Врачеватели

     Толик Мотин не верил своим глазам – такого не может быть! По реке, по самому ее фарватеру, плыл бобер. Толик стоял как вкопанный: бобер лежал на спине, подставив жирный живот ласковым лучам солнца и скрестив лапы на груди, словно издеваясь! Потом спокойно разрезал гладь вдоль берега, напротив застывшего в недоумении Толика, всем своим видом  демонстрируя: плевал я на ваши методы  искоренения! Широкий хвост, словно акулий плавник, волочился следом и подчеркивал бобровую вседозволенность. Толик стоял, не шелохнувшись – действие происходило в нескольких метрах от него и производило впечатление.  «Да-а-а...» - только и мог сказать Толик. Ему даже показалось, что тот заглянул ему глаза: а ну, достань меня!
     Толик пришел в себя, когда под ногами осыпалась бровка берега,  и взмахнул рукой, словно открещиваясь от грешного видения: бобер шлепнул хвостом по воде и скрылся в речке. «Да-а-а», - снова протянул Толик, приходя в себя. Такого еще не было!
     Это был вызов! Прямой! Кто кого?
     Нельзя сказать, что Толик Мотин не любил бобров. Он, можно сказать, вырос при их повседневном пребывании. Бобровая семья раньше постоянно проживала в их бучке.  А баба Мотя говорила, что сколько была жива помнила их! Самый старший – «хозяин» ввечеру встречал ее, затаившись  в  молодом осиннике, что вплотную подходил к хате. Когда она щелкала засовом калитки, он прыгал в воду и шлепал на весь двор своим широким хвостом: мол, порядок, все дома!  А в Береще, что раскрывалась необъятным простором за хатой Толика (она была крайняя в деревне),  бобров было так много, что люди  свыклись и не обращали на них внимания. Уживались с ними, хотя бывали драматические случаи.
     Толик на всю жизнь запомнил один эпизод, когда  корова тети Мани провалилась в бобровую яму, и ее дружно, всем селом вытаскивали, обмотав рога и копыта пеньковыми веревками. Корову вытащили, но к бобрам  претензий никто  не предъявлял. Отругали Петьку Самохина, который не доглядел, будучи на пастве, и позволил коровам углубиться в бобровые владения. Баба Мотя про тот случай так говорила: «Зачем их трогать? Они с давности там...»
     Про саму Берещу Толик, пока был маленький, наслушался от бабы Моти столько рассказов, что их хватило бы на толстый последовательный  сборник, и сюжеты тех рассказов потом часто всплывали в его памяти: вот тяжелые баржи, груженые солью, медленно проходят крутой поворот, а вот маленькие буксиры  тянут длинные плоты, сколоченные из бревен,  а бобры сидят в своих норах, не высовываясь, только огромные щуки рассекают впереди сплава речной фарватер, и скрываются в зарослях камыша. А из более давней истории, «варяжской», Толику снились сны: заморский струг заходит в Кронштадт с готической башенкой (так называлось урочище при западном береге одноименного озера), а там его поджидает лошадиная упряжь, чтобы тянуть дальше - по земле, волочить струг до следующего водного потока, до Березины. А в струге том соболиные шубы да драгоценные украшения!
     ...Толик уехал из деревни в Минск и поступил в электромеханический институт. Бывая дома на каникулах,  он, как и раньше, ходил в Берещу, и не раз, но она словно притихла, призадумалась, что ли? Бобры словно вымерли. Их ямы, как и прежде, чернели по берегам водоема, но что-то изменилось в поведении животных: от их жилищ исходила некая безжизненная пустота. А может, бобры затаились в глубине, выжидая?
     Вместо бобровых всплесков теперь окрестности Берещи оглашали рычания тракторных моторов и оглушительные крики уставших механизаторов. Широкую пойму реки осушали: вырубали деревья, что густой порослью покрывали прибрежные склоны – делили на «карты», прокладывали осушительные каналы и добывали торф из болота. Сколько вывезли этого «палива» - энергетического горючего, одному Богу было известно.
     Выскобленная Береща выглядела теперь как сгорбленная старушка, исхудавшая и высохшая. Далеко просматривались ее пустые, тоскливые берега.
