Запах интеллигента новелла в трех частях

Часть I
 
Карасеву было тяжело ощущать среду, ведь давеча происходило пышное празднование дня рождения его любимейшей супруги Олеси Сергеевны. Добросердечный малый был так счастлив за вторую половинку, что ни отказывал себе ни в чем, ни пропустил ни одного здравого тоста, ни одной пляски на усталом ковре, и скрасил вечер для гостей сиянием своей добродушной улыбки, так и оставшейся на застывшем в тарелке лице. Громом Царь-пушки звучал осточертевший утренний будильник в виде сидящей разодетой огромной гориллы, басовито вещающей: “Угу-угу, гуд монинг!”. Чтобы обезьяна заткнулась, он размашисто треснул её по котелку. Карасев с трудом удалил свое тело из кровати, и пасмурно начал свой обыденный утренний обряд. Каждая микросекунда бытия отдавалась раскаленной болью в его голове, и он чувствовал себя этой гориллой, а всевышний бил и бил своей ладонью по его черепному котелку. Тело влезло в одежду, на улицу, в маршрутку, и злобный автопилот доставил его на рабочее место. Мучительно медленно бежали часы наедине с квартальным отчетом, и ближе к обеду в середине тела, так и не смогшего засунуть в себя что-либо, явственно застучал молоточек тупого чувства голода, перемешенного с легкой тошнотой, и ещё одно, более ощутимое, безошибочно определяемое чувство в кишках и желудке. Это французская картошка, греческий салат и русская водка просили об амнистии. До блаженного обеда оставалось каких-нибудь десять минут, и он поспешил провести их в одном из самых нужных в архитектурных строениях мест. Небольшие нужные места располагались на каждом этаже, и обыкновенно состояли из двух кабинок с испанскими  керамическими унитазами, названными в честь Елены Ивановны Дьяконовой, прекрасной возлюбленной сумасшедшего сюрреалиста Сальвадора Дали, более известной как Gala, и одного писсуара у окна.

Карасев, ведомый самыми неприятными ощущениями, ворвался в благоухающую пустоту нужника. Щелк! Закрылся дверной замок кабинки. Клацк! Расстегнут пояс из итальянской кожи. Бдыщь! Пластиковое сидение упало на грязную керамику. Хрущ! Штаны костюма российского производства легли на китайские туфли. Несколько напряженных секунд тишины, и затем громкий выдох облегчения, сопровождаемый звуками, похожими на заводящийся двигатель мотоцикла «Иж Юпитер-5». Впервые за этот день Карасев почувствовал себя хорошо, и только сейчас заметил, что держатель, тот самый держатель, на котором должны держаться девственно чистые мотки шведской туалетной бумаги Zewa, был пуст. Он огляделся по сторонам, но кроме потрепанного жизнью ершика здесь больше не было ничего, ни газет тебе, ни надписей, ни освежителя воздуха, и никакой бумаги!

-  Черт бы побрал этих уборщиц! Вечно мыла нет, теперь уже и подтереться нечем, - выругался Карасев.

Его сознание было воспалено тяжестью мироощущения сквозь призму есенинского похмелья, и черепной котелок с трудом варил кашу получаемой информации. Но тут, само собой, выход из положения известен. Необходимо натянуть штаны, выйти из кабинки, взять желаемые клочки целлюлозы в соседней кабинке, вернуться, и завершить начатое. Весь сценарий быстро проигрался в мозгу Карасева, как ролик на YouTube. Хрущ! Надеты штаны костюма российского производства. Клацк! Застегнут пояс из итальянской кожи. Щелк! Открылся дверной замок кабинки! Бам! Кто-то громко хлопнул входной дверью туалета. Карасев поспешно закрыл замок. Неопознанный объект прошаркал мимо, и оккупировал необходимую территорию соседней кабинки. Когда послышался звук закрываемого замка, Карасев стянул штаны и вернулся в прежнее состояние, потому что даже его протяжно воющий мозг, работающий на низких оборотах, осознал, что придется немного подождать…
 
 
Часть II

Бравый парень Холодко с детства отличался веселым и буйным нравом, что позволило ему быстро продвинуться по службе, и к возрасту, которого успел достичь распятый Иисус, он висел не на кресте, а на доске почета управления, которое он считал личной  обителью, храмом делопроизводства, кузней инженерной мысли. Он никогда не был слишком умен, однако смелость и предприимчивость вкупе с высокими навыками общения, приобретенными на горячих студенческих вечеринках и движимые самыми дикими низменными желаниями по отношению к слабому полу, позволили взлететь ему по карьерной лестнице, будто это и не лестница вовсе, а идущий вверх эскалатор. Он всегда старался расписать наперед свой рабочий день. Ему очень нравилось, когда все идет по плану. Даже здоровый организм Холодко работал как швейцарские часы Rolex. И непременно, в личном биологическом календаре юного начальника, между временем после обхода своих угодий, колких советов и самолюбования перед подчиненными, и обедом, стоял плановый пункт сброса лишнего балласта для освобождения амбара под новые яства, как сам он любил это называть.

