В большом городе.. рассказ

1

     Я проснулся в своей маленькой, но удобной постели, медленно и сладко зевнул, и нехотя открыл глаза. В лицо ударил теплый свет утреннего солнца, потихоньку вылезавшего из-за океана, и, вдохновившись новым днем, я стал размышлять... Все-таки есть прелесть в том, что я живу, в принципе, и работаю на маяке – каждый день вижу рассветы и закаты в полной красе. Отвлекшись от красоты самой природы, мой сосед, город Исафьордюр, северо-запад Исландии, как и вся она, прекрасны. Иногда кажется, что сама Природа создала Исландские города.
     Песня чаек чувствуется особенно завораживающей после дневной суеты, хотя ее частенько разбавляет шум прибоя или тишина во время штиля. А иногда, по ночам, нависает слишком тяжелая тишина, чересчур плотная темень, и можно даже услышать как волны перекатывают камешки у берега, становится слышно пожизненно бушующие волны в ушах. Ведь чаще бывает слышен шум мотора, а не всплески того, что он гоняет взад-вперед.
     Я, думается мне, являюсь уже третьим поколением нашей семьи, что работает на маяке. Правда, дед с отцом не оставались на ночлег в маленькой холодной комнатке маяка, они уходили в городок, и в свое время работали посменно: отец работал ночью, а дед – днем,  днем было проще добираться по каменистой дорожке от маяка до брусчатки, бывало и в солнечные дни он то спотыкался, то поскальзывался.
Наконец, пару слов о моей персоне, больше пары слов я о себе сказать не в состоянии, вследствие бедности натуры, да и недостатка эпитетов в моем словарном запасе. Имя мне Олауф Бьернсон, родился на стыке благих восьмидесятых и буйных девяностых. Не могу сказать, что девяностые оказались для меня особо шумными и буйными, скорее даже наоборот, они источали такую же благость как и восьмидесятые. И теперь, в мои сорок с лишним лет, я считаю свою Родину самым спокойным местом на земле, не считая времен заселения, и надеюсь так будет и ныне, и присно и во веки веков.
     Продвигаясь дальше по страницам моего безоблачного юношеского существования, открываются картины того, как я пошел в школу, самую обычную, куда ходили все дети и был счастлив. Учился я как все – временами хорошо, временами отвратительно, ну с кем не бывает. Но сейчас с уверенностью могу сказать, что школьная пора, пожалуй, лучшее время моего детства, да и отрочества. Родители говорили, что как только я научился говорить, а точнее формулировать мысли, я стал задавать много вопросов, хотя сам помню те времена смутно, поэтому в данном вопросе полностью доверяюсь родителям. В младших классах, бывало, расстраивался из-за очередной двойки или из-за того, что учителя мне расписывали дневник красной пастой за неудовлетворительное поведение. Особенно пугали меня замечания для родителей, типа «явиться в школу», «прошу обратить внимание на успеваемость» и тому подобные записи. Хотя, сколько бы я ни приносил замечаний, двоек, меня никогда никто, ни при каких обстоятельствах не ругал. Отец иногда говорил: «Ола, пора браться за учебу, а то это не дело», и тогда, со всем усердием брался за гранит еще юной, находящейся в зародыше науки, но меня хватало не на долго, и через пару дней я снова приносил плохие отметки о поведении и по математике. В старших классах я совсем расслабился, что касается школьной программы, но я стал читать много литературы, побочной, совсем не касающейся школы литературы… наверное, этим она меня и привлекла. Все учебники казались занудными, в особенности учебники по точным наукам: физике, математике, химии. Я всегда был больше теоретиком, нежели практиком, именно это послужило причиной того, что эти три предмета мне давались трудно, а в последствии совсем их забросил. Как мне казалось, и что было моим камнем преткновения, чем я мог отделаться от тех, кто наседал на меня с целью научить тому, чего мне не хотелось знать в тот момент, это была фраза: «ну поймите же, у меня филологический склад ума, а не математический!». Это была или констатация факта или, скорей, морально-этическая установка, ставшая лейтмотивом на последующие года. Правда, я не смог полностью отречься от математики, экономики и так далее, но в конечном счете я не связал с ними жизнь; знаю эту область в пределах разумного, в тех рамках, которые могут стать в необходимость, для чистого повседневного хода событий. Во мне укоренилась мысль о принадлежности меня к «касте» филологов-философов.
