Тихое

птицами не становятся - рождаются
так из пены выходит Афродита
солнце из земли
так ветер срывается с далёких гор и мчится куда не ведает сам
так ты почему-то всё ещё смотришь мне вслед


ИСКРЫ НА ВЕТРУ

* * *
Не время, неправильно выбрано время
и поэтому так пусто и хорошо.
К центру Земли осыпаются
стрелки песочных часов.
Ветер выводит мелодию песка,
стеклянные звуки россыпью...
Жизнь — поиск дождя.
Будут долго водить по пустыне,
пока не полюбишь эти пески,
а как только полюбишь — отнимут.
;


* * *
Рубленые лица глазами к небу —
будто бы издревле, будто бы навсегда...
Они простили себя, разобрали своих стариков
и ушли в небо, бредут пыльной дорогой.
;


* * *
Женщина собирает листья, укладывает в мешок.
«Нет, не там, — говорит мужу, — посмотри на стене».
Здесь всё ещё здороваются с прохожими.
«Как пройти к реке? Вот за этим домом тропинка,
но лучше не ходите».
Внутренние города и селения — миражами в памяти,
бывает, некто ленивый внутри меня вскинет голову:
«А помнишь?!» — «Помню!» — отвечает кто-то другой.
Побеленные к празднику глиняные мазанки,
вы совсем как те, что живут в моей памяти,
но лишь отражения моих миражей.
Зазвенит ведро к вечерней дойке,
собака отзовётся заунывным лаем
и всё это сливается в одно слово — люблю.
;

* * *
Рифма выламывается из ткани стиха,
она как торчащие наружу рёбра тощей коровы,
что пасётся на лугу чужих стихов.
Молоко — вот что нужно пить, а не есть корову,
не ешьте корову, пейте её молоко,
когда молоко закончится, и закончатся её дети —
закончатся дети, которых она может/могла бы рожать,
тогда и молоко закончится,
и тогда можно её резать и варить и говорить:
«Ах, какой шулюм наваристый из этой коровы получился,
а была она такой тощей и не рожала уже
и только молока капля иногда проступала на её сосках».

P. S.
Эля сказала: жаль, что я его прочитала,
только на английском могу выразить это чувство,
что-то вроде disturbing.
;


* * *
В позолоченном небе вечерние птицы,
алым туманом вслепую скользят шёпоты.
Лишние в этой траве, случайные, слушаем ветер...
Ассирийские боги любили своих царей,
даровали им шатры и золото,
и красивых женщин даровали.
Женщины рисовали длинные глаза...
Тело пантеры и взгляд, источающий яд —
смертельное сочетание. Лезвием срезаю стебли:
ромашка, пижма, тысячелистник.
Непримеченый, бабочкой, вспорхнул вьюнок.
;


* * *
Когда мне подарят куклу,
я буду любить её как дочь.
;

* * *
Сияние сквозь ветви...
Женщины, собирающие камни — светятся силуэты.
Они собираются вместе и поют,
голос один на всех — так их услышат.
;


* * *
Степные запахи захватывают дом,
когда возвращаешься из странствий.
На этой неоновой планете,
где фонари одуванчиками,
одуванчики фонарями — нет места счастливым,
с этого и надо бы начинать, честнее бы...
Неудержимой меткой сорвусь, на парусах
соломенного ветра отправлюсь в небеса,
а если затеряюсь — отзовись на тихий стон
и укажи на ближний странноприимный дом.
;


* * *
Травинкой в лучах солнца танцует,
дождь вплетается в её волосы.
Заклинатели змей, пожиратели огня твердят:
она — лучшая, мы учимся у неё счастью.
;


* * *
Говорит: «Ах, какая скука эти ваши слова о любви!» —
смотрит туманными глазами на далёкие облака
и тает, тает. Вот уже и сама — облачко пара
над чашкой горячего шоколада. Ну, что за счастье!
;


* * *
Мяч, брошенный вверх, летит вниз.
Холоден день, призрачен, прозрачен...
Слова твои — слова, что в них?
Немного бы раньше.
;

* * *
Зачем это ветер опять прилетал?
«Пой, лунная дева!» — пою и танцую,
звёздная пыль под ногами,
твой взгляд мне наградой.
«О, царь мой! глаза твои — улыбка Бога.
Твой народ ждёт тебя —
толпы волнуются, воины в нетерпении.
Который век длится эта ночь?
Рассвет только грезится нам,
утро всегда далеко. Ты мой пленник —
моими глазами видишь,
моим дыханием ладони согреваешь...
Зачем мне утро, если не для кого петь,
зачем крылья, если некуда лететь».
;


