Песня несчастно влюбленного

ГИЙОМ АПОЛЛИНЕР
ПЕСНЯ НЕСЧАСТНО ВЛЮБЛЕННОГО

[1]

Когда я затевал эту песню
Третий веку исполнился год
Я не знал что любовь не исчезнет
Феникс утром возьми и воскресни
Хоть казалось что ночью умрет
 
В Лондоне где бродил я влюбленный
Повстречался мне малый дурной
Странно было что смахивал он на
Страсть мою он глядит непреклонно
Издевается он надо мной
 
Он свистит ходит руки в карманы
Я за ним влагой я окружен
Полоумные полутуманы
Моря Красного ширятся раны
Там евреи а я Фараон
 
Мы любить не сумели друг друга
Словно волны бегут кирпичи
Для Египта нет пуще недуга
Войско где где сестра и подруга
О любви ты и не хлопочи
 
Там горели дома в кровоточье
Там фасад утопает в огне
В жалобах наступающей ночи
Парня этого женщина точно
Взглядом страшным напомнила мне
 
Взгляд был нечеловечески жесткий
Этим был на подростка похож
Встала пьяная на перекрестке
В ней кабацкой как раньше в подростке
Мне любви заподозрилась ложь
 
После долгих разъездов с удачей
Возвратился премудрый Улисс
Там восторг его встретил собачий
Пряха справилась с трудной задачей
И они наконец обнялись
 
И к Сакунтале царь возвратится
Без него истомилась жена
Вдаль ее устремлялись глазницы
В ожидании мужа царица
Лишь с одною газелью нежна
 
Счастье этих царей во владенье
Женщиною идет все на лад
Отдаляется приобретенье
Обе женщины темною тенью
Мне несчастье измены сулят
 
Преисподняя наша в печали
О забвении небо молю
И цари б свои тени продали
И цари б свои царства отдали
Тень пожертвовал я бы мою
 
Я зимую в прошедшем несчастье
Жду я теплых пасхальных лучей
Отогреют мне кровь от ненастья
Сорок мучеников из Севастии
Не сравняются с мукой моей
 
О корабль моей памяти судно
На котором я плавал вчера
Как волну эту горькую трудно
Нам отведать к тому же прилюдно
Зори красны грустны вечера
 
Я прощаюсь с любовью негодной
Отодвинутся эти года
Я о ней не заплачу сегодня
И расстанусь я с той прошлогодней
Не увижу ее никогда
 
Млечный Путь мы последуем рьяно
За тобою в иной звездопад
Сестры белых ручьев Ханаана
И утопленниц умерших рано
В их сверкании сверху глядят
[2] ВЕСЕЛОЕ ВОСХВАЛЕНИЕ
ПРОПЕТОЕ В ЧЕТВЕРТОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ ВЕЛИКОГО ПОСТА

Мне запомнилось утро в апреле
В это утро я счастье найду
Я люблю и любим в самом деле
Это время сплошного веселья
День для всех отведенный в году
 
На пасхальном мы празднике сладком
Погуляем на радость в лесу
Птичьим мы подивимся повадкам
И небесным чуть розовым складкам
Я в себе это счастье несу
 
Слившись вместе безумными ртами
Марс с Венерою сходят с ума
Нагишом они пляшут над нами
Обещающими лепестками
Раскрывается роза сама
 
Нежность все возмещает расходы
А цветенье идет все вперед
Благородна прекрасна природа
Хор лягушек запущен с восхода
Это Пан свою песню поет
 
[3]

Боги умерли вот незадача
Ивы плачут по ним до сих пор
Пана нет нет других на придачу
На парижском дворе я заплачу
Где кошачий торжественный хор
 
Рыбам хищницам в час их разбоя
Гимн сложить успевали рабы
Я пою свои песни изгоя
Королевам беду я открою
И сиренам хозяйкам судьбы
 
И любовь умерла Произвола
Рока вынести я не берусь
Мне обряд достается тяжелый
Я похож на супругу Мавзола
И ее неизбывную грусть
 
Это верность дворовой собаки
Верность вьющейся лозы стволу
Так верны своей вере казаки
Несмотря на их пьяные драки
Есть за что нам воздать им хвалу
 
