повесть Судьба двух сердец

                К. А. Казанцев.




                ПОВЕСТЬ.


Посвящается всем тем, в чьих сердцах горит пламя любви и добра, ко всему живому на нашей столь прекрасной , хрупкой и неповторимой планете – ЗЕМЛЯ.




Г. Одесса.   1998г

                СУДЬБА  ДВУХ  СЕРДЕЦ.
               
 Зваться человеком -это не значит им быть.               

                -1-

   Сибирь! Как часто это слово пугает и настораживает людей мало имевших представление о столь суровом крае: о тайге, морозах , о непуганом звере, который и не подозревает об опасности исходящей от человека. Это край суровых, даже можно сказать лютых зим и не менее суровых, по характеру, людей населяющих эти территории. Обилие снежного покрова, сброшенного небесами на бескрайние её просторы, в зимнее время года, делает её непроходимой для простого человека. И только охотник, с его многолетним опытом, со знанием дикой природы, с умением обращаться с нею бережно, может себя чувствовать там более или менее в безопасности. Красота тайги, одетой в снежный наряд, не поддаётся описанию пером. Взором нельзя оторваться от могучих сосновых лап, приниженных весом пуховых снежных шапок, изящных еловых макушек, склонившихся в поклоне под снежным убранством, будто дремлющих под уныло-прерывистый плачь метели.  Над обрывами и оврагами, словно клюва хищных стервятников, нависают могучи снежные наносы, тем самым многократно усиливая вой метели – неразлучной спутницы зимних вьюг. То там – то здесь слышится треск промёрзших  могучих  стволов сосен, мерно покачивающихся в своей массе, и словно в такт отсчитывающих не укротимый бег времени,  эхом разносясь в не проходимых лесных чащах. В большее зимнее время, над этими суровыми краями, стоит унылый свинцовый сумрак, сопровождающийся иневелыми туманами, в дни незначительных оттепелей. Но изредка, живительный солнечный луч, всё ж таки, пробивается сквозь мрачные своды туч, и тайга преобразуется словно в сказке: словно усеянные хрустальным бисером, блестят на солнце снежные равнины; алмазным отблеском сияют припорошенные снежинками еловые ветка, воздух дышит голубизной, птицы пробуждаются на короткое время, словно воспоминая радостные солнечные деньки.
   По мере приближения месяца апреля, количество солнечных дней увеличивается, а также увеличивается и их продолжительность, зима неизбежно передаёт свои бразды правления долгожданной весне. То там – то здесь появляются чёрные проталины, ранее пушистый снег на косогорах превращается в ноздрястые кристаллические шипы ( словно мочёный комковой сахар), эти кристаллы  ещё более усиливают отблеск солнечных лучей, в стекающих по ним капельках талого снега.  Сосны и ели высвобождаясь из-под зимних «шуб», с облегчением взмахивают своими могучими «лапами», словно прощаясь с зимой и приветствуя приход долгожданной весны.
    Но резкое потепление, на равнее со своей прелестью, порой приносит и беды для таёжных жителей. На полянах, залитых столь долгожданным солнечным светом, при резком потеплении образуется довольно толстая корка ледяного наста, являющаяся посмертной крышей для тетеревов, проводящих долгие зимние месяцы в сугробах и не имеющих возможность пробиться сквозь неё, их конец печален. По такому иглообразному насту затрудняется любое передвижение зверя; отвыкшие за зиму от жёсткого покрова, нежные подушечки лап зверей травмируются об этот лёд , до кровавых ран. Эти звери становятся лёгкой добычей человека, знавшего это, а порой и рассчитывающего на это.
    Весенние краски с каждым днём играют всё ярче и ярче, и вот сквозь снег нежным стебельком пробивается первый подснежник, тайга просыпается от зимней спячки под сказочные звуки капели, под журчанье хрустальных ручейков и сладостную разноголосицу пернатой братьи. В начале июня наступает лето: в это время года в тайге непролазная грязь, паводковые воды глубокими ранами размывают овраги и ложбины, которые ещё не скоро преобразуются и обрастут травой; дороги почти непроходимы и просохнут только к середине лета в июле, под палящем солнечным зноем порой достигающим +30 С и выше. При таких температурах, валежник которого здесь в избытке, высыхает до соломенного хруста, начинаются самопроизвольные лесные пожары, уносящие сотни жизней лесных обитателей и оставляющие на теле тайги ожоговые раны, которые зарубцуются не скоро. При таких высоких температурах и очень низкой влажности на обширных полянах начинается обильное испарение влаги из трав и цветов, воздух настолько насыщен ароматом этих трав, что затрудняется дыхание, мошкара одурманенная этим запахом, пронзительна звенит «струной» и назойливо лепится к телу, во рту ощущается медовый нектар цветов.
