Прощание славянки

И ночь темна как взгляд у трясогузки.
Что если примет вдруг за мёртвого тебя?..
Повертит воровато головой, вспорхнёт
и крепко вцепится в надбровья.
Когтистой лапкой, раздвигая веки,
уже хозяйски всматриваясь вглубь:
-Чем чёрт не шутит!
Глядишь, удастся поживиться чем-нибудь и тут.
Вдруг что-то здесь успело притулиться,
пригрезилось, пригрелось, улеглось.

Ночь. В середине мая.

…На исходе лет времён пропащих,
готовящих минуты как кисель,
задумавшаяся тяжело хозяйка.
Забудется, мешает, сыпет, льёт…
Да про себя бубнит, старается запомнить
или вспомнить что-то, а может всё забыть.
Так за день по десятку раз.
Встречает ночь как начинает день.
И в темноте, всю перебив посуду,
сидит бездумная и грезит наяву…
И чудятся ей собственные роды.

А соловей в истерике ночной
уже в безумии, похоже, забывает…
Зачем поёт, зачем кого-то призывает?
Он плачет там наверно, в темноте -
В кровь надсадив голосовые связки…
И только песней может остудить
боль самой нежной в мире ткани… теперь лишь.
Вот так-то, с голоса срывать надетые Природой маски.

Ночь в этом мае соткана из жил.

Берёза на тетрадь роняет дождевые капли…
Остатки, первой, налетевшей вечером грозы.
Черёмуха цветёт… да если б, не курил.
Глаза ондатры отражают звёзды.
Когда увидишь – ящерица пьёт,
как птица, вытянув испуганную шею,
то знай – что время настаёт… точнее, истекло
и наступает час переселения
с ещё одной загубленной планеты… наших душ.
Нас душегубов, здесь оставят.



Вернуться в город, что ли?.. Постригусь.
Уеду в Крым… и в Ялте вечерами, под луной…
Нет, лучше уж костёр моё глазное дно согреет.
И ветер обесцветит речь.
Пусть лучше этот соловей,
что честно разрывает обезумевшую глотку,
сей краткой жизнью обессилит смерть.

Вот и рассвет, похоже… скоро.

Туман, как речи мудреца.
Сейчас бы свежего чайку запарить,
а я как будто выпал из окна –
и всё лечу, всё глубже год от года.
Забыл давно, что видел там вверху.
Кого встречал, что говорил, что слушал.
С кем просыпался по утраченным утрам…
И сны рассказывал… подавно сны не помню эти.

А если возвратить?.. Пожалуй, не хочу.
Мне так сподручней… и как сладко
от лампы пахнет тихий керосин.
Жизнь прожита…
(как лебеди, смотри-ка, всполошились)
Им целый день сегодня крыльями трудиться.
Мне кто-то говорил,
что перелёты даются им мозолями с кулак…
Да и хотелось б знать,
откуда им прийти… возвратам.
Вот разве в говоре собрата…
не по крови – по духу, по любви
к текущему сквозь эту жизнь… сквозь нас, моменту.
Туда, где все года между собой равны.
И верить хочется, что не напрасно,
они, сплетаясь, обезличивают нас.

Спеть на голос «Прощание славянки»… Сейчас!

А смерть?.. Теперь уж всё одно.
Достаточно уже от жизни испытывать тоску и страх
за все свои несыгранные роли.
Ведь так, гляди и впрямь не сможешь умереть.
И будешь сослепу блуждать весь век в партере.
И тщетно уповать на грех,
и как дитя пугаться всякой тени.

Ну, вот и рассвело!

…И соловья, глядишь, теперь согреет.
В лихорадке, его укутает…
На солнце здесь тепло, как хорошо отметила Петровых.
В тени – прохладно, только комары…
Но всё-таки… у нас… как непомерно длинны, эти зимы.
Всем доводам рассудка, вопреки.
Здесь интеллект бы обнаружить зайцам.
Вот мы и вянем рано, как цветы…
Цветём недолго, в результате – пустоцветом.
Рожаем сыновей, остерегаем додумываться до конца…
И тем вернее убиваем.
Порочный, маленький, с зрачок налима круг.
А самолюбие, естественно, с его печёнку.
И, даже если, было бы кому жалеть
нас в этом изолированном мире…

…Пойду-ка я рыбачить, есть хочу!