Русское, рождественское...

Под Рождество бездомный дед заночевал в пустом посёлке.
Кусочек чёрствой хлебной корки – его рождественский обед.

Ревёт метель, а может – волки, а может – голод в животе…
С одышкой (годы уж не те) дед подошёл к высокой ёлке
и из-за пазухи достал иконку с ликом Иисуса,
припомнил детство, ёлку в бусах, припомнил, как колядовал
под Рождество в родной деревне ещё тогда, перед войной,
водя мальчишек за собой, чтоб соблюсти обычай древний…
Иконку и нательный крестик рукой дрожащею на ель
повесил он и, как в постель, упал в сугроб. – Мы снова вместе! –
Успел сказать в последний миг, к жене усопшей обращаясь,
и, смертной мукою не маясь, утихомирился старик…

Снег мягок, нежен был, как пух. В ветвях еловых мгла металась.
У изголовья бегал заяц, а, может, чей-то добрый дух…
Пригорок. На пригорке – ёлка. Пречистым саваном на ней –
снег. Хвоя пахнет, как елей. Метель внезапно приумолкла…

Нашёл старик приют в тиши, у Вседержителя Вселенной.
Висит под небом крестик медный за упокой его души.
Прощай, старик! Прости нас, грешных! Забыли мы о доброте…

Чернеет гвоздь на бересте – там, где когда-то был скворечник…



Блики звёздного света... (Русскому народу посвящается)

Тёмная, глубокая вода.
Край колодца в трещинках замшелых.
Ночью утонула здесь звезда,
потому что плавать не умела.

И звенит, колотится ведро,
опускаясь на верёвке скользкой,
чтоб достать живое серебро –
звёздные, блестящие осколки.

Вся лучится, светится вода,
холодом небесным обжигает.
До чего ж светла была звезда!
Ее света каждому хватает.

Вычерпали вечером до дна
этот свет таинственный, небесный,
а на утро вновь она видна
в отблесках сияния над бездной.

Растеклась красавица, дрожа,
словно у себя на небосводе…

Так когда-то русская душа
растворилась в праведном народе.