Острова

            ОСТРОВА
                I
Как будто они хлопали в ладоши –
те маленькие волны за бортом…
И плыл паром, как чёрная калоша.
Надречный ветер мы ловили ртом.
Захлёбывались –
Потому что пели:
«Ревела буря»…
Бури никакой…
Лишь на подушке плавал, как в постели,
В воде ребёнок с соскою пустой.
Потом его достали…
Страшно, странно -
Он даже не проснулся.
Мал был вес –
Не замочился даже!
Как же рано
Он не узнал, что умер и воскрес!
 И эта позабытая картина
Так неслучайно выплыла ко мне.
Не  знаю: чью там дочку или сына
Тогда судьба качала на волне?
Всё было впереди…
Всё так нежданно.
До ожиданья было столько зим!
И острова стояли первозданно.
Я, как и все, причаливался к ним.

Как тяжело мне всё, что видел я.
Тянуть из памяти, как невод из болота.
Но всё-таки при этом был не кто-то,
В огромном этом маленькое  «Я»
Принадлежало мне, а не кому-то.
Пусть будущее виделось мне смутно…
(Теперь попробуй я не повтори
«поэмистых поэтов» два иль три,
Но их не дочитал я почему-то)…

Меж каменистых гряд,
Сперва на убыль,
Через минуту –
Как сквозь боль!
Как стон! –
Он воду пропускал, как бы сквозь зубы -
Сто тысяч тонн… А может, миллион!
То Енисей дышал!
В протоках птицы
Порой от страха падали в кусты.
Затем, чтоб после здесь и загнездиться,
И падать вниз с полдневной высоты
На этот остров,
Где мне предстояло
Увидеть то, что не видал в степи…
Мне всё вокруг тревогу предвещало,
Но говорил себе я: «Потерпи!»
На островах, куда зимой колхоз
Свои стада перегонял в мороз,
Когда жуки в озёрах замерзали,
Сюда овец по льду перегоняли.
По льду, встававшем на дороге круто
(Лишь мат их покрывал ежеминутно.
Конечно, не от злости, не всерьёз)…
На этой вот теперь зелёной дали,
Не торопясь, рождался сенокос…

На этом сенокосе не однажды
Я был с судьбою собственной на «ты».
И падал я
И вновь вставал отважно.
(Прозренья тоже не без слепоты).
Картины детства
И картины быта…
Жаль, очень жаль, что многое забыто,
Но помню точно: торопясь, я рос,
И первый мой рождался сенокос…
                2
На том коне возили волокушу –
Приспособленье из сырых берёз –
И на неё грузили сена воз.
Сидишь на лошади…
(Есть должности похуже)…
Но этот конь по имени Казбек
Сноровист был, а главное – пугливый,
И далеко не каждый человек
Рабочий день с ним проводил счастливо.
Позавчера с него упал Щербак.
(Со сломанной рукой попал в больницу)…
Я на  Казбека сел – я не слабак!
И на меня напрасно он косится…
А день такой!
Такой хороший день!
На небе нет ни облачка – прекрасно!
Вот только от жары сморила лень…
А в полдень гром ударил с неба ясного!
Из-за горы вдруг туча наползла.
И дядя Павел, что из Первой Конной,
С зарода материл нас не со зла…
Равиль, татарин, каркал, как ворона.
И знать накаркал…
Вздрогнул мой Казбек
И поскакал…
(Взлетела волокуша).
Как на той пачке, где летит абрек
На фоне гор…
А я летел получше!
Я губы рвал сдуревшему коню!
-   Держись! – кричал с зарода первый конник.
Лечу с коня, лишь голову храню…
Удар! Ещё удар! -
И плохо помню,
Как встал,
Как словно в фильме – кувырком!
Казбек, я видел, разбросал болото,
Но встать не смог он…
Взор был далеко.
Ходили лишь бока.
Спешил к нам кто-то…
Потом я шёл по ливневому скату.
И небо было вымыто к закату.
Но всё угрюмей, злой и леденящий
Мне представлялся суд мой предстоящий.
Когда я шёл с оборванной уздечкой,
Как кандалы, звенели их колечки.
Когда я шёл, свободу  возлюбя…
Неужто, лошадь, я убил тебя?
Тут виноваты барсуки и змеи…
От страха
Ты в ночном ступить не смеешь.
Ужель твоя трусливая душа
В мою вдруг входит тяжко, не спеша?
Я тихо шёл… И как пятно заплаты,
Мне в сумерках горел костёр расплаты.
Я подошёл...
Уздечку бросил молча.
Весь свет костра в меня рванулся тотчас!
Все взгляды отражал тогда костёр.
Глядели на меня.
Я распростёр
Над ними тень сомненья…
Сам был тенью –
В слезах и в мошкаре – до помертвенья
Был бледен лик мой,
Бледный был мой лик.
Был для меня велик молчанья миг!
И первый взвизгнул, не сдержась, татарин:
«Забил, забил! Забил конягу, парень!»
Но дядя Паша вдруг заговорил:
«Махан тебе… Я покажу – забил!
Стоял я, как ты помнишь, на зароде.
И, кажется, увидел первый вроде,
Как лошадь растащила! И малец
Держался…
Мало этих вот колец!»
И он уздечку поднял надо всеми!
Пробормотав про иродово семя,
Добавил что-то он о басмачах…
И вдруг костёр весь засиял в лучах
Прославленного ордена!
           Я зорко
           Следил за ним, смотрел на гимнастёрку.
           И он горел, как сердце – «боевик»
           Так дядя Паша говорить привык…
Голосовали сразу. Записавши:
Что эта лошадь, руку поломавши,
(Но не себе, конечно, Щербаку),
Теперь вся в переломах, на боку
Лежит,
Что при смерти, что подлежит продаже -
Хоть мясокомбинату или даже
Татарам городским…
Их представитель
Равиль под актом подпись свою вывел…
Но что со мною было!..
И сейчас,
Когда я где-нибудь вдруг лошадь встречу,
То вспоминаю скачку ту и ветер,
Срывавший слёзы, что не напоказ.
И кажется: ведут меня на площадь
Казнить за обезумевшую лошадь!
                3

На островах, в верховьях Енисея,
В кошарах зимних трескался кизяк,
Весной на солнце выползают змеи
И по жердям лениво так скользят,
Как будто здесь хозяева они,
Как будто это их – змеиный остров,
Как будто здесь им золотятся дни.
Всё это мы почувствовали остро…
Мы били их.
Но и боялись их…
(Обтягивая на ночь балаганы
Колючею петлёй вожжей волосяных).
А днём вели себя, как хулиганы:
Конец верёвки,  «дохлого ужа»,
Бросали на какую-нибудь девку.
Она срывалась, плача и визжа,
Нам, дуракам зелёным на потеху.
… Я помню эту первую змею.
Я мог бы струсить, убежать, наверно.
Сорок грехов с меня – если убью!
И я убил…
А после сдали нервы.
(На  пояс надо выделать бы шкуру)…
Никто меня не смог предостеречь,
Никто тогда не подарил брошюру,
Где говорится: надо змей беречь!
… Скостить грехи, что в жизни я свершал,
На этом островке и змей не хватит.
Простите, змеи, я вас обижал…
За вас другие гады мне всё платят!