     Толик воспринимал осушение как неизбежность, как непогрешимое решение партии и правительства. Это как в пассажирском поезде: хотел билет в один вагон, купейный, а отсылают в плацкартный, мол, все места заняты. Он уже заканчивал институт и не задумывался, каково в новых условиях бобрам.  А чего было ожидать, если  место их обитания существенно изменилось. Добыча торфа  привела к плачевным последствиям: пересохла протекавшая через деревню речка. И тот бобер, прижившийся возле их дома,  все реже и реже встречал бабу Мотю у ворот. Однажды Толик расслышал, как она соседке жаловалась: «что-то наши бобры нос свой не кажуть...»
     Но бучок возле хаты воду держал  – видимо, били подземные ключи, и Толик мог даже еще искупаться летом, а зимой, как и раньше, в  детстве, там собирались местные ребятишки, чтобы поиграть в хоккей. Но зимы были уже не те: ни тех морозов, с прострелами в бревенчатых  углах горячо  натопленных  хат и катанием в сильные морозы по глубоко промерзшей речке на «трубянке» - на согнутом в три погибели отрезке дюймовой трубы,  ни сильных снежных наносов, чтобы с разбегу кувырнуться в белый мягкий мешок с высокого берега. И любимый им в детстве коловорот было уже не сделать: ширина подсохшего бучка не позволяла установить плечики, чтобы раскрутить салазки. А бобер-«хозяин» и вовсе  исчез...
     А кому он теперь нужен? Толик в Минске все больше думал о перспективе, о том, что скоро выучится и – прощай деревня! – уедет в какой-нибудь большой город.  Береща, серой массой проступавшая за околицей,  уже не  влекла своей загадочной историчностью, казалась простой,  понятной и изученной. 
     Бобры не ожидали, что Толик станет самостоятельным.
     А случилось что? Толик выучился, стал хорошим специалистом, много зарабатывал, получил квартиру, купил машину  и - обосновался в городе. Жизнь шла своим чередом, как у всех молодых выпускников высших учебных заведений. Шла до определенного периода, до поворота.
     А потом пошло-поехало - не заладилось  с первой женой, он прогнал ее, когда увидел, что та ленивая баба, да и детей от нее не было. Нашел новую женщину, та родила дочку. Но тут умерла баба Мотя, в хате осталась одна мать (отца он не помнил), и Толик в деревню стал наведываться все реже и реже, разве что по праздничным дням, чтобы навестить мать да встретиться со старыми друзьями. Да и новая жена Толика с неохотой выбиралась из города.
     А что  делать в деревне?  Толик увлекся одним делом, которое сжигало весь его деревенский запал. Он познакомился с Мишкой Биндером, который  отыскивал под землей старинные вещи, сбывал их, и выстроил самый большой дом в округе, с зеркалами до потолка и оленьими рогами в прихожей.      
     И  Толик тоже пошел по его стопам. Но, что удивительно, Толика меньше всего интересовали сами древние украшения и старинные монеты. Он их отыскивал, чтобы представить саму жизнь того времени. И колесил по районам, выискивая тысячелетние поселения, долго пропадал. А однажды ему повезло, он откопал настолько древние образцы, что повез их в Минск,  в археологический институт. Там удивились и  снарядили ученую экспедицию. Возвратились оттуда уже с целым мешком разных ценностей, и похвалили Толика.
     С тех пор Толик  не вылазил из путешествий. Он называл себя гордо -«валацугой», что означало «скиталец по природе», и перестал уделять внимание жене. Начались склоки, жена в нем видела «проходимца»: мол, тебе дороже не семья, а палаточная жизнь под открытым небом. Толику это не нравилось, но он уже ничего не мог изменить. Его засосала открытая жизнь. И он нашел себе новую подругу – такую же, как он, - готовую разделить с ним скитания и «валацужничество».  Мать его ругала: «Толик, брось это дурное дело,  такая жизнь не достойна настоящего мужчины».
     А что он мог поделать? Его влекло.
     ... И тут появились бобры.  Однажды Толик приехал в деревню навестить мать, поставил  машину в гараж и решил вытопить баньку, чтобы попариться. Когда все дела уладил, снова ткнулся в гараж, чтобы вырулить машину и надолго укатить в город, а оттуда – в поход. Он включил свет и обомлел: переднее колесо его «Форда» висело в воздухе, и, казалось, завертелось при его появлении. Бампер провалился в глубокую яму, и не  сверкал, как раньше, краской. Толик сначала не понял, что произошло – кольнула первая мысль: хотели выкрасть машину, и совершили глубокий подкоп!