Ты жужжи пчела подружка,
Пой мне песенку на ушко:
Про поля бескрайние,
Про дороги дальние,
Пой про лето красное,
Пой про солнце ясное
Ночная мгла не приносит с собою столь желанной прохлады, она еле-еле даёт о себе знать только под утро. Но следующий знойный день всё возвращает на свои места.
    В конце августа, начинают появляться первые отголоски самого прекрасного и чарующего времени года – золотой осени. Смешанный лес тайги постепенно покрывается, всеми возможными и не возможными, цветами красок: словно ляпистая палитра художника предстоит взору. Эти цвета, будто волшебные, меняют свои оттенки в зависимости от алого восхода солнца, до его бурого заката; они усиливаются в красках по мере продвижения осени, и с тем же плавно сплывают с дерев на землю, покрывая её цветным узорчаты «ковром», который в дальнейшем послужит питательной почвой для корней дерев. Разносолые грибы, словно большие «заклёпки» торчат сквозь этот «ковёр», будто пытаясь удержать его от неизбежно приближающихся осенних  ветров, но ещё не решительных. Идёт «бабье» лето! Так называется в народе, тот последний благоуханный крик  природы, столь не продолжительный во времени, но сказочно прекрасный, на пороге двуцветной, серо-белой зимы.  Сентябрьские туманы уже укутывают овраги и низины молочной дымкой. Нежная голубизна небес всё чаще сменяется на суровые свинцовые тона, с севера неумолимо, мерным бегом, плывут чёрные тучи – вестники холодных дождей, со временем переходящих в мокрый снег. К концу октября, белая «простыня» занимает своё место на ложе природы, в не пристанном беге времён года.
Вот мы и опять вернулись к зиме, к тому времени года с которого и начинается эта немножко грустная, но на мой взгляд довольно поучительная повесть.
                -2-
    Шёл февраль месяц. Зима уже давно вступила в свои права, и в отдалённом поселении – «Сосновой балки», что примерно в 300 км. на запад от г. Иркутска. Название посёлка говорит само за себя: он расположен в обширной низине, плавно переходящей в холмистое – покрытое зубчатым лесом предгорье, которое в свою очередь на горизонте преобразуется в величавую зубчатую гряду, пронзившую своими вершинами небесный свод. Посёлок насчитывает около двадцати коренастых изб, вольготно разбросанных друг от друга, но с тем же уютно сочетающихся собою в целом. Проживают здесь в основном оседлые охотники  со своими семьями; надо отметить, что старых охотников осталось немного, и лишь несколько изб не имеют своих постоянных хозяев. В этих избах, регулярно из сезона в сезон, селятся в основном одни и те же промысловики отстрельщики пушного зверя, приезжающие сюда из города на заработок.
Промысловик – отстрельщик, это ярый охотник, человек знающий природу и животный мир населяющий её, не понаслышке; это люди для которых роскошь квартир, изобилие мирских богатств, не значат ровным счётом ничего. Волею судеб, большинство из них, вынуждены проводить большую часть своей жизни в суетных городах,  проживая в бездушных бетонных «коробках», по причине семейного образа жизни и воспитания своих детей.Они ностальгически вспоминают о той таёжной вольной стихии, что выпадает им на несколько месяцев в году. Промысловики-отстрельщики, это прежде всего лицензированные охотники, имеющие право на использование на охоте нарезного огнестрельного оружия, в основном это карабин и мелкокалиберная винтовка. Промысловики-отстрельщики подразделяются на две категории:  «зимники» и «летники». Понятия этих категорий с первого прочтения ясны.
     «Зимники» - это специалисты по зимнему отстрелу животных, они используют только карабин и мелкокалиберную винтовку, не редко с оптическим прицелом, это продиктовано требованиями по отстрелу. Их объектом охоты является пушной зверь такой как:  белка, лисица, соболь, куница, и т.п. при отстреле которых необходимо максимально сохранять целостность меха, они то и бьют, в полном смысле слова, не в бровь, а в глаз. Можно только представить, каким метким оком и твёрдой рукой должен обладать охотник, прошедший десятки километров по непролазно  заснеженной тайге, чтобы произвести эти меткие выстрелы. Среди охотников- промысловиков, эта категория пользуется особым уважением, ведь выследить почти всегда голодного настороженного зверя  в заснеженной тайге, проходя на лыжах за день не один десяток студёных километров, - скажу вам, изнурительное занятие для не подготовленного человека, и далеко не каждому по плечу. Но тот азарт которым охвачен охотник, отбрасывает на задний план все трудности и невзгоды, на пути к разящему на павал, меткому выстрелу.
