11. 01. 07 Алесь Цвик Олег Ковалев Аидыше маме вей

Приехав в тихий малый городок
В час отпуска очередного,
Под вечер за околицей чуток
Решил я побродить немного.

Иду по Грядке /улицу так звать/.
Домов побольше, нет простора,
Но также, как тогда старушка мать,
Согнутая, кивает за забором:

"Ну, здрасте, здрасте! Чей же вы?
Глаза не видят, но лицо знакомо.
Так, вроде, на Хмельницкого жили?
Сынок учителей? Ааа, в ихнем доме?"

"Да, правы, мать, вы угадали,
Хотя лет пятьдесят уже прошло.
Вы многое на Грядке повидали.
Хорошее , да и плохое мимо шло".

"Да, как сказать, нед;ли ещё много.
В грязи и осенью и по весне,
Да и домов полно убогих.
Совсем нет денег, не помогают мне..."

Побрел я по колдобинам знакомым,
Как по страницам прошлого. Туда,
Где речка на лугу, в километре от дома.
Меня необьяснимо влекла вода...

Шёл медленно и молодел душой,
Разматывая памятный клубок,
Но и года висели за спиной.
Устал. Смотрю – какой-то бугорок

За городом, возле дорожного хламья.
Смахнул я грязь, отбросил в сторону.
Вот диво, настоящая скамья!
Чудесно. Здесь на ней и отдохну.

Упёршись локтями в колени, сел
И стал, как все, вокруг смотреть –
По правой стороне овраг просел,
А из откоса что-то начало белеть...

Кусок трубы или сучок от ели?
Я ближе подошел и... Боже мой!
В вечернем солнце черепа белели
И каждый – напролёт с дырой.

Весь мир поблек, часы перевернулись.
Темнело быстро, ветер тучи гнал.
Задумался – те времена вернулись.
Я прошлое увидел, я представлял –

Зажатая со всех сторон штыками
Колонна странная, шатаясь шла.
Всё больше женщины с детьми и стариками.
В глазах у всех смертельная тоска.

Нет ещё тех стихов и кисти нет,
Что б передали нам трагедий пик!
Я боль к ним сохранил, мой пиетет*
Запомнил я лицо. Нет, не лицо, а лик!

Старик был впереди, он с внуком шел
И что-то ласково шептал, склонясь,
А тот, не понимая, к судьбе брёл
И деду отвечал, заливисто смеясь.

И дед смеялся, светел был лицом,
Хотя он, как никто предвидел их конец.
Среди идущих слыл сионским мудрецом
И первым потому надел венец.

Себя не слушая, а только Яхве-Бога
Он нараспев читал ивритом строчки Торы,
Хотя всем оставалось мало до порога,
Перешагнув который, души отлетали в горы.

И говорил он, всех приодобряя:
"Мы камушками ляжем в Стену плача.
Не пропадём, вернёмся все в Израэль,
Туда, где мать еврейская по нам поплачет.

Отныне Богом избранный народ
Проклятие не в одиночку понесёт.
Проклят же будет весь немецкий род!
И будет вечно так – еврей и немец-антипод.

Бог не простит. Поднимутся народы
За нашу и свою кровь отомстят.
И будет вырождаться племя их в уродов,
А за содеянное никогда их не простят!"

И хочет, или нет, того германец,
Но тенью страшной будет следовать за ним
Зловещий, весь в крови предновогодний кранец*,
Что нравится на двери вешать им.

А в ореоле сквозь века и годы
Светится будет лик того отца,
Что здесь расстрелян в Червене уродами
И в землю был зарыт, чтоб не найти конца.

Вот топот босых ног пропал у Ямы.
Не слышно стало плача, смех утих.
Осталась совесть, долг воспоминаний.
Я на скамейке, Яма и мой стих.

Аидыше маме вечно вейнт,
Стоя у Стены плача в чёрном.
Слова её молитвы ветром развеены
И звенят трубами Иерихона.



*аидыше маме вейнт/идыш/ - еврейская мама плачет
*пиетет – уважение, благоговение
*кранец /Kranz – нем./ - венок, который вешают в Германии на входную дверь в период Рождества