«Бросьте крест ненавистное иго
Да поможет вам в том звездочет
Я велю всемогущий владыка
В мою церковь теперь как расстрига
Запорожский казак перейдет»
 
Но достойное слово ответа
Сочиняют они хохоча
Забавляет занятие это
Им хватает и скудного света
Озаряет одна их свеча
[4] ОТВЕТ ЗАПОРОЖСКИХ КАЗАКОВ
КОНСТАНТИНОПОЛЬСКОМУ СУЛТАНУ

В воровстве не уступишь Варраве
Да совсем не правитель ты наш
Вельзевула мрачней и кровавей
Весь в блевотине ты и в отраве
Сам на свой отправляйся шабаш
 
У кошмара такого разгула
Ни конца ни прощения нет
И в Салониках рыба уснула
Твоя матушка как перданула
Выпердком ты и вышел на свет
 
Не простят тебе мясо живое
Как на Страшный заявишься суд
Весь ты вылеплен из перегноя
Зад кобылий и пузо свиное
И лекарства тебя не спасут
[5]

Млечный Путь мы последуем рьяно
За тобою в иной звездопад
Сестры белых ручьев Ханаана
И утопленниц умерших рано
В их сверкании сверху глядят
 
Как пантера добычу почуяв
Красотою блудливой грозна
Флорентийских твоих поцелуев
Я природу узнал огневую
Вкус их выпить пришлось мне до дна
 
Этот взгляд зажигал неизменно
Гроздь сверкающих звездных огней
Сквозь глаза твои плыли сирены
В ранах рот заставлял неизменно
Плакать наших хранительниц фей
 
В самом деле я весь в ожиданье
На мосту под названьем Назад
Если б вдруг ты пришла на свиданье
Как ожившее воспоминанье
Женщине я сказал бы что рад
 
Твоему подчиняюсь я жесту
Мир без дна как бы у Данаид
Позабыть бы о прихоти женской
И вернуться к простому блаженству
Как дитя ни о чем не грустит
 
Не нужна мне забвенья попытка
Навсегда тебя выучил я
Облетела моя маргаритка
Дальний остров где все без избытка
Ты голубка и роза моя
 
А чертей и сатиров тут нет ли
Труп уже разложился в земле
Бабочки из огня меня встретили
Мне на шею навесили петлю
Как кому-то из граждан Кале
 
Я судьбе предоставлен двоякой
Носорог или единорог
Я к тебе возвращаюсь из мрака
Воплощеньем волшебного знака
Жезл божественный к утру привлек
 
Бог которому больше нет веры
Из слоновой ты сделан кости
И жрецы твои все изуверы
Даже жертвы твои лицемеры
И молитв нам не приобрести
 
Древний змей ты все тянешься следом
Как мое продолженье за мной
И умерших богов мне неведом
Замысел не делю я с соседом
Отведенный мне угол земной
 
В преисподней ты света не знала
Я привел тебя в солнечный день
Дай вершок мне земли как бывало
Это траурное покрывало
На мою надеваешь ты тень
 
Жгут на радостях белые ульи
И под снегом зима умерла
Огороды себя развернули
Ветки тонут в проснувшемся гуле
И апрельская легкость светла
 
Иммортели умрут но нескоро
Что подснежников этих белей
Так приходят в весеннюю пору
Древоносы поникшие взоры
Увлажняя у бедных людей
 
Вспухло сердце как будто восточной
Женщины преудивительный зад
Так тебя я любил что заочно
Продолжаю и прямо бессрочно
Сабель семь меня режут подряд
 
Сабель семь куда деться от боли
Сабель этих крепки острия
Сабли эти насквозь прокололи
И забыть о немыслимой доле
Зря захочет разумность моя
[6]

Саблю ту что назвали Палина
Верно сделали из серебра
Приготовили для исполина
Я пронзен этой саблею длинной
И Вулкан не желал мне добра
 
А прозвали Нубоссой вторую
Ту что радугой в небо впилась
Я с богами на свадьбе пирую
И победу ее торжествую
Передал ее сам Карабас
 
Ну а третью назвал бы Херапом
Он окрашенный в краски небес
Он Луи Фильтенен он с нахрапом
Малым карликом хоть и не слабым
Разрезвился по сабле Гермес
 
