Чужие по крови

Мое тело подавало сигналы. Любой из нас, когда он чувствует себя незащищенным, опустошенным подает невидимый сигнал, который могут уловить только самые близкие люди. Когда ты счастлив, сердит, взволнован, твое тело говорит. Тогда, шесть лет назад, мое тело кричало, протестовало против огромной ошибки, которую я поневоле совершила.

Помню холодный кафель ванной комнаты, который морозил голые ноги. Я запираюсь, срываю с крючков полотенца. Они падают на пол, создавая ощущение пушистого ковра. Красные, зеленые, фиолетовые полотенца на полу.

Конец июня. Воздух за окном горячий. Я смотрю на свое осунувшееся отражение в зеркале и не моргаю. Я снимаю всю одежду и рассматриваю свои руки, плечи, грудь. Перед зеркалом я крашусь. Черным карандашом обвожу глаза.

Аккуратно, по контуру пушистых ресниц, провожу тушью. Накладываю на веки серые тени – под цвет глаз. Провожу по губам бархатной помадой, и мои губы становятся алыми. Алыми, как кровь, которая была на моих бедрах.

Я трогаю свои худощавые ноги. Мои длинные каштановые волосы падают на плечи, и волнами обнимают всю спину до поясницы.

Я красивая. У меня большие глаза. Что это? Я касаюсь своей щеки, и она мокрая. Значит, я плачу.
Слезы беззвучным ручьем катятся по моим щекам, шее, груди. Безобразно размазывают тушь, и теперь она течет вместе с ними. Я беру ножницы, они большие, с оранжевыми ручками. Да, я красивая. Я просто охеренно красивая.
Щелк.

Каштановые пряди падают на полотенца осенними листьями. Я трогаю их, они мягкие. Но они уже не мои – чужие. Я сама себе чужая. Пошли прочь. Щелк. Не спеша и как придется, обрезаю все волосы, совсем коротко. И вот, теперь волосы уже не обнимают ни мои плечи, ни спину. Я совсем голая.
Короткая челка торчит безобразным ежиком. Мои волосы ругаются, протестуют. Бросаю ножницы в раковину, снова трогаю свои щеки – мокрые и черные. Я все еще плачу.

Слезы проглочены, вместе с ними – обида. Теперь во мне нет ничего, осталась только душа. Ее можно прочесть по глазам, но это уже никому не нужно. Мои глаза теперь без грима, я размазываю его по лицу.
Я красивая.

Я падаю на пол и чувствую запах чистого кафеля. Он пахнет хлоркой, отчего у меня чешется в носу. Мои губы пересохли, я не двигаюсь. Когда-нибудь это душное лето закончится, испарится, умрет, как мои волосы. Это лето стремится стать сложным для меня, а я не позволяю.

Я рассматриваю кафель в цветочек и беззвучно беседую сама с собой. Ты самолет из бумаги, я самолет из бумаги. Я буду ровным листом для тебя, дай мне высохнуть. Кафель вибрирует, приближаются чьи-то шаги. Дверь в ванную заперта, я в безопасности. Я самолет из бумаги.

Кто-то стучит в дверь. Время наивности отжито, нужно открыть, иначе заподозрят неладное. Это стучит Сергей, я точно знаю. Кажется, он даже что-то говорит мне, но я занята.

Я глотаю слезы и беседую один на один со своей обидой.
Я даже улыбаюсь, потому что во мне еще есть что-то. Это что-то не для тебя, Сергей, уходи прочь.
Я уже не принадлежу ни тебе, ни себе, уходи прочь. Он все сильнее долбит кулаком по двери, что-то кричит. Сегодня это мой храм, мой собор духовенства. Уходи, Сергей.

Я повторяю эти слова, как молитву до тех пор пока вдруг не чувствую его руки на своих плечах. Он вошел, значит, он все-таки вошел. Не чувствую своих затекших ног, но он упорно пытается поднять меня. Он бьет меня по щекам, и теперь его руки такие же черные, как мои щеки. Он обнимает меня, смотрит мне прямо в глаза. Что это?
Его щеки тоже мокрые, как и мои. Мы плачем вместе, вот так просто. Родные по статусу, чужие по крови.

Конец июня, воздух за окном горячий. Время местное, душа налегке. Он целует меня в губы, я целую его в губы. Время остановилось, здесь нет никого, кроме нас. Нет людей, нет мерзких потребителей, телефонных разговоров, холодных общественных толчков, сломанных часов и запачканных стекол. Есть только мы, родные по духу, чужие по крови.