И всё-таки на Родине

Адью, Азова отмели,
вмерзает прорубь в дно.
Метели небо отняли
и землю заодно.
Их дьявольскими танцами
и лес избит, и кряж,
скрипит ледовым панцирем
просоленный Сиваш.
Припадками падучими
мир болен всё сильней.
Как странен между тучами
клин зимних лебедей!
Скорей, скорее к югу им! –
там есть ещё трава!
Взметнулись в небо вьюгами
Лебяжьи острова.
Одесскими лиманами –
туманы, снег, - ни зги! –
и завывает заново
стихавший вой пурги.
Стенает клин над первыми,
что стынут навсегда,
попавши ночью перьями
в капкан коварный льда!..
…Но вот заливы крымские,
вот маяка стрела.
Как тяжело меж крыльями
качаются тела!
А снег кружит, беснуется,
бурлит, как в чане хмель,
влетая с гиком в улицы,
врываясь, как в туннель.
У, вражина погодина,
не трогай птиц, не бей!..
И всё-таки на Родине
им горевать милей!..
Над ялтинскою бухтою
луны восходит вал.
Валы о буны бухают,
смиряясь возле скал.
А утром
чуть несмелая
заря коснулась глаз –
большие птицы белые
обворожили нас.
О, эти шеи гибкие!
О, глаз печальный дым!
И мальчуган с улыбкою
бросает крошки им.
В такое время мглистое,
в такой развал в стране
доверчивость их чистая
тревожит душу мне.
И я, забывшись,
сбивчиво               
роняю вдруг слова:
– Всегда ли мы отзывчивы
на беды ближних, а?..
Душа скорбит о том, что
ведь есть – как ни казнись! –
людское вероломство
и алчность, и корысть,
и зависть,
зависть,
зависть
у коей нет границ,
нашёлся ведь мерзавец,
швырнувший камень в птиц.
И вот одна, отчаясь,
поникла вдруг, грустя,
её волна качает,
как колыбель дитя.
Кренится солнца парус
к зениту средь ветвей.
Ах, всё-таки осталась
надежда на людей!
Подранка очень бережно
несут, чтоб дать приют,
под вечер шторм вдоль берега
уже грохочет, лют…
Пусть кружат в звёздном
вальсе все
и мчат без бед они,
январские,
февральские
и мартовские дни!..
Пусть штормы, налетавшие
и день, и два подряд,
не траурными маршами,
а гимнами звучат!..
В шуршании и лепете
прибой почти нелеп,
у парапета лебеди
пощипывают хлеб…