Когда

Когда сбываются мои надежды

на возвращение из зимней бури

в один из дней – придуманный на Пасху,

когда игрунья, вьющая смиренье,

из профилей моих родных скитальцев

не вяжет круговые коридоры

для ветра, остужающего мысли, –

я умираю для иных деревьев,

проросших в скалах от нужды и света.

И, став щитом от собственных волнений,

сворачиваюсь временно в пространство,

где боль моя – в огранке Мазарини

становится безличной и зеркальной –

страданием исписанной бумаги.

Я вижу – эвкалиптовой слезою

напитаны гербы моей вселенной,

лазурь и червлень смешаны в рассветах,

блестит в закатах золото тинктуры,

и тысячи безмолвных дромедаров

неспешным ходом отражают солнце,

настолько, чтобы грезиться в пустыне

любому, даже клятым реалистам.

Навьючены бессонными ночами

смиренные животные, но дремлют,

подобно лодкам на спокойном море.

А вдалеке, в отмеренных пределах

пустынный берег делят на квадраты

больные птицы – за песок дерутся,

чтобы их род мог

строить, строить, строить

песчаную престижность…

Омывает

волна –  меня, потерянные за`мки –

без ропота, с любовью, напоследок.