* * *
Одержимость.
Не первый год занимаюсь вычислениями —
математический анализ чувств
по движению планет в твоих глазах,
сгоранию птиц в плотных слоях атмосферы.
Регистрируя каждый вздох, каждый взгляд,
вкладывая смысл
в бессмысленное бормотание прохожих —
заговорщиков, тайных соглядатаев моего несчастья,
ищу свет к тебе.
;


* * *
Привычка вставать до восхода солнца
делит день надвое.
Медовое время послеполуденного сна,
прорехи в памяти — кто я?
Растерянность — как жить дальше
и ещё темнее к вечеру... как не жить.
;

* * *
Слегка раскоса, неулыбчива, стройна —
гранит и ветер — стою на площади,
я — памятник себе.
;


* * *
снег за окном
кокон снега комом... так тепло внутри!
эхо катится — покатое такое эхо
свет, свет в уши и больно думать о чём-то
кроме тебя никто не слышит мой снег
венские стулья, герань на окне
часики тикают — так-так
в самом центре пустой комнаты ты
и пустота
;


* * *
Подует ветер — станешь водой стылой.
Дрожь и солнце,
солнце и ветер... и больше ничего.
Говорят, что море выносит куски янтаря,
бреду, озираю пески, но, кажется — зря...
Этот день был нам обещан,
уже слышны твои шаги,
когда придумаю себя,
когда мои сны твоими станут,
наступит время нас.
;


* * *
Ветер раскачивает конусные лампы,
свет мечется в поисках лица,
которое можно изменить,
оживить страхом...
Всего-то и нужно было —
пройти, возрадоваться, возлюбить.
;

* * *
Хирургическая оплошность — кто-то забыл во мне огонь.
Бог — он как ветер: пронизывает, нашёптывает листвой...
В безветренную погоду (см. — безбожную)
сидит рядом, листает твою газету.
;
* * *
Птица вскрикнула (или баба убитая) и улетела,
конь заржал и ветер, ветер...
Вереницы лиц — только были живы,
а вот уже смотрят в небо удивлённо и холодно.
Ещё не свыклись с тишиной,
и кажется странным и даже смешным,
как падают на бегу, запрокидывая ноги и руки,
мёртвые люди.
;


* * *
Выцветшие миражи, парусиновые облака...
Люди такие же птицы, такие же рыбы,
сонно скользящие между кораллами рифов,
если смотреть на людей сквозь прикрытые веки,
можно увидеть, что люди такие же рыбы.
;


* * *
кажется — ничего нет в окрестностях Иерусалима,
только ровный безбрежный свет — не пройти мимо...
;


* * *
оставь им песок — они выстроят города из песка
оставь воздух — выстроят из воздуха...
оставь им одни звёзды!
;


* * *
Листопад, в каждом листе танец дервиша.
Совпадение ли этот трепет и свет?
;

* * *
Как спасают из пожара детей —
спасаю из беспамятства строки.
Не все выживают.
;


* * *
И тысячи лет ничего не изменят в зелёном сообществе трав.
Вечереет, на искривлённой столешнице луга
зелёное ньютоново солнце.
;


* * *
Тихие, не различить в темноте, тонкие,
скользят вдоль берега — назови их следами,
а можешь и вовсе не называть...
«Это похоже на следы крыльев в облаках!» —
он был бы моряком, если бы не был поэтом.
;


* * *
Яблоки рассыпаны по полу,
дверцы закрытые хлопают...
Она
ведёт себя так, будто собирается жить:
ходить по грязным улицам,
целовать нерожденного ребёнка,
водить несуществующие поезда...
Она
отвечает на звонки,
ищет бога, находит, убивает бога и говорит, говорит,
а потом вдруг затихает и делает вид, что её нет.
;


* * *
Другие времена — другие пространства.
Там, где розовый дух танцует с зелёным,
нам с тобой, друг в друга влюблённым,
будет легко прожить тысячи-тысячи лет.
;


* * *
Солнечный залив, каменное плато —
высоко улетает душа.
Когда мне снится снег, летящий с неба,
или ветер — я думаю о тебе. И тебе пели птицы,
и тебе было страшно и темно, но птицы улетают...
В моих глазах всегда найдётся ветер для тебя.
;


* * *
Хвойный выдох зимы, где-то слишком далеко
женские причитания.
«Ну, что поделаешь!..» — говорит она,
поправляя желтоватую накрахмаленную накидку
на тугой перьевой подушке. Слова осыпаются песчинками...
Я люблю этот голос, вплетаемый в мерное тиканье ходиков;
цветы на подоконнике, выбеленную печь
с завернувшейся пластиной поддувала и кривую кочергу.
Если есть вечность, то она такая:
с печкой и вышитым рушником на гвоздочке...
;



* * *
В высоких стенах высокое эхо — собор пуст,
суровые лики, ветер перелистывает псалмы...
Под нимбом впадины глазниц.
То, что звучит — звеньями в бесконечном пространстве,
от звука к звуку колоски — прорастают в музыку.