Фома

Сакральная душа аллей февральских,
что ближе мне, чем ближе я себе,
ветвями поглощая снежный блеск,
тенистым терном свет оконный крестит;
и греет снег, как кофе с молоком,
усталые движенья алых губ
по направлению к молитве безымянной;
и жжёт, и согревает снежный стон,
как первородный грех, как вечное блаженство,
нагие, девственные формы спящих душ.
Крыш шёпот горделив и неуклюж,
от бестелесной тьмы не оторваться;
здесь чёрная вуаль ресниц, усталости причал,
дыханьем тишины учила наслаждаться,
и я раскаивался в том, что говорил,
и редко сожалел, когда молчал.
Здесь времени таинственные воды,
в божественном котле, у вещего огня,
смиренной плотью испаряются в небытие природы;
и седовласый старец, по-младенчески игриво,
рукой, хранящей в русле млечных жил
существования и сущности могилу,
тасует наобум
пять доказательств собственного Бытия,
провозглашая на сегодня:
надежду, веру и любовь,
как бы случайную необходимость мира;
и счастья боль,
что в послевкусии распада
живёт назло;
и зло – несовершенством блага;
и тишь аллей, как глубину ампира;
и мель луны – февральскую юдоль.