иерусалимская

В святом и мудром Иерусалиме,
Где звезды, ночью видят всех богов,
Не тратя слов, явилась в пантомиме,
Еще одна несчастная любовь
Есть у любви, простой и древний признак,
Она не ищет выгоды себе.
Она, как самый чистый в мире призрак,
Нетленностью проходит по судьбе.
Любовь   бродила средь торговых лавок,
Питая жизнью ветхую молву,
Без суеты и без игорных ставок,
Нашла себе еврейскую вдову.
    
Нашла, и сразу вызвала Амура.
Слуга любви, послушный ангелок.
Он прилетел, на землю, глядя хмуро,
Но лук и стрелы все же приволок,
И выстрелил, как самый точный снайпер
Попал и улыбнулся, молодец!
Он две души, в едином счастье запер
И одиночества, сорвал венец.
Любовь, желаньям рознь, она не похоть,
Измеренная тактами шагов,
О ней не нужно потихоньку охать,
Она рождает музыку слогов.
И так, еврейка-Сара, кто же ранен,
Еще, Амура ласковой стрелой?
Ахмед, Иерусалимский мусульманин,
Любви попался в сети с головой.

Они стояли, друг на друга глядя,
Не видя, и не слыша ничего,
Так солнца луч скользит по водной глади,
Едва касаясь блика своего.
Они любили истово и нежно,
Купаясь, в первозданном естестве.
Молились двум богам, совсем не смежным,
Себя, не упрекая в воровстве.
О, наши ритуальные скрижали!
Предписано, лишь так любить и жить.
Но ведь они любви не воровали,
Враждебное сумев соединить.
Конечно их любовь, судили люди,
Безжалостна слепой толпы мораль.
Она погрязла в светском словоблудье,
Из счастья, мерно делая печаль.
В упреках, в пересудах гадких,
Любовь их унижалась по углам,
И виделись они, теперь украдкой,
Деля свои тревоги пополам.

А тут еще, не дружные народы,
В который раз затеяли войну,
Топча, едва зачавшиеся всходы,
И этим призывая сатану,
А самое тяжелое на свете,
Под сводом, вечно жаждущих небес,
Когда, вокруг без смысла гибнут дети,
А  у религий есть свой личный бес.
Ахмед и Сара, виделись все реже,
Тоскуя друг без друга каждый час.
Все, в ком любви воспоминанья свежи,
На веру, тут же примут мой рассказ.
Шли дни. Хрустели камни под ногами.
Никто не знал, их брать или бросать,
А в мире, не обласканном богами,
Грустила Сара - женщина и мать
Грустила и баюкала ребенка
От брака первого любимого сынка,
И пела колыбельную не звонко,
О том, как тают в небе облака.
Грустил Ахмед,  молясь в ночи Аллаху,
И к полу низко голову клонил,
Не зная, что  любовь его на плаху
С улыбкой дьявол, молча положил.
Не мало черных, страшных преступлений
Схоронено глубинами веков,
Знать не бывает мудрых поколений,
А есть засилье алчных дураков,
Пред истиной, богатые убоги
А  жажда власти-бесы в голове
И жизней их, кровавые дороги
Не скроются в небесной синеве.
 
Да, жизнь земная, малая дорога,
Затерянная в суете мирской.
Она дана нам, по повеленью бога
С любовью, радостью, разлукой и тоской
Хочу напомнить, что любовь большая
Не плотское прибежище утех
Она, то нищенкой бредет, босая
То сыплет, как брильянты звонкий смех.
Сквозь ненависть, цветами  прорастая,
О  пошлости земной всегда скорбя,
Идет любовь-земная чаша рая.
О,  пусть она не минет и тебя!
Проси земной, обычный, скромный житель,
У бога это счастье, пусть  на миг,
Любовь тебя возьмет в свою обитель,
И озарит души бессмертный лик.

И было так.  В один из дней обычных,
С сынишкой Сара вышла погулять,
И ничего, на улицах привычных,
Беды не собиралось предвещать.
Вдруг из кафе, где все едят кошерно,
Прикрыв лицо, навстречу им Ахмед.
Он волновался, трясся непомерно,
А из под куртки виден пистолет.
Раздался взрыв! Асфальт стеклом обрызган,
И пятна бурые, и дикий женский крик…
И весь в крови, как после страшной тризны,
Ребенка на руках, несет старик.
Собою заслонив родного сына,
Лежала Сара, глядя в пустоту…
И небо наклонилось палантином,
Навеки провожая красоту.
Лежал Ахмед, лежал с печатью боли,
Свою любовь, религией поправ.
Предав людей, такой несчастной доле,
Свою любовь и душу подорвав…
И было так! Так именно и было!
Суди читатель, верь и презирай,
А солнце в небе, так же мирно плыло,
Определяя, где на свете рай.