мой дед

               

                Белозёрову А.В.
                Солдату 3-го Украинского и
                1-го Белорусского фронтов посвящается

 «Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
Поднимались в атаку и рвали над Бугом мосты.
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели,
Но пред нашей Россией и в трудное время чисты».
                Семён Гудзенко



Много раз подступал к деду я своему,
Чтобы он о войне мне поведал.
Лишь однажды сказал: «Её встретил в Крыму
И закончил весной в день Победы».

А тут как-то сидели одни за столом,
На столе: хлеб, закуска, бутылка…
Дед альбомы принёс, грусть-печаль над челом,
Захандрил, вижу, старый курилка.

Пододвинул стакан и до края налил…
(нет, он не был пристрастен к спиртному)
Сразу выпил, поморщился и закурил…
Память-нож режет вновь по больному.

«Ты вот просишь, внучёк, о войне рассказать
Что и как там всё было на фронте? 
Одного не поймёшь, тяжко мне вспоминать –
Будто снова под пули... по кромке.
Хочешь правду узнать? Неприглядна она.
Не поверишь – спроси генерала,
Но и он тебе скажет, что тоже одна,
Для всей Правды большой – этих мало.
Я в пехоте служил, брюхом землю пахал,
Зарывался в неё по макушку,
Вместо мягкой перины шинель подстилал,
Вещмешок заменял мне подушку.
Хоть пехоту в народе царицей зовут,
В ней сановности нет и в помине.
Бьёт поклоны сама (не за трусость сочтут):
И снаряду, и пуле, и мине.
Я ребят хоронил и врагов убивал...
Разве можно привыкнуть к такому?!
Чтоб с ума не сойти, старшина выдавал
По сто грамм по приказу наркома.
Вам, внучёк, та война вроде сказки какой,
Подавай всем романтику боя...
Но представь, пусть на миг, себя там, за рекой
На плацдарме и немцев – их втрое.
Тут не только о маме начнёшь вспоминать –
Всех чертей поимённо по списку,
Когда пушки и танки в тебя лишь стрелять
Начинают и... «мессеры» низко.

Видел трусость не раз, паникёров встречал,
Но со страхом своим я справлялся.
Знаю, как беспощадно судил трибунал
И его приговор исполнялся.
Знаменитый приказ двести двадцать седьмой
Отрезал к отступленьям дорогу.
Не должно возникать даже мысли такой,
Путь один был вперёд... или к Богу.
Потому и возникли отряды "заград"
И стояли они за спиною.
Взвод в атаку идёт, ты не вздумай назад
Оглянуться, свои тебя кровью умоют.
Вот такая она, эта, правда войны,
Вся кровавая, горькая, с потом.
Ни солдатской, ни маршальской нет здесь вины,
Что об этом умалчивал кто-то...»

Философствовал дед, я внимал всё молчком,
Ничего пропустить не хотелось,
Иногда подступал к горлу горечи ком,
От волненья порой шея прела.

«В рукопашной, внучок, приходилось бывать,
Это самая лютая схватка!
Нож, лопата, приклад, зубы – только б достать!
Ну, а после неё в душе гадко.
Хоть и враг он тебе, и пришёл, чтоб убить,
К нам без спроса, гадёныш, припёрся...
Но ведь мог бы, как мы, строить, сеять, любить
А теперь мертвецом распростёрся...
До сих пор немцев речь, будто пёсичий лай,
Не могу, веришь, слушать спокойно.
Сразу вижу окопы и бруствера край,
Загоняю в винтовку обойму...

Первый бой? Да, запомнил над Бугом-рекой,
Николаев там есть городишка.
Там же ранен впервые, больничный покой...
Девятнадцать – безусый мальчишка.
А затем Белорусский, на Польшу бросок,
Рокоссовский командовал нами,
Был от смерти, как все, на один волосок,
Не везде ждали нас с пирогами.
 
Вислу, Одер прошли и на Влтаву потом,
Там, под Прагою, фриц окопался...»
Не сдержавшись, приправил рассказ матерком,
Позволял... ну, а так, не ругался.
«Ах, какая ж весна в том году расцвела!
И Берлин уже сдался на милость,
Злата Прага тогда была чудно мила,
Юной панночкой  принарядилась.
Сколько хлопцев легло в эти майские дни,
Добивая ублюдков фашистских!
Мне друзья за войну стали ближе родни,
И тем горше считать обелиски.

Как и тыщи товарищей рядом моих
Отмечали, давали награды.
Слово краткое строже приказов любых,
И простое, как хлеб, наше - «надо».
 
Дед потряс головой, словно хмель прогонял,
Так  приходят в себя после боя...
А потом приподнялся, за плечи обнял:
«Наливай-ка, мой внук, за героев».
Запершило и застило влагой глаза,
Боль и нежность наполнили душу.
«Ах! ты дед мой родной, что же за тормоза
 Не давали тебе сон порушить?».

«Моя мать, твоя бабка с приставкою «пра»
Всю войну в хуторке дни влачила.
Ни кола не осталось у нас, ни двора,
Только вера да крестная сила...».

Замолчал дед, рукой подбородок потёр,
Перекладывать стал фотоснимки...
Лиха много хлебнул, истрепался мотор,
Голова вся седая, как в дымке.
Я и сам не юнец, мне за сорок давно,
Сколько помню, всегда был он рядом...
День клонился ко сну, синь легла за окном
Да и нам отдыхать уже надо.

Подточили года, подкосила война,
Он казался излишне суровым,
А сегодня меня поразил, старина,
Через сердце пропущенным словом.
                12.12.2012 г.