2012 - 7 конкурс. Итоги. Девятый арбитр

Как я и обещала, сегодня мы подводим окончательные итоги нашего последнего конкурса сезона 2012.

Завершающее мнение по финальным стихотворениям выскажет, как вы уже догадались, Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей.
=====================================


Итак, господа, перед нами снова Золотой теленок, то бишь Пегас. И снова сакральное число предметов – 12! Для простоты вернемся к классическому варианту со стульями, предположив, что в каждом из них находится по стихотворению – и где-то оно может оказаться настоящим сокровищем. Ну, а теперь прошу нервных покинуть зал! Не забывайте, что я сын турецкоподданного, следовательно, потомок янычаров, а янычары не знают жалости ни к женщинам, ни к детям, ни к служителям Эвтерпы!



№ 1. и было лето

и было лето… небо синее
себя выплёскивало в город.
и всё на свете пересиливал
любвеобильный солнца норов,

слепящий белыми террасами
всепроникающий солярис.
и мы с тобою лоботрясами
с утра до вечера слонялись

по переулкам незатейливым
и тёмным скверам с повиликой,
где всё на свете перетерпливал
народ от мала до велика.

и по затейливым окраинам
среди их выбоин и сколов,
где проходила неприкаянной
житуха люда городского.

и было нам с тобою празднично.
и понимали мы едва ли,
что, продолжая лоботрясничать,
мы это лето продлевали,
 
чтоб утра снова были синими,
и солнце, город опоясав,
кидалось щедро апельсинами
в неисправимых лоботрясов.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Граждане! Да вот же он – слепящий белыми террасами любвеобильный город моей мечты! Ну, может, не Рио-де-Жанейро, но каково же было в нём лоботрясничать! Немного фантазии, и вот они – мулаты, синее море, волшебный город в глубине бухты, экспорт кофе!.. Все в белых штанах, и апельсины! Бочками! А какой слог, какие рифмы,
какое настроение! И, хотя «солярис» не вполне понятен, главное, не создается впечатление, что ты чужой на этом празднике жизни. Как говаривал мой знакомый Авессалом Изнуренков, божественно, божественно! Ну, скорее к следующему стулу!


№ 2. чем воздушней наши замки…

Надежды в прошлом оставляя,
Приходит этот день и час,
Когда посредственность людская
Всё меньше раздражает нас...

Уже не вписываясь в рамки,
Мы начинаем замечать,
Что, чем воздушней наши замки,
Тем легче думать и дышать.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Ах, как приятно встретить знакомый размер! «Страдал Гаврила от гангрены, Гаврила от гангрены слег!..». Хочу заметить, кстати, что на Стихире обнаружено аж три Ляписа Трубецких – жалкие двойники бессмертного автора Гаврилиады! Но – ближе к телу!
Автор абсолютно прав – посредственность окружающих должна не раздражать, а вдохновлять и побуждать к действу вне всяких рамок, о чем и писали подробно Ильф и Петров во фрагментах моей биографии. Перед нами самый лаконичный стих, поэтому каждая строка должна быть плотно вбита на свое место, как тома в архиве гражданина Коробейникова. Так и происходит с тремя последними строками каждого катрена. Но вот первые строки вызывают всякие ненужные вопросы. Из плюсов хочу отметить, что мысль про замки ассоциируется у меня со светлым образом Кисы Воробьянинова, великого мечтателя и романтика.


№ 3. Заходи, посидим...

Заходи, посидим. Я сегодня как будто свободна
и немного одна, и почти что совсем не грущу,
не воюю, не плачу, не радуюсь. В мыслях – болото
(растеряла азарт, как разбитый кривлянием шут).

Помолчим просто так… Все хорошее, вроде, сказали.
А плохое - зачем? Даже, знаешь, идей никаких.
Пусть бессмысленность бродит на чьем-то чумном карнавале,
там красуется ложь в зеркалах (я так думаю, слишком кривых).

Помолчим о себе. О своей неудавшейся роли
в бестолковом спектакле в угоду бредовым страстям,
где в избытке все то, что дает при сложении нолик -
вроде гладкий и мирный, но режущий душу пустяк.