Он привычным движением открыл дверь туалетного помещения и уверенными шагами направился вглубь по небольшому коридору, в котором скучали на обеденном перерыве чистая раковина и пустая подставка для мыла. Первая кабинка была занята, поэтому он уютно расположился во второй и приготовился к  бомбометанию. На редких выходных, которые проходили дома, Холодко старался даже это время провести с интеллектуальной  пользой, и занимался чтением книги «Легенды и мифы Древней Греции» Николая Куна, однако рабочий сортир не располагал столь же гостеприимной родной атмосферой, к тому же и пахло скверно, поэтому он поставил свой очередной  IPhone на беззвучный режим и начал играть  в Brothers in Arms. Его мозг, вещь, несомненно, многофункциональная и многозадачная, отдала организму одну из самых распространенных команд: открыть отсек. Наведение цели! Готовность номер один! Бомбы сброшены! Шлеп! Шлеп! Именно этот звук, сто тысячекратно умноженный слышало немецкое мирное население, когда английские Avro 683 Lancaster и американские Boeing-B17 сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы в реку Эльбу и на земли их предков во время бомбардировки Дрездена Королевскими военно-воздушными силами Великобритании и Военно-воздушными силами США с тринадцатого по пятнадцатое февраля тысяча девятьсот сорок пятого года. Не отвлекаясь от игры, правая рука начальника потянулась к заветной катушке бумаги и к огромному удивлению нащупала ручку холодного металла на держателе. Холодок пробежал по массивной спине Холодко. Он оторвал взгляд от экрана мобильного устройства как раз в тот момент, когда немецкий тяжелый танк Тигр нанес непоправимый ущерб виртуальному аватору, разделив конечности между концами света.

Не порядок! - единственное, что пронеслось  в голове. Привычка к порядку осталась у него еще со времен службы в армии, и он очень не любил беспорядок, и прекрасно знал, какие административные наказания могут  быть применены за несоблюдение правил. Холодко давно не испытывал этого щемящего чувства и легкого подсасывания в желудке, внезапно возвратившегося из забытого прошлого, и это его не на шутку озадачило. Он мысленно обозвал себя растяпой за то, что позволил себе очутиться в такой комической ситуации. Однако, как и подобает начальнику, в обязанности которого входит оперативное решение огромного круга различных вопросов, Холодко принял единственно верное на текущий момент решение: взять бумагу из соседней кабинки. Осталось только немного подождать…

 
Часть III. Заключительная.

Тишина и вонь перебивали друг друга в помещении. Карасев, обняв руками спущенные штаны российского производства, и положив голову на правое колено, лежал с полуоткрытыми мутными глазами. В его воспаленном мозгу выросло и поступило в университет возмущение:
“Сколько можно срать? Десять, пятнадцать световых лет уже прошло, кто знает? Уже филе затекло, французская картошка и русская водка сыграли свадьбу и приступили к первой брачной ночи, в черепном котелке умирает до конвульсий избитый орангутанг, воняет как во втором рву восьмого круга ада, где сходят с ума льстецы, влипшие в кал зловонный… Может, все же смыть? Но тогда от меня будут ждать звука отрывающейся бумаги и прочего, а рвать нечего! Чего он сидит и не уходит? Может мне просто встать и уйти? Неудобно, обед уже подходит к концу, вдруг встречу кого-нибудь, а я тут провонял, как беззубые рты амазонских племен Кобене и Жумана во время обряда поедания трупов своих самых почитаемых родственников. Возможно, я упустил этот чертов момент, когда этот медлительный идиот покинул соседнюю кабинку? ”

Да, странные мысли кровоточили из отравленного мозга Карасева. Он прислушался, и в зловонной тишине услышал легкое постукивание пальцев. Это Холодко, в весьма раздраженном состоянии стучал по экрану своего мобильника, заканчивая очередной бессмысленный уровень победой альянса над немецкими ботами. Белый воротник, аккуратно выглаженной утром сорочки, весь пропитался потом, лицо стало красным, галстук висел на дверной ручке кабинки, зубы плотно сжал постепенно нарастающий изнутри гнев. И вместе с закончившейся военной операцией закончилось его воистину апостольское терпение.