«Летники» - понятно же ведут отстрел по необходимости летом, такого зверя как: медведь, волк, лось, кабан и т.п. Казалось бы им легче охотиться, ведь летом по тайге ходить легче и приятнее, к тому же и тепло, - да нет! Объект их охоты красочно говорит сам за себя, осечки или промаха быть не должно, потому как бежать не куда, да и незачем. Охотник должен обладать непоколебимым хладнокровием и стопроцентным расчётом своих действий, допущенная ошибка может оказаться первой и последней и уповать придётся только на чудо.       
     В одной из хат, что стоит на окраине посёлка Сосновая балка и жил главный герой нашей повести и зовут его Степан Трофимович, по кличке Угрюмый. В кругу охотников он считается универсалом, потому как в совершенстве владеет, как зимними, так и летними навыками охоты, при этом имея весомый авторитет и уважение среди местных жителей и промысловиков-сезонников, приезжавших из города на заработки. Кличка Угрюмый привязалась к Степану Трофимовичу  неспроста, он с детства был замкнут и задумчив, живя в своём «миру» он ни с кем не желал им делиться, словно выглядывая из окошка комнаты, но ни кому не позволяя туда заглянуть. О таких людях говорят, - сам себе на уме. Детство его протекало в г. Улан-Удэ, где он проживал с отцом, в общежитии семейного типа. Не помня материнской ласки, мама  умерла по болезни, когда ему было всего- то два года, Степан – будучи ребёнком, часто слушал рассказы своего отца Трофима Игнатьевича – старого охотника, в которых повествовалось о романтике таёжных походов. Эти рассказы запали ему в душу так глубоко, что иногда ему снились сны, как он сам, совсем ещё маленький, с огромным, не по размеру ружьём, идёт охотиться на медведя и в тот самый момент, когда ему нужно стрелять, ружьё отказывает, а медведь встаёт на дыбки и протяжно ревёт; тогда Степан с криком просыпался и прижимался к испуганному, ничего не понимающему спросони отцу. А на утро он шёл в школу, под впечатлением этих снов и других рассказов, которые, в свою очередь, не способствовали внимательности Степана на уроках. В школе он не блистал особыми знаниями и способностями, он не был рождён для химии, физики, и посредственного математика из него тоже не вышло бы. Иксы и игреки ему были скучны и не понятны, он не видел в науках вообще ничего привлекательного, за исключением одного предмета: - зоологии, по которому у него была уверенная пятёрка. Степан был создан для природы, а интегралы и логарифмы представлялись ему, как цветы, запахи и звуки живой природы.
    Шли годы, отец на летние каникулы брал Степана с собой в Сосновую балку, где преподавал ему, уроки охотничьего ремесла и живой природы. Когда Степан заканчивал восьмой класс, он с не терпением ждал возвращения отца, из внезапной командировки в Сосновую балку, куда его пригласили как специалиста для отстрела медведя «шатуна». Но в решающий момент в дверь постучала не рука отца, а рука участкового милиционера, принесшего самую горькую весть, что бывает на свете: - весть о гибели его отца.  Что говорить о тех чувствах, которые испытал Степан?  Кто подобные вести получал, - тот знает, а кто не получал тому трудно понять. Так или иначе, но жить дальше нужно, И Степан, получив аттестат зрелости за 8-й класс, собрав немудрёные пожитки, без всяких объяснений кому-либо, уезжает навсегда в Сосновую балку, туда, куду всегда покупались два билета, а не один как в этот раз.
   С тех пор минуло уж четверть века, неуклюжий Степан вырос в солидного, с суровым взглядом, Степана Трофимовича. Его пронзительному взору, с глубоко посаженными глазницами и нависшими над ними бровями, предавала солидность и окладистая, уже местами с проседью, борода с густыми усищами, одновременно являющиеся не маловажным греющим элементом в студёную зимнюю стужу.Роста он был, много выше среднего, плечистого телосложения, но не тучен. Его степенный характер с годами усилился, в беседах он говорил мало без лишних слов, выражая главную суть дела, что ещё более вызывало к нему уважение окружающих. Кличка Угрюмый, использовалась односельчанами «за глаза» и то неприменно только в почтительных оборотах речи.  Семьёй Степан Трофимович так и не обзавёлся, да и желания семейной жизни, надо сказать у него особенно не возникало, ведь он никогда не знал женского присутствия в доме, в этом он был судьбою обойдён. Поселившись четверть века назад в одной из изб, со временем обустроив её на свой лад, получив в Сосновой балке прописку и паспорт, Степан Трофимович стал отличным промысловиком, тем самым зарабатывая себе на жизнь, (и скажу вам по секрету), на те времена довольно не малые деньги; он практически не нуждался ни в чём.