     Но это были бобры. Они под землей, по крутому берегу, прорыли ход со дна речки и вышли в гараж!  Толик пришел в ярость! Колесо его машины вдруг завертелось нахальным круглым зрачком животного, а бампер представился жирным свисающим хвостом бобра! Он выскочил наружу. Что делать? Он метался по двору, а чудились бобровые хлюпанья в воде и их наглые усмешки: «Спустись на землю, Толян!»
     А ночью Толику сон приснился: на пригорке у дома стоит варяг в облике лоснящегося  бобра, окидывает пристальным взором Берещу и негромко декламирует:
         «Мы построили каналы,
         Поменяли ночь на день,
         Всех сильнее в мире стали,
         А живем в норе, в воде...».
    Потом поманил Толика когтистой лохматой лапой и зашептал ему на ухо: «Давай совершим обмен! Ты нам свою усадьбу с земельным наделом, а мы тебе вот эту горку со всеми сокровищами Тутанхамона!» И исчез.
    Толик долго ворочался, услышав про сокровища...
    В другой раз Толик тоже торопился в город, и, чтобы побыстрее управиться, не пошел в лес, а нарубил кольев из прибрежных осин, чтобы подставить под яблоневые ветки – на них было столько яблок, что деревья ломились от тяжести. «Жалко смотреть», - говорила мать.
    Она позвонила  уже на следующий день: приезжай, бобры подкосили все подпорки. Увидев, что они сотворили, Толик оцепенел: яблоки, словно  муди, болтались над самой землей, а его подпорки, разрезанные острыми зубами, валялись как попало...
    В третий раз бобры окончательно достали Толика. Они совершили подкоп к бане – вывели свой ход прямо под угол здания, и баня могла осесть в их ров.
    Толик решил мстить, причем жестоко! «Я вам устрою баню!» - решил он, и взял ржавый, но острый лом ... 
    В отдалении, в низкой части его земельного участка, где речка делала крутой поворот в сторону Берещи, бобры соорудили себе жилище. Хатка, словно шляпка большого гриба, возвышалась над огородами. Толик решительно пробил ломом крышу и вставил туда жестяную трубу. Подозвав дочку Юлю, он приказал ей каждый час по двадцать минут кричать в трубу и врубать на всю мощь магнитофон: «они этого не любят, особенно народные, звонкие песни...» Так рекомендовал ему один знакомый. А сам сел в машину и укатил в город, перед этим предупредив мать, чтобы та присмотрела за Юлей... 
    Когда Толик вернулся из города, к нему подбежала раскрасневшаяся дочка:
    - Папа, я все сделала, как ты велел, но они зашли с другой стороны...
    Толик не понял – что значит «с другой стороны», и пошел посмотреть. Он обомлел. Бобры подпилили толстую осину, что стояла за их хатой, и она могла в любой момент рухнуть на участок Толика. Толик не знал, что с ней теперь делать. Завалить ее? А куда? Со всех сторон осину обступали ульи Витьки Киселева, который взял в аренду кусок Толиковой земли – место было идеальное для пчел, так как в двухста метрах от хаты начинались вересковые поляны.
    Толик ходил вокруг беспокойно шелестящей осины и не знал, что предпринять. Валить дерево в речку – значит создавать естественную плотину в бучке, а бобрам только этого и требовалось. Но Толику надо было спешить в город, времени не оставалось, он сказал матери и дочке, чтобы быстро собирались – «нахрен, уезжаем в город!», посадил их в машину и отчалил. По дороге заскочил к арендатору Витьке и попросил, чтобы тот организовал сруб осины.
    - Только не тяни, - предупредил Толик, - а то налетит шквальный ветер, и дерево свалится на твои ульи!
    Чтобы дело сошло на мази, Толик оставил деньги для вальщиков.
    Витька долго не думал, где  взять  спасателей – вызвал местных дровосеков. Те содрали с Витьки две бутылки магарыча, и пообещали без проблем завалить подрезанное дерево. Витька ходил довольный – он с Толиной «премии» еще и себе на поллитра выцарапал, когда торговался о сделке. «Спасатели» прибыли вовремя, но сначала распили обе бутылки водки, и только потом пошли работать.
    Завалили, но куда? Осина рухнула, задев угол шиферной крыши...
    Толик  был в ярости! Пришлось  гнать помощников в три шеи и самому допиливать дерево, восстанавливать крышу.