- Вы там что, уснули что ли? – громко сказал Холодко, порвав тишину своим высоким голосом.

- Почти, этить вашу… - машинально выдавил из себя Карасев, и тут же испугался и заткнулся, оставив предложение висеть в испорченном воздухе.

- Что? Что вы сказали? – переспросил Холодко, в голосе которого слегка угадывались нотки сдерживаемого раздражения, столь знакомые Карасеву.

“О, господи, это же Холодко! Ответить или нет? Может сейчас просто встать и уйти, остаться инкогнито? Нет, почему он сам не сваливает? Пускай катиться…” – строкой телетекста пронеслось в голове у Карасева, а губы неуверенно выдавили:

- Игнат Ипполитович, это вы?

-  Карасев, ты что ли?! – удивился Холодко и, не дожидаясь ответа, спросил:

- Йоперный театр, что ты час уже сидишь тут, кайф ловишь что ли, как эти, фашисты? То есть фетишисты!

- Нет, не ловлю! У меня просто бумага туалетная закончилась! Не могли бы вы мне одолжить немного? – как на духу выпалил Карасев.

- Да у меня тоже нет, - прикрикнул Холодко, и затих.

Неловкая пауза парализовала пространство отхожего места, как при первом свидании. В двух уставших головах заскрипели шестеренки логического механизма, ищущего ответа на самый животрепещущий вопрос: “Что делать дальше?” Когда ситуация стала угрожающей возможности первого поцелуя, Холодко решил взять инициативу на себя:

- Слушай, Виталий! Нам надо как-то решать нашу совместную проблему. Мне необходимо через двадцать минут представлять доклад о результатах годовой работы начальнику управления. Может быть, ты сходишь и принесешь мне туалетной бумаги?

- Мы с вами в одинаковой ситуации, Игнат Ипполитович! Интересно, как это я пойду куда-либо, если мне нечем подтереться? – обнаглел от изумления Карасев.

- Ну, так это, там, около входа есть раковина…

Глаза у Карасева полезли на лоб, словно альпинисты на гору Чогори, украинское лицо на мгновение стало похоже на налившуюся соком дыню-торпеду.

- Это уже переходит все границы! Может, вы сами помоетесь там?! Носить бумагу по толчкам не входит в мои служебные обязанности!

- А ты знаешь, Виталя, что у тебя в трудовом договоре в главе “Должностные обязанности” есть пункт: выполнять разовые поручения начальника? – вскипел Холодко.

- Ну и?

- Что и?! Так я уволю тебя за неисполнение этих самых обязанностей, и за не выход на работу! Ты понял, Карасев? Так что шевели булками! – уже кричал  Холодко, ударив по стенке кабинки.

- А знаешь что, Игнат, а… - ехидно начал Карасев, и он посоветовал, куда Игнату Ипполитовичу следует сходить, посоветовал в лучших традициях хохлацкого  хутора Константиновка, откуда он был родом. Посоветовал так, что это исключало любую альтернативность в дальнейшем ходе неудавшейся беседы, и это было второе мгновение среды, когда ему стало очень хорошо.

- Ах! Ты у меня попляшешь! Я тебя… - между зубов взбесившегося Холодко, взвиваясь и науськивая, полился поток нечленораздельной нецензурной солдатской брани. Он резко вскочил, и жалобно упал IPhone на плиточный пол туалета. Послышался звук открывания замка, несколько сильных ударов в дверь соседней кабинки, и звук полившейся в раковину воды.

Виталия Карасева, очень популярного в будущем российского блогера, захлестнула злость. Он выхватил из кармана штанов российского производства свой тайваньский HTC Desire S, и, забыв в спешке надеть эти же штаны, выскочил из кабинки. Около рукомойника, в форме буквы “Г” стоял его начальник, и вопил от ненависти, а Карасев делал лучшие снимки в его карьере. В этот момент дверь сортира отворилась. Из широко открытого рта стоящей на пороге уборщицы вывалилась вставная челюсть, а из рук посыпались  сияющие белизной рулоны шведской туалетной бумаги Zewa.