Птенец картонный

***

               
        Перечитывая эти  записки,  я  убедился  в  искренности  того,  кто  так

беспощадно выставлял наружу собственные  слабости  и  пороки.  История  души

человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее

истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдений ума зрелого

над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие

или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он  читал  ее  своим

друзьям.

     Итак, одно желание пользы заставило меня напечатать отрывки из журнала,

доставшегося мне случайно. Хотя я переменил все собственные имена, но те,  о

которых в нем говорится, вероятно себя узнают, и,  может  быть,  они  найдут

оправдания поступкам, в которых  до  сей  поры  обвиняли  человека,  уже  не

имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем  то,

что понимаем.

                М. Лермонтов. «Герой нашего времени».

                Предисловие к журналу Печорина

 

 

Памяти Айгуль Исламбековой

I.

 

и вот мне приснилось что сердце моё не моё

не светится лживым зелёным окошком фейсбука

не ждёт в темноте соглядатаев подслеповато

и спицы и спицы в артритной ночи теребит

а едет в прожаренный город сквозь свет безнадёжный

крикливо толкается в поезде номер неясность

и снова и снова умеет болеть

 

и вот мне приснилось что всё впереди впереди

у сердца принявшего враз грациозные формы

вокруг толчея в подозрениях пенится пиво

не могут понять кто ты есть и зачем родилась

а шаг оступилась и вещи съедает и мебель

и платье жену и всё кроме страха войны

 

ну что развалились гражданка сидите спокойно

никто не бывает неправ и никто ни при чём

 

II.

 

В три года с подоконника уронен,

в четыре – вещей придурью отмечен, -

живи, живи, картонный мой уродец,

ты будешь мне поддержкой и отменой.

Тебя я сделал из того, что было,

чуть-чуть – из детских комплексов и фобий.

Ты будешь мне заменой и могилой,

и образом, и смертью, и подобьем.

Я в каждой речи – как перед мартеном,

томится покаяние по трубам, -

а ты расскажешь этим о вот этом

на языке торжественном и трудном.

Расскажешь о таком невыразимом,

с таких низин, что рты пооткрывают;

вперёд, вперёд, мой неудачный снимок,

дури их всех, картонный акробатик.

И вот уже не я, а ты по краю

идёшь, - но всех, что это я, заверишь;

легко отжившим сердцем поиграешь,

на новое, картонное заменишь, -

и упадёшь в траву птенцом подбитым.

Вот вздрагивают худенькие плечи,

а я шепчу: прости, так было надо,

а я шепчу: прости, так было поздно,

я время поверну, живи, не падай.

Но ты лежишь в крови картонной куклой

и взглядом с непридуманной обидой

мне, дурню, наказание пророчишь;

предателю, - предсмертное лепечешь.

 

III.

 

ну чего ты опять не о главном давай по главам

свет стоит опираясь на посох движеньем плавным

наставляя на тьму колчан

путь лежит освещённый дразня что не будет пройден

этой ночью меня убили в саду напротив

ты всё видел и промолчал

 

я писал детектив пролетая вдоль синеморя

размышлял из какого расти ему невермора

ан сюжетец и в нём изъян

ты стоял у меня на пути принцеват и свергнут

освещаем внизу дорожным лучом а сверху

смертью облачной осиян

 

ясно было что не жилец по-иному бледен

средоточье допросов слёз экспертиз и сплетен

было карму не побороть

а когда убивали тебя в три охапки света

чуть качнулся мой глобус как бы тебе на смену

новый фабульный поворот

 

говорили мне что не стоит грустить об этом

ни об этом писать да и вообще об этом

я издал свой роман-бабло

а вчера у меня попросил закурить прохожий

и скользнуло в его лице холодком по коже

что-то виданное давно

 

что-то было во взгляде с укором его такое

что-то нынче и в голосе хриплом твоём такое

хрен избавишься от вины

пролетая грозишься крылышком распростёртым

отражается небо в чумном корешке потёртом

и страницы темным-темны