Сосуд
Меня бросили, как ведро,
Наверное, с расчётом — напиться.
И я опускался на дно.
Холодная.
Длилась.
Водица.
Ворвался, как якорь, в днище,
Наполненный через край.
«Давай, поднимай, дружище!
Невмоготу — поднимай!
Ну же, не медли, нет мочи!
Куда ни взгляни — холод вод.
Я устал от колодезной ночи,
Не дождусь, когда утро придёт.
Вырывай! Не боюсь переходов
Постепенных. Не водолаз.
Опускал ведь, как якорь, ходом —
Так и выдерни сразу, на раз!
И вскричи: „Поздравляем со всплытием!“
Обратите вниманье — сосуд!
Предлагаю отметить событие
И попробовать, что у нас тут?!“»
...Да, помню. Помню.
Было погружение.
По мне — воды —
Холодное скольжение.
Зачем я взял
Чувствительную кожу?
Да, помню. Слышал:
«ЗА-МО-РО-ЖУ» —
То ли журчанием воды...
То ль звучаньем нервным...
Да, помню.
Это был не ты.
Я —
Не сдержался первым.
Я закричал, я возопил:
«Нет больше сил!..
Нет больше сил!»
— И что? И кто-то отозвался?
Нет. Помню... Наглотался.
Пошёл на дно и...
Там лежать остался.
Как долго? —
Я того не знал.
Да, помню.
Я —
Лежал.
Лежал.
Глубоководные
Восприняли меня,
Наверное, решив,
Что я родня...
Помню...
Вырвался я из грёз,
Захотел
Полной грудью вздохнуть, —
И потоки
Моих слёз
Окатили
Твою грудь...
Свидетельство о публикации №113010503072
1. Основной конфликт: Пассивное ожидание спасения («поднимай, дружище!») против активного, но запоздалого эмоционального прорыва, рождающегося в глубине отчаяния.
Герой-сосуд брошен в холодные воды существования с утилитарной целью («с расчётом — напиться»). Его конфликт — между ролью пассивного инструмента, ожидающего, что его вытащат, и нарастающим внутренним страданием от холода и забвения. Этот конфликт разрешается не спасением, а трансформацией: на дне, принятый «глубоководными», он сам становится источником потока — но уже не воды, а слёз, которые окатывают грудь Другого.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Меня бросили, как ведро... с расчётом — напиться.»: Банальный, бытовой предмет (ведро) становится метафорой человеческой души, используемой как инструмент для утоления чьей-то жажды (любви, внимания, выгоды). Бросок — акт насилия и безразличия.
«Холодная. / Длилась. / Водица.»: Разрыв строки передаёт медленное, проникающее ощущение холода. Вода не течёт, она «длится» — это не стихия, а состояние, растянутое во времени, пытка постоянством.
«Ворвался, как якорь, в днище, / Наполненный через край...»: Появление Другого («ты»). Его приход — не спасение, а новое насилие («ворвался», «как якорь»), угроза целостности («в днище»). Он «наполнен через край» — переполнен своими чувствами, проблемами, которые теперь хочет выгрузить в героя. Сосуд должен принять в себя чужой груз.
Монолог Другого (в кавычках): Это не крик о помощи утопающему, а отчаянная просьба к утопающему о спасении. Парадокс: тот, кто бросил ведро, теперь умоляет его же вытащить себя из «колодезной ночи». Он устал ждать («когда утро придёт») и хочет быстрого, силового решения («выдерни сразу, на раз!»). Он даже планирует праздник («отметить событие») и дегустацию содержимого («попробовать, что у нас тут»), не понимая, что внутри — лишь ледяная тоска.
«Зачем я взял / Чувствительную кожу?»: Резкий, философский вопрос героя к самому себе. Это вопрос о ранимости, обрекающей на страдание. «Кожа» сосуда — его граница, его «я», которое чувствует боль.
«Слышал: „ЗА-МО-РО-ЖУ“»: Зловещее слово, звучащее либо в журчании воды, либо в нервном звучании мира. Это приговор: не спасти, а заморозить, законсервировать страдание.