А четвертую звать Малюрена
Свой поток она не пролила
Вечера в ней блестят непременно
И русалки плывут неизменно
И свои окунают тела
 
Пятая из сказаний не были
Сент-Фабо называлась она
В ней растет кипарис на могиле
Факелы зажигались и плыли
Каждой ночью свеча зажжена
 
А в шестой была слава металла
Что приятен и сладок для рук
Нас к концу приводило начало
Утро каждое пооткрывало
Петухов зажигательный звук
 
Бесконечно тянулась седьмая
Розы лик постепенно угас
И любовь эту дверь закрывая
На прощание мне повторяет
Никогда не знавала я вас
[7]

Млечный Путь мы последуем рьяно
За тобою в иной звездопад
Сестры белых ручьев Ханаана
И утопленниц умерших рано
В их сверкании сверху глядят
 
Бесов случая замысел страшен
Глохнут скрипки не слышно игры
Мы концом услаждаемся нашим
Все спиною к обрыву мы пляшем
Ниже ниже спускаясь с горы
 
Как с судьбой совладать в самом деле
У царей отнят разум и стыд
Звезды стынущие заблестели
Жены всем изменили в постели
А история вас не простит
 
Луитпольд двух безумных высочеств
Дядя и на беду опекун
Этой страшной купальскою ночью
Светляков он увидел воочью
Предвещавших убийства канун
 
Возле замка где все неизменно
Где всегда распевали гребцы
В жизнь внезапно вошла перемена
И как лебедь плыла там сирена
В белом озере скрылись дворцы
 
С ртом открытым нырнул онемело
Принц который был дядей храним
В серебре помертвелое тело
Всплыло сразу и в небо глядело
Изменяющееся над ним
 
Лира Солнца вредит моим пальцам
В мелодическом грустном бреду
Всей июньской жары постояльцем
И себя не убившим скитальцем
Я прекрасным Парижем бреду
 
Двор воскресный еще бесшабашней
Звон монет посреди бедноты
Опьянение песней всегдашней
И как будто пизанскою башней
Наклонились с балконов цветы
 
И парижские сумерки блеском
Электричества напоены
А трамваи проносятся с треском
В их машинном движении резком
Зелень светится вдоль их спины
 
И кафе дым густой не зазвеяв
Сквозь простуду сифонов и чад
Сквозь повязки на бедрах лакеев
Диким пеньем цыган-лицедеев
О любви тебе вновь прокричат
 
Рыбам хищницам в час их разбоя
Гимн сложить успевали рабы
Я пою свои песни изгоя
Королевам беду я открою
И сиренам хозяйкам судьбы
 