     К счастью, от школы у меня остались не только воспоминания, но и люди, с которыми я общаюсь, дружу, иногда пересекаюсь. Остались люди, коих я могу прощать за старое, есть и те, перед которыми стоит извиниться, хотя они наверняка давно забыли за что, и думаю, не следует им напоминать. Так вот, мой школьный друг, Вильям Уолловсон, переросший потом из «школьного» в «перманентного», хотя мы не так уж часто пересекаемся на улицах, да и виделись последний раз где-то около года назад в литературном клубе – я пришел послушать, а он - прочесть. Но не смотря на это, мы общаемся, ведь есть такая великая вещь как Интернет, да и вообще, человечество изобрело три великие, вечные, титанические по своей гениальности и уместности вещи – это литература, оружие и Интернет.
Позвольте рассказать, почему именно эти три явления я выбрал, и сделал это не случайно…
Литература. Как мне кажется, тут и объяснять-то толком нечего, ведь все, что есть у человека – это литература, в той или иной своей ипостаси. То ли это «Опыты» Монтеня и «Поэтика» Аристотеля, то ли «Дао де Цзин», то ли Томас Манн с Лионом Фейхтвангером, то ли «Руководство по управлению ядерными реакциями» и «Пути поиска «частицы бога»» - все книги нас чему-то учат, опять-таки в той или иной степени. Много, как говорили Братья, «ректальной литературы», которую не то, что читать не стоит, можно побрезговать брать в руки. Но наряду с ней есть фундаментальные труды, которые стоит прочесть хотя бы раз в жизни. Огромное множество книг, предназначенных исключительно для ознакомления, или которые прочитываются ради расширения кругозора и дабы потешить любопытство.
     Литературе, и именно ей, мы обязаны многим, ведь она сопровождает нас с самого детства, когда впервые берешь букварь, учишь первые стишки, которые никогда уже не вспомнишь, даже если сильно напрячься; потом учебники, словари, справочники. Еще позже собрания сочинений, красивые тома, огромные библиотеки, изобилующие всем, чем только можно представить – интересные или купленные ради серии. Примерно в это же время начинают созревать и выходить из-под пера свои творения, по началу для себя, а уже погодя…хотя, обычно все личные рукописи так и остаются достоянием семьи и лежат где-нибудь вперемешку со старыми фотографиями в не менее древнем чемодане, который в свою очередь плотно утрамбован в диван или закинут в кладовую. Как бы то ни было прискорбно, но в мое, в наше время, количество людей, не любящих читать (чаще ненавидящих читать) растет. Неустанно растет, неудержимо падает вниз планка «человека», ведь у не читающих родителей вряд ли вырастет не весть какой начитанный ребенок (хотя, чем жизнь не шутит?); стоит заметить, что каждый родитель, если он любит своего ребенка, желает, дабы его чадо было «умненьким». А когда чадо подрастает и в нем «забыли» воспитать любовь к чтению и оно садится за компьютер, так это же вообще конец света. Вот попробуй оторвать мальчишку от его любимой игрушки, по сути простой железки, когда он в виртуальном мире и там убивает полчища монстров, спасая мир. Читать и еще раз читать!
     Прекрасно, если чтение станет хобби, и позор на голову тех, для кого оно в тягость.
Оружие… ничего лишнего! Японский меч, выкованный искусным мастером, кажется идеальным, да он наверняка и есть безупречным, ведь нечего ни убавить, ни прибавить. Не грациозна ли та легкость, с которой катана разрубает бамбуковый сноп, какая мощь таится в этом удивительно тонком оружии, в этом произведении искусства, странно называть этот меч «орудием убийства». Да, именно так, ведь у мастера на изготовление одного меча уходит не один месяц и даже не один год.
     Но и в наше время оружие не уступает в совершенстве, начиная с громоздких танков и боевых кораблей, заканчивая автоматами и оружием ближнего боя. Кто-то скажет, что оружие было создано для убийства, вспарывании живота, и что ядерная зима уничтожит все живое на планете, но так или иначе оружие создается изначально технически, схематически и теоретически, хотя со страшным замыслом. Видимо, из-за такой рациональной и критической цели оно не может обладать изъянами.


2

Все-таки, вернемся ближе к реальности.
     Когда мне стукнуло то ли 20, то ли 23, я решил не на долго отправиться в большой город, куда-нибудь в Америку. Я был счастлив, и мне хотелось поменять место, даже если на короткий промежуток времени. Я бы не сказал, что дома было скучно, напротив, там каждый день наступал в радость, причем не только мне. Весь город просыпался с радостью, а не только с улыбкой отходил ко сну, ведь рассвет достоин не меньшего восторга, нежели закат.