Будто лучшее – об пол, и с грязью зловонной – на свалку!
Будто… Нет, не хочу! От расстройства расклеилась ночь
и, собрав отгоревшие звезды во тьму катафалка,
повезла оживлять их от нас, неудавшихся, прочь.

Помолчим о красивом, о добром, счастливом и нежном.
Вдруг поможет заклеить порезы в уставших сердцах?
Зачеркнем приговор. Он случился в горячке – поспешный.
И тогда... может быть, нас минует начало конца...
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Ну, вот и третий стул! Ах, как уйти здесь от блаженных воспоминаний о сладкой вдове Грицацуевой, которая всегда «как будто свободна и немного одна…». Тут, правда, серьезней – не чайное ситечко и дутый браслетик, а чумной карнавал, бестолковый спектакль, бредовые страсти и зловонная грязь. Единственно, что радует – гладкий и мирный, но всё же режущий душу пустяк, т.е. нолик. Про остальное уже умолчу.


№ 4. переходы

 знаешь, оливия, гладкие переходы
 из пеленальных комнат в глухие воды,
 где пузырится свет, облекая в пену
 наше бессмертие. лопнувшие ступени,

 тканевый воздух, вышитый небосводом,
 скоро, оливия, только умри - и вот он,
 вспоротый сизарями цветёт и дремлет.
 ты ли из глаз моих вынимала землю,

 ты ли мне чёрным лебедем в спину билась,
 твой ли рубиновый голос горчил рябиной?
 выклюй, оливия, из мирозданья осень.
 некого тут прощать: на прощёных возят

 айсберги городов и вулканы храмов.
 тот, кто спасён тобой, тот смертельно ранен.
 воин из памяти, бог из живого металла,
 я бы остался с тобой, но меня не осталось.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Ах, какой красивый текст, словно вышедший из-под пера любителя ребусов старика Синицкого, внештатного сотрудника газеты «Шевели мозговой извилиной»! Мощный поток переходов, найти смысл в которых не проще, чем Наркомфину с его
сверхмощным налоговым аппаратом найти советского миллионера. При том, что он (миллионер, а, стало быть, и смысл) определенно где-то есть! Строки переливаются и блестят, как бриллиантовый дым. И если в него долго всматриваться, то и картинки какие-то начинают проступать, каждый раз иные. Лично мне более всего понравилось «Я бы остался с тобой, но меня не осталось» – какая фраза! Как бы я сказал её на прощанье мадам Грицацуевой!


№ 5. *** (Однажды наши стихи осыпятся...)

Однажды наши стихи осыпятся –
Верлибры клёнов, сонеты ясеней...
Уронят рифмы осины осипшие,
Закружатся строки элегий липовых,
Земля покроется вязью вязовой.

Написано мною с лихвой, но я
Готова как все облететь однажды...
И вдруг понимаю, что я-то – хвойная!
И, пусть не могу тягаться с секвойями,
Иголкам моим стихопад не страшен.

У Лукоморья сосна кудрявая
И тис тарханский пусть потеснятся.
Вольготно ветки мои расправлены.
У кабака пошумлю на славу я
С рязанской елью в разгульном танце.

Мне в мартобре с броским кедром выситься!
Колоть цитатами всех в запале.
Краснейте робко, рябины-завистницы!
Но мне объясняют, что я-то – лиственница...
С досады желтею.
И осыпаюсь.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Со времен поиска сокровищ мадам Петуховой не могу равнодушно относиться к дереву, особенно к ореху. Ну, а тут – просто дендрарий какой-то! Не хватает только карельской березы и палисандра. Правда, насчет Лукоморской сосны – смутное сомнение, но каков сюжет, какие созвучия! И какой печальный, столь знакомый мне ироничный финал.


№ 6. твою дивизию

твою дивизию сняли с марша – латать прорехи любой ценой. радистки в штабе – такие маши, что забываешь про позывной. пусть на исходе и рис, и рислинг, зато махорки ещё сполна. холодный лоб допекают мысли о том, что завтра была война, что в рукотворных полях под Ржевом уже заряжено вороньё. и солнце тщетно забилось в жерла – такое близкое и своё, и каждый первый боится сгинуть, а каждый третий зовёт Отца, но строго смотрят с портрета в спину усатый вождь и двуглавый царь, толкая грудью на амбразуры. не жаль патронов и кумача, ведь вбито накрепко: пули – дуры, а штык – особенная печаль.

