Крест. ириния. монастырь - из романа бабочка в час

( из студенческого романа "Бабочка в часах")

Иди, пусть перекресток
Означает крест.
И ты мирское за крестом оставишь,
И то познаешь, что неведомо другим.
То, из чего душою прорастаешь,
Из замкнутых космических глубин
Зеленою зазубринкой
Всего лишь.

— Алеша, говорят несовременно
 Любить умершего и быть монахиней в миру.
 Я не могу, Алеша, это видеть,
 Когда меня не любят, а хотят
 И гладят сальными глазами мои плечи,
 Выискивают линии бедра и талии под платьем.
 Как будто я без этого — ничто.
 Я не могу, когда меня рассматривают нагло,
Что на ногах моих,
 Что я надела на голову.
 Вверх — вниз, и снова снизу — верх,
 Все — мимо глаз,
 Как словно все это — не я,
 А манекен в своих стеклянных залах
 Выискивает почитателей одежд
Рисованными глупыми глазами.
 Все это — не я! Алеша, помоги!
Скажи им всем, что я уже любила
Совсем другое — все твое за оболочкой.
 Оно — другое! В нем иная жажда
 Горячей солнечной воды из человека,
Ладони чувствовать еще на расстоянье,
На дальнем приближенье двигать ветер.
 Как легкий сквознячок погладит спину —
Я знаю, где-то ты идешь
Душой навстречу.
И даже травы на ветру, все, словно компас,
 Показывают стрелками в тебя
 И, разворачиваясь, падают мне в ноги...
 Мне в ноги...
И тогда, любимый, по жилочкам моим
 Не кровь бежала.
Не кровь бежала — солнечные реки!
Тогда, любимый, я лилась по свету
 Зеленым голосом,
Зеленым и прозрачным.

Я вся была — журчанье, говоренье.
Я вся была в тебе. И наши реки —
Твои в мои легко переливались.
Переплетались наши разные дыханья,
Как все циклоны мира и цунами
И все гольфстримы
В один горячий ток переливались.
И было все — одною нашей кожей.
Одной твоею солнечной дробинкой,
Одним, одним твоим великим смыслом,
Одним колодцем, где мы вместе были
Одною глубиной.
Мой милый, мой любимый.
Моя травинка из того колодца,
Мы — ребрышки колодезной волны.
И чтобы в нас с тобою ни бросали:
Земли комочки, и щепотки пыли, и камни
Это нас не замутняло,
Не становилось грязью в нашем теле.
Мы пыль и землю возвращали донцу,
До блеска очищали наши камни.
Как дар бросавших,
Принимали их на донце.
Мы знали, все равно придут однажды
Ведра калачики — серебряные донца.
Возьмут воды. И мы пойдем наверх. -
И к тем рукам, что в нас бросали камни,
Мы прикоснемся оживленной чистотой,
Спасением любви.
В той вечности мы были нераздельны
По высшим, ненаписанным законам.
Что мне, что мне все остальное
Теперь?...
Теперь я только тело свое скрою
От глаз других. И душу свою скрою.
Мне — Бог и монастырь
Теперь. —

Так шла она.
Так шла и говорила.
 И Спас Нерукотворный на воротах
 Смотрел в нее открытыми глазами,
Смотрел и слышал все ее порывы,
 Смотрел и душу принимал на веру.
И опускал в знак пониманья веки.
Дорога к Богу — самоотрешенье.
 Еще лишь шаг — и замкнуты ворота.
И за спиной захлопнулось мирское.
И ручеек неслышно канул в море,

Покорно отрываясь от земли.
В большое тело моря
Входило тело струйки торопливой,
Входило в эту вечную стихию
Вниз головой, чтоб взять и раствориться
И дальше жить в своей первооснове,
В слиянье волн, глубин и пропастей.
И мать Игуменья ее благословила
На послушанье и духовную работу.
Она в теплице собирала камни,
Среди ростков, такую мелкую щебенку.
Ириния на грядку в стала рядом.
И пальцы ее были непослушны.
Не по душе была ей кропотливость —
Все до единного, все выбрать из росточков,
Чтобы прочистить все земные поры,
Чтобы земля наполнено дышала
И корешки растений набирали силу.
Но камни, эта мелкая щебенка,
Как не хотели руки ее трогать,
Края корявые впивались в пальцы,
Освободив лишь часточку на грядке
Земли от каменного сора.
Ириния подобрала подрясник.
Остановила руки. Села.
И посмотрела мать Игуменья на эти руки.
И головой кивнула:
— Дочь моя, терпение в себе найти Необходимо.
Ведь ты не просто выбираешь камни из земли,
 Ты из души все камни выбираешь,
Которые мешают ей расти.
 Мешают ей расти и быть открытой Богу.
Ты знай, какие камни выбираешь.
И будет все легко. —
И камешки летели на дорогу.
То был великий сор.
Была большая ссора с ее родителями -•-
Матерью, отцом,
Когда они не знали, что с ней делать,
Как не пустить дитя к какому-то там Богу,
И двери запирали,
И оставляли в комнатах одну.
Ключ убирали, чтобы не сбежала
В какой-то непонятный монастырь.
Она по комнатам израненной ходила.
И среди стен, шкафов или диванов

Не находилось даже уголка,
Где можно было б душу поместить
И отдохнуть глазами.
Иконы выброшены были на помойку,
Молитвословы были сожжены,
Чтоб никаких неясных толкований
Не знала дочь, чтобы, как все, была,
Чтобы, как все, спокойно доучилась.
Чтобы, как все, имела мужа и детей.
Всегда, как все, чего б там ни случилось.
Но, о, великий ужас,
ЕСЛИ НЕ КАК ВСЕ.
Она тогда за дверью затаилась
И все ждала шагов, щелчка в замке.
Едва лишь растворилась дверь, она, как ветер, —
На лестницу.
И с узелком в руке — в дорогу.
В монастырь.
Конечно, разумом Ирина понимала,
Что виновата перед матерью с отцом.
Но, если воздуха так не хватало в доме,
Когда со всеми в этом заземлении жила.
Душа страдала так, что невозможно
Сказать кому-то или объяснить...
Рука так быстро камни выбирала.
За горкой горка отлетала на дорогу.
Щебенка, галька и щербатый шлак.
Чем выше становилась эта горка,
 Тем легче становилось на душе.
"Богородица, дева, радуйся!
 Пресвятая Мария, господь с тобой!
Радуйся, личе умнаго Солнца;
Радуйся, светило незаходимаго Света.
Радуйся, молние, души просвещающая;
 Радуйся, яко гром враги устрашающая". —

Ириния молитву подхватила.
 Слова ее на душу приняла.
И шепотом, едва губами шевеля,
Она своей любовью заклинала
Тугую, неподатливую землю:

— Радуйся, греховную отьемлющая скверну,
Радуйся, бане, омывающая совесть;
Радуйся, чаше,
 Черплющая радость... —

И господи, что значит вера.
 С молитвой тугая земля
В пух превращалась.

Но перед сном, когда с пресвятою молитвой
Она уходила в край облачка,
Где был души Его дом,
Какая-то сила тянула ее на землю.
И голос Его говорил:
"Ты не смеешь, вернись!
 Ведь все наше было там, на земле..."
И глаза ее тосковали.
И вздыхали монахини в келье и старец:
— Мир тянет ее, мир...