Толчком к написанию «Песни несчастно влюбленного» (или, согласно толкованиям словарей, «изгоя, отвергнутого») Гийома Аполлинера (1880—1918) послужила любовь юного поэта, приведшая в 1903—1904 гг. к разрыву с любимой, ради которой он тогда совершил две поездки из Парижа в Лондон, где она в это время жила. Краснота кирпичных лондонских зданий, до сих пор впечатляющая людей, эстетически одаренных (как можно убедиться, например, по фильму Антониони «Blow-up»), у поэта в самом начале текста вызвает ассоциации с Красным морем, а отсюда с сюжетом ветхозаветной книги Исход и Египтом (откуда и образ сестры-жены фараона). Красный фонарь лондонского дома свиданий ведет к образам проститутки, сравниваемой с дамой сердца, и парня-зазывалы, которые помогают снизить лирический пафос, и дальше перемежающийся обличениями и обвинениями женщины, его отвергнувшей.
Хотя к моменту первой журнальной публикации всей композиции в 1909 г. (и пере­издания ее в 1913 г. в составе знаменитого стихотворного аполлинеровского сборника «Алкоголи») Аполлинер уже стал признанным лидером парижского и мирового крайнего авангарда, переводимое сочинение написано традиционным французским рифмованным силлабическим стихом (условно переданным русским трехстопным анапестом) со строгим соблюдением строфического деления (на пятистишия) в духе традиции, возводимой к Вийону. Новизна (помимо переносов и других ритмических новшеств и неточных рифм, которым я пробовал подражать) определяется полным отсутствием знаков препинания и непрерывностью всего текста, где границы между составными частями еле намечены и не всегда соблюдаются. Однако предвосхищаемый в духе позднейшего сюрреализма (одним из главных вдохновителей которого становится Аполлинер) поток сознания, как в музыкальном сочинении, членится повторяющимися строфами-рефренами: обращением к Млечному Пути, сравниваемому с библейскими молочными реками, и напоминанием о жертвах римских садистических рабовладелиц, бросавших рабов на съедение хищным рыбам. В текст также вставлены почти самостоятельные куски, обозначенные в начале каждого из них заголовками (концы и переходы к другим темам не отмечаются никак). Из них едва ли не наибольший интерес вызывают строфы, представляющие собой близкий к подлинникам пересказ Письма турецкого султана запорожским казакам и их Ответа (включенного из-за их верности своей вере в число перечисляемых поэтом примеров верности не только в любви; это место мне кажется близким к написанной много позже «Поэме конца» Цветаевой). Аполлинер, по матери (Костровицкой) из поляков, сохранял интерес к истории и языкам Восточной Европы, в его (смелой и по тем временам считавшейся порнографической) прозе есть и некоторые восточнославянские нецензурные (тогда) слова, переданные и в этих вставных текстах. Удивителен интерес к полотну Репина у ближайшего друга Пикассо кубистического периода, идеологом которого он был в своих статьях (последняя из них — манифест искусства будущего — была написана им незадолго до смерти по особой просьбе Дягилева, над знаменитым «Парадом» которого — знаком кубистической театральной революции 1917 г. — он тогда работал вместе с Пикассо).
К числу таких вставных частей принадлежит также навеянный ранним счастливым временем любви пасхальный гимн и раздел о Семи саблях (нашему читателю, быть может, напоминающий знаменитое сочинение Хачатуряна). Современные толкователи норовят понять название каждой из них как эротический (обычно фаллический) символ. В некоторых случаях (как по отношению к третьей сабле, где в словосложении в конце использовано имя античного бога Приапа) это несомненно, в других — вероятно.
В игре Аполлинера учеными словами (часто греческого происхождения), как и в многочисленных уподоблениях, касающихся самых разных эпох и стран, сказывается широта истоков его метафор. В перечислении счастливых героев прошлого рядом с общеизвесным возвращаюшимся Улиссом, которому радуется не только Пенелопа, но и его собака, возникает воспетая великим древнеиндийским поэтом Калидасой невеста царя Сакунтала, проведшая в лесу время разлуки, вызванной потерей обручального кольца. Мучение несчастного влюбленного превосходит страдание замерзших во льду мучеников древнеармянского города Севастии и супруги карийского царя Мавзола, от имени которого пошло столь широко прославившееся название мавзолея. Рядом с общеизвестными из истории и истории искусств Франции мотивами, как граждане Кале, возникают и события недавнего времени. Важную для всего сочинения идею безумия современных правителей Аполлинер иллюстрирует историей баварского принца-регента Луитпольда, правившего от имени двух сума­сшедших племянников, один из которых покончил с собой, утонув в озере. Ницшеанская идея смерти богов (в частности, античных, как не раз называемый Пан) проходит через всю последнюю часть композиции.
В финале текста возникает новый (для тогдашней французской поэзии) образ современного Парижа с электрическим светом и трамваями. Аполлинер был одним из первых поэтов мирового урбанизма, в котором город оказывается главной волнующей темой. Если визг цыган нам сразу напоминает о стихах Блока тех же лет, не могу удержаться от сопоставления различий в деталях. В отличие от «сонных» лакеев в ресторане у Блока (в «Незнакомке») и зевающего лакея в аналогичных стихах молодого Пастернака, в парижских ресторанах (всегда — и много десятилетий после Аполлинера — буквально удушающих жаром многолюдства) лакеи (явно уже выходцы из Африки) — в набедренных повязках и в постоянном кричащем движении. Урбанизм везде в Европе начинается одновременно, но переодевается в разные одежды. Аполлинер остается одним из первых в этом рывке к будущему.
Обозначающие разделы текста цифры в квадратных скобках поставлены переводчиком в помощь читателю — в оригинале их нет.
 
Перевод с французского и послесловие
Вячеслава Вс. Иванова