твою дивизию враг не любит и накрывает огнём с небес – опять мешаются кони, люди, железо, дерево и свинец. и вот в такой трансцендентной каше вариться заживо дан приказ. орудий туберкулёзный кашель, воронки, взрывы, кровавый наст – по-настоящему, больно, насмерть. бежать, захлёбываясь «ура», бог завещает армейской пастве – добро с винтовкой добрей добра, а это значит: назад ни шагу. сто грамм для храбрости, и в окоп. и снова трассеры вместо радуг дырявят сонное молоко, которым выпиты синь и осень, иприт и радий. и поутру одни других умереть попросят, руками трогая кобуру.

твою дивизию, как несладко сгорать в землянках и блиндажах, когда атак родовые схватки торопят тужиться, чтоб дожать, когда захлёбывается ветер прогорклым дымом, сухой слюной, и мертвецами былых столетий опять бахвалится перегной. невесть кому посылать угрозы, чертей контуженных звать на бис, всерьёз лелеять последний козырь – последний выстрел длиною в жизнь, смеяться танкам в стволы и траки – достанет сил ли? красны бинты. но с душ посыпались ржа и накипь в ладони выжженной пустоты. и ангел в каске смеётся рядом…
но словно пеплом швырнёт в лицо, когда представит страна к наградам твою дивизию – семь бойцов.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Про эти дела я знаю только со слов товарища Грицацуева, инвалида империалистической войны, да по картинке «Взятие Перемышля» из журнала «Летопись войны 1914 года». Сейчас многие забывают имена героев, время - хуже НЭПа, нет уже того энтузиазма. И уважаемый автор своими строками начинает многословно ковырять то, что мирному обывателю знать не хочется, расписывать всякие, вовсе не трансцендентные, страсти и ужасы. И делает это убедительно, словно напоминая: нам предстоят великие бои!


№ 7. Она не была в Париже

Она боялась четвергов и смерти.
В ней страхи эти выросли из детства,
когда прокручивала километры
былых событий или их последствий.
До липкой дрожи доходило дело,
себя ругала разными словами,
но каждый раз на сердце холодело,
когда внезапно думала о маме.

Она страшилась темноты и смерти.
Всю ночь спала с включённым абажуром,
плыла во снах, не ощущая тверди
и тяжести, по-здешнему дежурной.
И всё понятно было без вопросов,
что все умрут, кто раньше, кто попозже,
не будет близких и знакомых просто,
детей не будет…нет, не надо, боже.

Она боялась смерти и забвенья,
что было, в принципе, одним и тем же.
Мгновенья лет, как золотые звенья,
цеплялись колко, радовали реже.
Ну как ей жить с такой тяжёлой ношей?
Сажать цветы и наслаждаться жизнью,
когда так много остаётся в прошлом -
и даже пресловутая отчизна?

Она устала от безумных страхов.
ей стало всё предельно безразлично.
Не возбуждали охи, вздохи, ахи,
и в возрасте, достаточно приличном,
решилась жить, чтоб было не напрасно.
чтоб не было мучительно... И трижды
объехала Европу  - мир прекрасен!
Но почему-то не была в Париже…
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Как говаривал отец Федор, намекая, видимо, на «по-здешнему дежурную тяжесть», «женщинам тоже тяжело». Я вот тоже не бывал в Рио-де-Жанейро, но разве ж это повод дойти до состояния, когда не возбуждают «охи, вздохи, ахи»! И не надо кивать на «достаточно приличный возраст». Но вот что мне близко - это про золотые звенья, которые колко цепляются и вовсе не радуют, особенно при встрече с румынскими таможенниками на раскисшем льду Днестра. О, эта пресловутая отчизна! И всё же - почему бы действительно не сажать цветы и не наслаждаться жизнью?


№ 8. Призрачный город
 
В городе несбывшегося  и сновидений,
Негремевших гроз и позапрошлых дождей,
Бродят по дорогам неприметные тени –
Силуэты нами позабытых людей.

Там стоит повсюду чёрно-белое лето,
Там цветы не пахнут и не радуют глаз,
Время от безделья составляет буклеты
Из ненужных слов и недосказанных фраз.