     Так вот, в один прекрасный день, собравшись с силами и упаковав рюкзак, взяв немного денег, чтобы хватило на билет туда-обратно и выжить в мегаполисе. Накануне я долго прощался с маяком – во мне боролись два чувства: предчувствие чего-то нового, но и отрыв от лона своей Родины - дома.
     На самолете быстрее, но по морю более интересно. Хотя я не ожидал, что меня пару раз укачает, именно поэтому после второго я уже не ел. Мы вышли из порта вечером, поэтому в Нью-Йорк прибыли днем, было холодновато для той осени.
     Покой сменился суетой, тихое утро ушло, и на замену прибежали шум и гам, все куда-то торопятся и все равно везде опаздывают. Опустим описание рутины но вот что хочется сказать, за эту неделю, с каждым днем мне становилось все хуже, будто город высасывал из меня жизненные соки, а вместе с ними и деньги.
     Я бы никогда не назвал себя верующим, но однажды услышал, что кто-то там прощает всем их грехи, и даже когда-то взял на себя весь груз человеческих прегрешений и умер за этих же людей, и за тех, кто будет рожден.
     И наступил момент, когда в чужом и диком для меня, а может и для сотни таких же, как я людей, городе. И я, на свою голову, решил пойти в церковь. Надеясь на кого-то, кто смог бы мне помочь. Когда я вошел в капеллу, диакон сказал, что оставит меня, дабы я мог поговорить с «господом». Я спросил, что можно ему говорить, на что он мне ответил: «Все, что Вам заблагорассудится».
     Я долго сидел на скамье и не знал с чего начать – я просто напросто молчал. Молчал и смотрел на кровоточащие раны и грустное лицо Иисуса, повисшего на кресте. Мало кто знает, но вплоть до седьмого века он изображался то с улыбающимся лицом, то равнодушным, а ближе к нашим дням, его стали изображать грустным и мученическим.
     Весь следующий день я бродил по городу обдаваемый сильным ливнем и листвой. Напрочь промок и отморозил ноги. Кеды совсем прохудились. Но зато было время предаться размышлениям. Наиболее всего меня тревожило то, что я не знаю, что сказать тому, кто может выслушать. И под вечер я придумал, когда попивал чашку кофе, купленного на последние деньги. И, допив, сразу же отправился в ту самую капеллу. На пороге меня встретит уже знакомый диакон, он мне добро улыбнулся, но я все-таки чувствовал сочувствующий взгляд на спине, пока шел к кресту и усаживался на скамью.
В эту ночь я не мог смотреть на него, ведь тогда я знал, что сказать ему. И я начал: «Знаешь, я в тебя никогда не верил, да и сейчас не верю, а если следовать тому, что ты говорил, то я просто заблудился и ты можешь указать мне истинно правильное направление.  Прости меня, что я пришел к тебе в свой тяжкий час и делюсь с тобой проблемами, а не радостями. Мне не хочется, может, я загружаю тебя своими печалями, но ты же всепрощающий и должен меня понять, ведь и тебе самому было тяжело. Я не знаю, с кем из вас говорить, но я говорю с Иисусом. Помоги мне, ведь тебя, как и меня, оставили умирать. Ты ведь тоже был в такой же безвыходной ситуации, тебя спасли – духовно, ну так и ты мне помоги духовно. Про тело я тебя и не прошу, просто успокой мои волнения и помоги прогнать эту вечную смурь. Ведь мне тяжело, да и пришел я не к кому-то там, а к тебе».
Сам не заметил того, что закрыл глаза и опустил голову. Когда я выговорился, надо было немного помолчать и самому переосмыслить все то, что сорвалось с языка, но шедшее от сердца.
     Подняв голову, я увидел, что тело на кресте висит ко мне спиной, и на секунду показалось, что так было изначально. На глаза навернулись слезы, но вдруг я осознал, что говорил в пустоту, с самим собою, взывал к своему нутру, а что еще страшней – с обычной деревяшкой, которой художник искусно придал человеческий облик, а люди возвели в сан чего-то божественного, необычного, прекрасного, непостижимого и великолепного.
     Я встал, чуть шатаясь, и медленно пошел к выходу. Остановившись в дверях, я обернулся, что бы сказать «спасибо», но увидел, что он снова висит лицом в залу и снова тень печали окутала его лик.
     И вдруг я ощутил, как улыбка осветила мое лицо и я наконец-то понял, что приходил сюда лишь ради того, что бы скрыться от дождя.