок ужасный кровной мести…
Из чарки добрый сделан был глоток.
Вмиг обожгло. Помедлил. Продышался.
Чуть хрустнул на зубах вдогон грибок –
И жар теплом по телу отозвался.
Прислушался к себе и повторил.
И смог тогда к своим вернуться думам,
И вспомнить, как с убийцей говорил -
Измученным, но злобным и угрюмым.
Тогда уж Анатоль читал письмо
И пожалел невольно Феофана…
Но Емельян по жизни нёс ярмо
Позорного и горького обмана.
Случилось так, что он любил жену.
Он, крепостной, позволил вдруг влюбиться!
Средь девок видел Дарьюшку одну,
Момента ждал с Сосницким объясниться.
Но опоздал! Узрел помещик вдруг
Меж челяди прелестную юницу,
И ей пришлось «делить его досуг!» -
Как хохотал он, погубив девицу.
Она была здорова, хороша,
И быстро ощутила тягость в теле.
И барин-бог её судьбу решал,
Поднаторев уже в подобном деле:
Пристраивать «испорченных» девиц» -
Скорее замуж, и вопрос решённый!
И Емельян тогда валялся ниц,
И вымолил себе Дарёнку в жёны.
Не в сроки у него родился сын…
И «недоноском» звали Феофана,
Но среди дворни всё же ни один
Не выдал горькой тайны Емельяна.
А Емельяну мальчик был сынок:
Жена ему потом рожала девок.
Он полюбить ребёнка крепко смог,
А чьё в нём семя – никому нет дела!
И вот теперь, у гробовой черты,
Вцепившись с силой Анатолю в руку,
Ему шептал он, перейдя на «ты»,
Отставив иерархии докуку:
«Мальчишке помоги, прошу Христом!
Не виноват он, то моё влиянье…»
Пытался осенить себя крестом,
У Анатоля вырвав обещанье.
Ещё полчарки жгуче-ледяной…
С тяжёлой мукой тёр горячий лоб он:
«За что, о Боже, брат её родной
Убийцей оказался и холопом?!
Пусть не убийцей… Убивал не он,
Как клялся Емельян на смертном ложе.
Но даже то, что Феофан рождён
От дворянина, парню не поможет.
Он - крепостной. Не захотел признать
Сосницкий от холопки юной сына.
Теперь мальчишку надо выкупать,
А дальше – путь к свободе будет длинный
И дорогой. Суды и адвокат…
Но алчность, лихоимство – много лучше!
Благодаря им будет Аннин брат
Оправдан и к хозяину отпущен.
Найти лишь денег… И ещё глоток,
Огурчик, рыжик и капуста в масле.
Именье деда он продать не мог…
Надежды загорались, снова гасли,
И трусость победил приятный хмель,
Он вспомнил даже кое-что смешное:
«К кому жену приревновать сумел!
Судьба сыграла шутку надо мною!
Но кто мог знать, что наглый тот юнец,
Который был чужого счастья вором,
Когда откроет тайну, наконец,
Окажется полиции стажёром!
Ему строжайший отдан был приказ:
Пока была над Аннушкой угроза,
Следить за нею, не спуская глаз!
Другие же вели убийцы розыск.
И раззвонил старательный стажёр
О пылкой страсти всем котам в округе!
Подряд со всеми вёл он разговор,
Сочувствием прониклись даже слуги!
В конце концов он «невидимкой» стал:
К влюблённому юнцу привыкли быстро.
Но он убийцу сразу не узнал
И прибежал, когда уж грянул выстрел.» 
Нахмурился. Хихикнул. И решил
Идти домой и всё поведать Анне.
По счёту скрупулёзно заплатил –
Без чаевых, поскольку шиш в кармане…   
По Невскому он шёл пешком домой.
Горели фонари, дул влажный ветер,
И цоканье копыт по мостовой
Казалось самым мирным звуком в свете...