                -3-                Изба, Степана Трофимовича, строенная из могучих сосновых брёвен, стояла на окраине посёлка. Забора, как такового, вокруг избы не было, не было, потому как, огорода и скотины он не держал; лишь одинокая стройная ель, посаженная им с отцом ещё в детстве, стояла на страже этого жилища, и порой будила воспоминания давно ушедших дней. В избе, конечно же, царил холостяцкий порядок: в узеньких сенцах, вдоль стены на скамеечке стояла кадушка с водой, за край которой, зацепившись крючком, висел липовый резной черпачок; далее за приставной лестницей, ведущей на чердак, стояла пара охотничьих лыж с палками, рядом несколько поленьев, небрежно брошенных, дожидались своей участи в печи. Сквозь чердачный лаз, под крышей, виднелись развешанные на верёвке, веники – неотъемлемый атрибут банно-парных процедур. За приземистой дверью, что нужно при входе приклонить голову, располагалась прихожая, одновременно являющаяся довольно уютной кухонькой.  В углу, над неказистым столиком, на трёхрядных самодельных полках, вперемешку с нитками, щипцами,  молотком и даже патронами, располагалась поварская утварь, надо отметить, достаточно в чистом состоянии. Не свежее выбеленная, но довольно опрятная печка, была главной достопримечательностью этого помещения. Она встречала приходящих, а затем провожала их, лукавым, но гостеприимным подмигиванием своих красных «глазок», пробивающихся сквозь щёлку, слегка покосившейся печной дверцы. Будучи единственной в доме, женского рода, она своим душевным теплом, готовила пищу, сушила обувь и одежду, а в студёные зимы согревала не только сердце и душу, Степана Трофимовича. Она была в доме полноценной хозяйкой. Рядом с ней, в дверном проёме, просматривалась, уютная маленькая спаленка, вторая и последняя комната этой избы. Убранство её тоже не отличалось изобилием мебели: стол у окна, в дальнем «красном» углу висела старинная икона Казанской Божией Матери, рядом икона Николая Чудотворца; Трофим Игнатьевич -  его отец, был набожным человеком, Евангелие и Псалтирь, были частым его чтением. Он говорил сыну: - Помни Стёпа, тело пойдёт в землю, а душа вечна, её – Суд Божий ожидает. Степан, внимая отцу, невольно пропитался Духом православия, и также не редко брал в руки Библию и Псалтирь. На стене, той же спальни, висел карабин с патронташем  и охотничий нож в ножнах; в вдоль печной стены стояла кровать, с никелированными душками, над кроватью, на стене, красовался коврик с изображёнными на нём оленями – бегущими по лесу. Полы, согревали самотканые дорожки, что плетут бабушки, из нарезанных ленточек, уже ненужной ткани.
    Ходики на стене мерно отсчитывали половину шестого утра, когда Степан Трофимович открыл глаза, он уже с полчаса не спал, и обдумывал в мыслях, план действия на грядущий день. А планировал он, пойти с утра в тайгу на отстрел соболя, погода  вроде бы к тому располагала. Он неторопливо встал с постели, так же степенно оделся и подошёл к печи, прислонив ладони к стене: - Надобно подтопить, приостыла за ночь, - подумал Степан Трофимович, направляясь к входной двери, чтобы взять, уже приготовленное  с  вечера, ведро с углём. Распалив печную «душу», он достал из холодильника вчерашний ужен и поставил его разогреваться  на печь. Выпив стакан кипячёной воды натощак, он подумал, что какрас подошло время отметиться в энном месте, к тому же организм уже того требовал.  Хочу заметить, что при регулярной тренировке, в этом плане, да ещё при морозах на дворе, этот процесс в деревнях и сёлах проходит так сказать: «пришёл, увидел,  навалил», - читать газеты и покуривать, как это делают городские жители, не приходится. Сказано – сделано. За завтраком Степан Трофимович обдумывал маршрут пути, у него их было пять: три – коротких и два – длинных.  Короткий маршрут, это значит, выходя в восемь часов утра, управляясь со всеми делами, возвращаешься  назад,  где то к трём часам по полудню; идя же по длинному маршруту, возвращаешься в посёлок не раньше восьми часов вечера, и это при благоприятной погоде. Эти пять маршрутов, уже нахоженных и проверенных  в течении многих лет, он знал, как пять своих пальцев; эти маршруты переплетались между собой на подобии пяти олимпийских колец, и проходились они как правило поочерёдно, никогда не нарушая, уже сложившуюся  традицию. И на этот раз был черёд четвёртого короткого –маршрута. Мысленно представив этот маршрут и отметив для себя его особенности, Степан Трофимович внезапно поймал себя на мысли: « а что если пойти по пятому – длинному маршруту», но тут же вспомнив многолетнюю  традицию, решительно отказался от этой мысли. Калорийно позавтракав, при этом, естественно не переедая, (чтобы не уснуть по дороге), он завернул с собою в газету обед, в виде отваренного куска мяса и ломтя, посоленного сверху, хлеба. 