Всё так эфемерно, так прозрачно-непрочно!
Среди клятв забытых и истлевших страстей
Письма неотправленные учат построчно
Тени неродившихся когда-то детей.
 
Там хранятся призрачные воспоминанья,
Вызывают боль и  провоцируют  страх
Улицы, растянутые  по подсознанью,
Города, в который возвращаемся в снах.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
А вот и очередной стул! И это, скажу вам, полная тоска. Примерно такой тоскливый ужас охватывал отца Федора на вершине отвесной скалы. Ну, у того хоть колбаса была. А здесь – вообще никаких надежд, упадочный стиль, эпоха Керенского. Вялый декаденс, Фрейд жадно потирает руки. То ли письма учат тени, то ли тени учат письма. Так и хочется воскликнуть: выше голову, товарищ!


№ 9. Привычный расчёт

                Мы поедем с тобою на А и на Б
                мимо цирка и речки, завернутой в медь,
                где на Трубной, вернее сказать, на Трубе,
                кто упал, кто пропал, кто остался сидеть...
                А.Ерёменко

Время мерно чеканит привычный расчёт:
кто упал, кто пропал, кто сдаёт, кто ведёт...
Время рубит с плеча, подставляет плечо
и лукаво влечёт в авантюры.

Рельсы, рельсы... И серые пролежни шпал...
Телефон, телеграф, Интернет и вокзал...
Пусть летящий вперёд паровоз опоздал -
на перроне стоит диктатура.

"А" упала – лишь только круги по воде,
"Б" пропала, а кто-то остался сидеть...
И на Трубной взахлёб воет ветер в Трубе,
будто с ветра содрали три шкуры.

Кто сидел на крыльце – нынче в третьем лице:
царь, царевич... С припиской "посмертно" в конце...
А по осени вновь Царскосельский лицей
объявляет набор штукатуров.

Вновь волнуется море на "раз" и на "два",
вновь в пучине безмолвия тонут слова...
Но в момент, когда с плахи летит голова,
замирает любая фигура.

Аты-баты... Мы шли, не считая солдат,
и, похоже, опять не заметил отряд,
что благими идеями теплится ад
под кипящим котлом политуры.

Кем ты был? Кем ты стал? Кто ты будешь таков?
Что посеешь на стыке железных веков?
Время глухо гремит кандалами замков,
прошлых замков измяв арматуру.

Нас ещё сосчитают: кто будет водить,
и кто будет сидеть на крыльце у воды,
кто пройдёт по воде, оставляя следы
невесомой строкой субкультуры...

Слышишь?..
Время чеканит привычный расчёт...
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Как это верно: кто упал, кто пропал, кто сдаёт, кто ведёт... Судьба играет человеком, а человек играет на Трубе… Вечные вопросы и пронизывающий ветер на российских просторах. И эти особые отношения со временем, про которые лучше всех сказали мои одесские летописцы: «Между тем как одни герои романа были убеждены в том, что время терпит, а другие полагали, что время не ждет, время шло обычным своим порядком».


№ 10. Жребий брошен

Проплывала равнина под оком орла.
Высыхали готовые фрески...
Жизнь топталась на месте, бежала, брела
И молилась на тоненький крестик.

Пограничье томилось предчувствием бед,
Как невеста в нетронутом платье.
Кто-то вслух уповал на бесплатный совет,
А в душе налегал на проклятья...

День отвешивал ночи глубокий поклон,
Марс на ломтики сердце разрезал.
На рассвете войска перейдут Рубикон...
Улыбается дремлющий Цезарь.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Знавал я со слов Берлаги одного Юлия Цезаря, разоблаченного главным врачом психушки профессором Титанушкиным. В этом стихотворении профессора заинтересовала бы подробность насчет тоненького крестика, на который молилась жизнь в первом веке до н.э., не забывая одновременно совершать кучу других действий. И, возможно, он даже предположил бы, что «невеста в нетронутом платье» – это, скорее всего, нетронутая невеста, и начал бы рассуждать насчет скрытого либидо… Но мы не пойдем по этому пути.


№ 11. в этом городе

в этом городе снег фиолетовый,
он с утра выпадает по вторникам
исключительно, выпал и нет его.
он в любимчиках ходит у дворников.