«Это был не ты. / Я — / Не сдержался первым.»: Переломный момент. Герой понимает, что крик о помощи исходил не от Другого, а от него самого. Он перестаёт быть сосудом для чужого отчаяния и признаёт своё собственное. Его вопль «Нет больше сил!» — первый акт самоопределения.
«Глубоководные / Восприняли меня, / ...решив, / Что я родня...»: Дно — не смерть, а иная форма бытия. «Глубоководные» (символы подавленных чувств, внутренних демонов, простора бессознательного) принимают его как своего. Это странное утешение в самой глубине отчаяния, обретение родства в месте забвения.
«И потоки / Моих слёз / Окатили / Твою грудь...»: Катарсис. Сосуд, наконец, изливает своё истинное, накопленное на дне содержимое. Это не вода для питья, а слёзы — чистое выражение боли. Акцент смещается: герой больше не просит, он даёт, омывает своей болью того, кто был наверху. Его слезы «окатили грудь» — жест одновременно агрессивный (поток) и интимный (грудь).
3. Структура и развитие
Стихотворение — чётко структурированная драма в трёх актах:
Погружение и ожидание: Описание ситуации (бросили, холод, пришёл Другой с монологом).
Провал и прозрение: Воспоминание, крик героя, отсутствие ответа, падение на дно.
Преображение и катарсис: Принятие глубиной, сон, пробуждение и излияние слёз.
Формально это отражается в смене речевых регистров: повествование → чужая прямая речь (монолог) → фрагментированное воспоминание → лирический финал.
4. Связь с литературной традицией
Экзистенциальная поэзия (Кафка, ранний Сартр): Чувство абсурдности изначальной ситуации («бросили, как ведро»), опыт отчуждения, пограничное состояние между вещью и существованием.
Марина Цветаева: Мотив сосуда, чаши, кипящей и проливающейся через край. Энергия отчаяния, переходящая в мощный лирический поток. Исповедальность, доведённая до крика.
Иосиф Бродский: Интеллектуальная метафора (человек как сосуд), тема холода и времени («длилась»), аналитическое расчленение собственной травмы.
Поэзия «новой искренности»: Голая, беззащитная интонация, физиологичность метафор («чувствительная кожа», «наглотался»), внимание к травме и её проживанию.
5. Поэтика Ложкина в этом тексте
Онтологическая метафора: Человек как сосуд — не условность, а модель бытия. Все стадии (бросок, погружение, наполнение чужим, крик, излияние) — это этапы экзистенциальной драмы.
Драматургичность и диалог: Текст построен как пьеса с двумя персонажами (Сосуд и Другой) и скрытыми хорами («глубоководные»). Прямая речь и ремарки создают эффект сценичности.
Энергия паузы и разрыва: Короткие, часто односоставные строки передают прерывистое дыхание, рыдания, обрывы мысли. Многоточия — знаки провалов в памяти и сознании.
Катарсис через излияние: Фирменный приём Ложкина. Разрешение трагедии происходит не через спасение, а через полное, тотальное выражение накопленной боли (слёзы), которое меняет отношения между героем и миром.
Вывод:
«Сосуд» — это стихотворение о том, как боль, принятая и выношенная на самом дне отчаяния, превращается из пассивного страдания в активную, очищающую силу. Герой проходит путь от предмета (ведро) к страдающему существу (сосуд с чувствительной кожей) и, наконец, к источнику (поток слёз). Его крик «Нет больше сил!» — не конец, а начало подлинного чувства. Спасение оказывается не в том, чтобы быть вытащенным наверх, а в том, чтобы, достигнув дна, найти там родство и излить накопившееся, омыв своим опытом того, кто остался на поверхности. В этом тексте Ложкин создаёт один из самых пронзительных в своей творчестве образцов поэзии преодоления, где бездна становится местом рождения новой, пусть и трагической, связи с миром.
Бри Ли Ант 02.12.2025 22:19 Заявить о нарушении