    Только теперь до Толяна дошло, что его борьба с бобрами напоминает  настоящую войну. И что  Толик, человек, себя победителем в этой войне не ощущает. Толик задумался. Он всматривался в даль Берещи, и странные  мысли посещали его. "Бобры, наверное,  неспроста навалились на мой кут», - думал он. И вспоминал того, «цивилизованного» бобра, что жил в бучке при бабе Моте: а ведь тогда войны не было. Толик даже почувствовал  себя как-то ущербно -  как будто что-то очень важное упрятал в рукав своей рубашки...
    Он решил утвердиться в своих предположениях и избрать новую тактику в отношениях с бобрами. Толик позвонил другу детства Сергею Егорову, который работал корреспондентом в местной газете, делал репортажи с природы, фиксировал  все необычные явления, общался с людьми-старожилами и знал от них много полезного. Толик купил бутылку белорусского бальзама и пригласил Сергея: «надо поговорить».
    Сергей сказал, что говорить надо на природе, что  «валацуги» - люди не домоседы, и надо идти в Берещу. Толику идея понравилась, тем более, что  он давно планировал побывать на одной затерявшейся среди болот веретее, где, предположительно, могла быть стоянка древнего человека. 
    Толик взял лопату, сложил вещи в рюкзак, а Серега прихватил фотоаппарат: как журналист, он не расставался с «Олимпусом».  Вдруг что-нибудь удивительное!
    Толик шел впереди и предупреждал, где бобровые ямы, и показывал на свежевыкопанные углубления, они зияли из-под ног обманчивой пустотой.
    - Смотри, Толян, - сказал Сергей, - Береща восстанавливает свой первозданный вид. Зарастают ее раны,  нанесенные осушением и торфоразработками. И бобры тут не последнюю роль играют, я бы даже сказал – это их р... (Сергей хотел сказать – «рук», но запнулся, у бобров были лапы) лап дело, - поправился Сергей, - понастроили  плотин, создали своеобразный водозабор. Ты не знаешь, как они глину таскают для своих жилищ? На хвостах, что ли?
    Толик вдрогнул от этих слов. Он впервые почувствовал некое уважение к бобрам – зачем он повредил их жилище? Но снова всплыла нахальная морда разомлевшего от солнца бобра – как разбойника, совершившего подкоп под гараж, и Толик начал крыть их нечеловеческий род.
    Сергей усмехнулся и коротко промолвил:
    - Свято место пусто не бывает.
    Толик сначала не понял, что хотел сказать  Сергей, но тот пояснил:
    - Они тебе показывают, что пора, Толян, образ жизни менять. Надо тебе возвращаться к истокам, к родным местам, и жить, где вырос. Бобры не любят необжитых просторов, они восстанавливают природный баланс.
    Толик задумался, и всю дорогу молчал. 
    Проплывала вся его городская жизнь: некая непутевая, суматошная, далекая от истины. Подрастала дочка, а ей рядом нужен был отец, а он – Анатолий, метался по безвестным краям в поисках сокровищ. Ради чего? Они же нескончаемы – эти километры дорог, а что он оставит после себя – кусок найденного в земле блестящего металла? Не лучше ли вернуться, действительно, в родные пенаты и искать в своей земле будущее? Тем более, что и мать просилась снова в деревню: ей «обрыдла» городская жизнь, в квартире.
    ...На веретее – небольшом холмике, чуть приподнятом над болотной низменностью, Толик спустился к краю, где местные бобры строили домик, и нарыли много ходов. «А ведь и я на них чем-то похож, - подумал Толик, видя, сколько необычной работы они совершили. – Но они строят себе будущее, а я пока только плаваю по жизни, собираю остатки древностей...»
    Толику стало не по себе.
    - Давай, Серега, наливай по сто, - крикнул он корреспонденту.
    - Так что ты решил? – спросил беззаботный Сергей, наливая  рюмку. Но отставил ее в сторону, взявшись  за фотоаппарат:
    - А ну-ка, прижмись к бобрам, я тебя щелкну – как настоящего «валацугу», с лопатой в руке. Тисну репортаж в газету: «Толян в окружении бобров».
    Толик повиновался. Подошел поближе к недостроенной хатке животных и взялся за лопату. От нечего делать копнул землю: обыкновенно, по привычке.
    - Смотри, Серега! – вдруг заорал он благим матом. – Смотри, это же первый век  нашей эры!
    Толик держал в руке древний черепок, а из глаз его катились слезы. Природа действительно считала его своим, а земля дарила чудеса...


Фото из интернета.
07.01/13