фиолетовый снег, быстро тающий,
исчезает задолго до вечера.
в этом городе публика та ещё,
с ней, конечно, ему делать нечего.

потому что ей всё фиолетово
и, практически, всё ей без разницы,
а поскольку и снег цвета этого,
то она полагает – он дразнится.

да и небо всё время здесь хмурится,
и молчат телефонные линии.
этот город – сюжет для Кустурицы,
в нём снимать бы шедевры феллиневы.

бургомистр наследственный трепетно
здесь относится к метеорологам:
их прогнозы сверяются с дебетом,
не сойдутся – за шкирку и волоком.

вот поэтому снег лишь по вторникам,
а дождям разрешили по пятницам.
и по цвету осадки одобрены.
и ни шагу ступить, ни попятиться.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Какой милый стульчик! По-моему, легко, забавно и симпатично. Обожаю провинциальные городки с их трогательными порядками, а работники метлы так и вовсе мои любимые герои. Даже хмурое небо и повсеместные фиолетовыеи явления кажутся совершенно игрушечными и не мрачнее фиолетовых усов Ипполита Матвеича. Кстати, Феллини мог бы снять неплохой фильм о моих похождениях…

№ 12. Нет смысла

                необъяснимо
                режутся вены
                не больно
                не стыдно
                от дурости жизни
                где новости дня
                татуированы

                Иероним Босх
                http://www.stihi.ru/avtor/dengneva


Нет смысла ни капли здесь – в мире холодных ветров.
Недаром в печали под ржавый мотив флюгеров
По улочкам старым тут носятся демоны зла,
Под звон стеклотары. И сажа, как прежде, бела.
И необъяснимо, как быстро все сходят с ума,
Вот с ретушью снимок – всё язвы, тюрьма да сума.
Граффити на стенах, икс, свастики жирный паук,
Надрезаны вены, что ж... – тоже хороший досуг.
И даже не больно, жить в муках гораздо страшней...
Есть право быть вольным там – в омуте чёрных теней,
За стенами плача убиться о край пустоты
Сто раз неудачник, хоть руки и совесть чисты...
И даже не стыдно в ночь спрятать охапку минут
От дурости жизни, от лжи непомерной Иуд.
Там жить невозможно, где новости дня, как набат,
и глянец обложек и демоны судьбы вершат
тех, что татуированы смертью.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Ну, вот и последний стул! Вот это, как говорится, радикальный черный цвет! Нагромождение мрачных страшилок, сквозь которые кое-где пробивается голос автора, да тут же и исчезает снова. Конечно, жизнь диктует нам свои суровые законы. Оно понятно, на каждого гражданина, даже партийного, давит атмосферный столб весом двести четырнадцать кило. Но нельзя же вести себя так, будто никакого Рио не существует, и последний город на земле - это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана!


Вот, собственно, и всё. Остается лишь добавить, что, дабы совсем уж не обижать уважаемых авторов, пришлось удалить из рецензий упоминание про людоедку Эллочку, а также бессмертные фразы: «Киса, я давно хотел Вас спросить как художник художника: Вы рисовать умеете?» и «Почем опиум для народа?». Но не буду вас больше отвлекать. Это помешает вам правильно выделять желудочный сок, столь необходимый для здоровья.

С наступившим Новым годом! Удачи и новых шедевров!


ПРИМЕЧАНИЕ СОСТАВИТЕЛЯ.

Поскольку уважаемый г-н Бендер, увлекшись высокой поэзией, забыл при этом дать стихотворениям конкретные оценки, сделаем это за него, руководствуясь его же тонкими намеками и эвфемизмами. При этом будем примерно придерживаться слегка измененных критериев, введенных Сергеем Ивкиным: http://www.stihi.ru/2012/12/03/3157

Итак, критерия оценки – три.

Первый (У) – уникальность, т.е. своеобразие, собственный взгляд на мир, откровенность.

Второй (Э) – энергетика, мощность, драйв, когда стихотворение захватывает и не отпускает до самого конца, как правило, неожиданного.

Третий (Т) – техника сложения. Сюда относятся рифмы, размеры, лексика, аллитерация и т.п. Еще, пожалуй, гармоничность формы и содержания.

С учетом этих критериев мы получаем таблицу результатов, которую вы видите под основной турнирной таблицей.