Вера Полозкова Уже ночь

Уже ночь, на стёкла ложится влага, оседает во тьму округа.
Небеса черней, чем зрачки у мага, и свежо, если ехать с юга.
Из больницы в Джерси пришла бумага, очень скоро придется туго;
“это для твоего же блага”, повторяет ему подруга.

Бобби Диллиган статен, как древний эллин, самая живописная из развалин.
Ему пишут письма из богаделен, из надушенных вдовьих спален.
Бобби, в общем, знает, что крепко болен, но не то чтобы он печален:
он с гастролей едет домой, похмелен, и немного даже сентиментален.

Когда папа Бобби был найден мертвым, мать была уже месяце на четвертом;
он мог стать девятым ее абортом, но не стал, и жив, за каким-то чертом.
 Бобби слыл отпетым головорезом, надевался на вражеский ножик пузом,
 даже пару раз с незаконным грузом пересекал границу с соседним штатом;
но потом внезапно увлекся блюзом, и девчонки аж тормозили юзом,
чтоб припарковаться у “Кейт и Сьюзан”, где он пел; и вешались; но куда там.

Тембр был густ у Бобби, пиджак был клетчат, гриф у контрабаса до мяса вытерт.
Смерть годами его выглядывала, как кречет, но он думал, что ни черта у нее не выйдет. Бобби ненавидел, когда его кто-то лечит. Он по-прежнему ненавидит.

Бобби отыграл двадцать три концерта, тысячи сердец отворил и выжег.
Он отдаст своей девочке всё до цента, не покажет ей, как он выжат.

Скоро кожа слезет с него, как цедра, и болезнь его обездвижит.

В Бобби плещет блюз, из его горячего эпицентра он таинственный голос слышит.
***
Вера Полозкова
Опубликовано в журнале:«Интерпоэзия» 2012, №4