Античные пчелы

***

В тот последний день заглянул в окно.
Рыбы с листьями и грузовиками
плыли куда-то вместе, уставали,
ложились на дно.
Заглянул в книгу, чтоб узнать о себе самом.
Там на страницах свалены в кучу закаты лучшие треугольные,
лампы тусклые  настольные,
вечера только с  тобой вдвоем.
Заглянул в телевизор, в новости, узнать о себе.
В новостях шел дождь, поднимался дым, звучала речь,
я в новостях так хотел прилечь,
но меня отводили куда-то силой
четыре сильных больших руки
в пространство, где рыбы, грузовики,
закаты, лампы, вечера вдвоем,
в мою тюрьму, в мой последний дом...
Плотнее времени поволока,
картинка  тускнеет, превращаясь в блики,
закрываются наши окна, закрываются наши книги...

***

Зимой намного ярче свет в далекой чаще.
По пояс лес в снегу хрустящем 
как будто зал холодной рекреации
с  колоннами в районной школе-десятилетке,
где некто, всем известный, друг эха зимнего,
преподает санскрит.
Но, кажется, все школьники уплыли в кругосветку.
И школа спит.


Конец года

У каждого года свой силуэт, свои хроники и истории.
Но как забыть о нем, не грустить? Как в сердце найти его территорию? 
Для этого придумано рождество, для этого придуманы снегопады.
Год уходит, но люди рады.

Телефон

Телефон не засыпал, выл собакой, звал меня, как полночную медсестру,
коверкая голоса друзей, подруг, не успокаиваясь к утру.
Телефон не засыпал, ныл ребенком двухмесячным, звал меня, как пожарного на пожар,
прошлое врывалось в мою простуду
звонками долгими из ниоткуда.

Перед осенью

Вдруг заскрипели ржавеющие засовы,
замки, задвижки, крючки и шпингалеты.
Открылись сараи и погреба,
поля свободы и урожая.
У осени каждой своя судьба
и свой особый маршрут до края
времен, желтеющих как стога...

***

Приехали соседи новые,
и окна дома старого зажглись,
как маяки Коморских островов...
Жучок спокойно перебрался со страницы книги в сон руки.
И был таков.
Со мной во всем согласен ветер-ветеран,
холодная змея,  отшельника друзья - костер и чайник.
Относит к горизонту все живое ураган.
И неслучайно.

Опять муравьиное...

Пир муравьиный, сон муравьиный.
Границы миров осторожных. Конец
и снова начало прохладного утра,
где сто метрономов сливаются будто
в дрожание-стук муравьиных сердец.
В росинке  - в слепой роговице гипноза
сверкает моя муравьиная роза.

Вода к воде

Море. Свидание с ранним дождем:
"вода к воде" и "к воде вода".
Трещит надломленной веткой гром,
и кажется, не было никогда
сухих кают и сухих квартир...
И кажется, утром одна вода
собой одной наполняет мир:
от густо-черного до белил...

В самом начале лета

Штиль серебряных морей
над деревней и дорогой.
Мудрость крысы хромоногой
усыпляет. У дверей
кошка белая. С рассветом
птицы холода черней.
Так всегда приходит лето.
Так всегда я появляюсь
акварельным силуэтом
в фотокамере твоей.

***

Победили комиссары,
ночь войной поглощена.
Я сижу в жилетке старой,
в небе юная луна.
Вскрыты древние могилы,
тень знакомая в седле.
Что б на небе ни случилось -
повторится на земле.

Куд-куда...

Так куда ты? Куд-куда?
Куд-куда ты? Куд-куда? 
Лишь растаяла луна
над замерзшей старой дачей,
куры белые кудахчут: куд-куда-куда она?
Куд-куда же? Ты  уходишь? Куд-куда ты? Куд-куда...
Куд-куда-куда-куда ты?
В небесах с зеленой мятой
размешаю прах крылатый...
Облаков рельеф сутулый,
льдов сомкнувшиеся скулы,
перья белые, вода.
Куд-куда ты? Куд-куда...

Отступление

Дорога привычно подхватывала меня,
словно я отступал вместе с армией регулярной,
я хотел превратить окончание дня
в стену от грусти в сиянии полярной
дикой звезды. Ей послушные тени
сопровождали мое отступление
к старым холмам, где закопаны сны.
Я геометрией стула сутуло   
впал отражением в дрему и лень.
Смерть спящей мухой на лампе уснула
и подарила еще один день,
чтобы добраться до новой границы,
чтобы поглубже уснуть и укрыться
в черном созвездии пустых деревень...

***

Белые комнаты  –
коктейль истерики с выходом из окна
шерсть пиджачная вместо расстеленного полотна
вздрогнул месяц от прикосновения
покачнулись скелеты дней слепленные неумело 
сон мутнеющий сон пустеющий
память тела.

Ночь в нигде

Ночь в нигде. Костас с семьей
к новым отправился берегам.
Ночь в нигде. В темноте прибой
и ветер находят меня. Отдам
времени причитающийся трофей –
700 моих самых красивых дней...
Засну, пусть пропеллер урчит у уха,
в амфорах тесных так тихо- сухо,
тает цвет к окончанию лета,
ракушки скручиваются в планеты...
Ночь в нигде. Академии нет.
Гаснет в море последний свет.
Декабрь сморщенный за окном.
Костас грузится на паром.

Письма

Луна китовая, не моргая,
следит за тем, как петляет  строчка.
День - желанная запятая,
ночь в рассказе - совсем не точка.
Ждут сигнала сердца в оковах,
ждут сигнала тела в альковах,
письма блестят серебром китовым,
письма плывут, как дельфинов стая.
Луна тускнеет и исчезает,
погружаясь молча в рассвет и в скуку.
Письма меняют сигнал и смысл.
Солнце мою направляет руку...

Античные пчелы

Возвращаются Античные Пчелы,
прозрачный мед их смешивается со смолой,
становится янтарем. Узором
пчелиным становится бронзовый запад. В зной
возвращаются античные пчелы.
Шахтеры мычат волами, яростно и обреченно
пробиваются отбойниками к заточенным
в преисподней, оттуда возвращаются античные пчелы,
прикасаясь к мирам оголенно-светлым, становясь янтарем, становясь смолой...
Вагонетки над головой отмеряют кривые метры –
спасенье ближе, их молот тверже, сильней рука.
Пробиваются, но пока на побег решаются только античные пчелы...

Стрекозы

Стрекозы устали от ржавых дождей,
стрекозы устали от пепельных рек.
Драконы зовут их с собою наверх
в узоры фарфора.
Ветра какофонят, готовят побег.
Дождь капает ржавчиной в кружку пивную.
Стрекозы взлетают к узорам фарфора, 
уносятся в дальнюю аллилуйю.