Хитрая хартия...

                “Никогда ничего не подписывай”.
                Записки нотариуса.
               

                I.

Зачем ты ешь всегда сырые камни,
почто не варишь, котелок под боком,
огонь ручной, тренога наготове,
в пещере штиль, но тяга ощутима,
сыроеденье вымысел усталой
и обветшавшей в оползнях культуры,
взгляни на этих седоков у барной
блестящей стойки, что за горы плоти,
из плена платья лезущей наружу
к свободе, свету, синеве неона,
под небо гипса или алебастра.

У них в утробе утка по-пекински,
салат из крабов, водорослей, мидий,
кто не в обиде, разве что моллюски,
из опекунства раковин окраин
стремится вдаль, серея, автострада,
сырые ересь, спесь, не ерепенься,
трепангам гибким нужен ли Сперанский,
ведь у рапана каменное ухо,
не глуховат, так эхолален Каин,
а Авель цвелью спелою осыпан,
слепцам виднее пальцами вплотную.

Но про варенье только aut bene,
крыжовник соки поглощал прилежно,
так соль земли пресуществилась в зелень,
ликуй, Кокуй, чаёвничай, венчайся,
отчаясь сплюнуть, спаривайся с паром,
паром в тумане пересёк стремнину,
фарватер узок, кузов, donnerwetter,
смешалось всё смешно и на поминки
зовут с утра, утёршись обшлагами,
над балахоном сквозняки хохочут,
у опахала вырывая перья. 

Чего ж ещё, когда фейерверк брызнет,
все лица на мгновение прекрасны,
но из кулис вползают светотени,
носы сминая, губ сырую прорезь
гримасой мерзкой оплодотворяя,
не искажая, но внушая сажи
мазки и осыпь, масок самок амок
червивый плод, болезнетворно резвый,
мгновенны вспышки, кратки и неверны,
сомнительны, а тьма покоем плотным
исполнена, сукно кусает окна.

Закат икрой обрызгает песчинки
причин и следствий, лядвия желтее
в конвульсиях урезанного солнца,
для левой части спектра ретроградство
естественней лиловости шалфея,
рядись в скуфью, пока мундиры гладят
и галуны примётывают к ткани,
галдят халдеи, хладокомбинаты,
гудя натужно, производят иней,
подсунь им синий, кобальт на подходе,
контейнеры объяты терминалом.

Ультрамарин, трирема, ретирада,
что не прилипнет, степлеру под жвалы,
пусть вразумит, теснее не в карбиде,
карабинер обижен не бывает,
не поругаем рог, но обезжирен
и обезвожен, маслу на жаровне
кипеть прилично, скипетры в оправе
из пористого на просвет железа,
хоть железы опухли, все здоровы,
румянец ценен, вольтерьянец пенен,
сцеплением всё держится в теплице.

Но лица, выдают глаза и лица,
остепениться и определиться
каратели препятствовать не станут,
стони ночами, днём носи ухмылку
под кокаином вздутыми ноздрями,
а в освящённой долголетьем раме
охотники на масле и снегу,
под Брейгелем почиститься не выйдет,
но можешь отрешиться хоть отчасти,
увидеть мир, каким он был недолго
и осознать, что долго не бывает.

                II.

Столпотворенье на бульваре,
светило тонет в киновари,
а на окне у тёти Вари
горшок с геранию смещён;
с экрана гладенькие хари
твердят надрывно: “Мы пахали
и наш пахан, хоть эпохален,
но эхолалией смущён”.

                III.

Владыкой мира будет блуд,
как это изначально было;
нас дезинфекция убила
у клинициста на балу.

Влезает увалень Балу
в озелененье крокодила;
сто раз Багира выходила
из круглой дырочки в полу.

Полуприличный, полуплут,
на четверть кучер и водила;
опять сова за мной следила,
швыряя пёрышки в толпу.

Каблук не осудил тулуп,
не так на самом деле было;
за ни за что меня избила
и в пуп насыпала золу.

Я столько лет провёл в тылу
ведь я не воин, не задира;
пусть поп подарит мне кадило,
аккордеон и пастилу.

               IV.

Но примириться с попугаем
непредставимо, запрягаем
и правим в левую туннель;
кто не налогооблагаем,
тот синагогооблегаем
и залегаем в болтуне.
 
              V.

Окунь, локон, саночки,
бурый Nitty Gritty,
в поллитровой баночке
пескаря сварите.

Джозика Маккартия
еле усмирили,
будет вам и хартия,
и свисток на гриле.
 

Soundtrack: Baptiste Trotignon, J. Brel / S. Gainsbourg, Ne Me Quitte Pas, La Javanaise.