   Теперь, ему, предстояла самая ответственная операция: приведение оружия в порядок.  По приходу с охоты, Степан Трофимович обычно производил только внешний уход  за оружием, оставляя самую ответственную операцию на утро. Расстелив на столе, что стоит в спальной комнате, специально приготовленную для этого фланелевую простынку, он снял со стены свой карабин. Этот карабин «Сайгак» калибра 7,62мм,  с оптическим прицелом, был выполнен на Ижевском оружейном заводе, по специальному заказу, для лесных «забав» высокопоставленной партийной  элиты.  Он был выдан Степану Трофимовичу обществом «Восток-охот-союз», как лучшему охотнику-промысловику и числился за ним под номером: КА – 13061957. О том, как это оружие попало в это общество, история вежливо умалчивает.
  Разобрав рабочие «органы» карабина, конечно же, не касаясь оптического прицела, Степан начал со скрупулезной тщательностью промывать и смазывать его детали, он делал это машинально и чётко, зная, что от этой операции, в критической ситуации может зависеть его жизнь. Отстегнув «магазин» от карабина и вынув из него единственный «товар» - пять блестящих патронов, он аккуратно протёр их салфеткой, чередуя по счёту стрельбы: второй и четвёртый патрон, со скошенным наискось остриём пули. Эти два патрона,  были опаснее всех многократно, объясню почему: если острая пуля поражала жертву, как говорится на вылет, то сточенное, да ещё наискось острие пули, не позволяло ей двигаться, в теле жертвы, прямолинейно; она начинала в теле вращаться во всех плоскостях, тем самым наматывая на себя всё, что угодно, меняя при этом направление своего движения, - короче говоря, пуля попавшая в бедро, могла выйти через плечо. Чередуя эти патроны через один, охотник при необходимости, мог просто выпустить такую пулю в воздух, и следующей обратно стрелять на вылет, не портя меха жертвы; но в критической ситуации, которой никогда нельзя исключать в тайге, эта пуля служила охотнику неоценимую услугу: - смертельно поражая жертву. Приведя оружие в порядок, проверив лыжи и выполнив остальные второстепенные, но немаловажные дела, к восьми часам утра, он успешно вышел из дому.
   Ещё было темно и утро выдалось не морозным, каких - то 12 градусов по Цельсию ниже нуля, это самое то, что надо. По привычке, посмотрев наверх, взору Степана предстала бездна – усеянная бисером звёзд, на небе ясно выделялся Млечным путём, напоминающим рой белых пчёл. Отметив нужное себе направление, он двинулся в путь, шёл уверенно, твёрдым шагом, пока ещё не одевая лыжи. Он знал, что где-то через час забрезжит рассвет, а через три часа, вдали над верхушками кедр, появится та самая большая и самая главная «лампочка», что только есть на свете и которая зовётся – Солнцем.
   Душа в тайге блаженствует, вот уже, через пролески на холмах, то тут - то там, пробиваются золотистые посланцы Солнца; эти лучи словно стрелы пронизывают ветви дерев, останавливаясь алмазным блеском на снежных сугробах. Идя по этим сугробам и перебирая в голове разные мысли, Степан задал себе вопрос: - почему же ему подумалось, за завтраком, - изменить маршрут? Ведь такая мысль - менять маршрут, никогда не приходила ему в голову ранее. Немного бесплодно поразмышляв, так и не ответив на поставленный собою же вопрос, он оставил его; тем более, что заметил след куницы. След уходил влево, поэтому надев лыжи, он, загораясь азартом слежки, двинулся по нему. Наверно мышковать спустилась, - подумал Степан, - голод не тётка. По ходу дела, загнав патрон в патронник, проверив прицел, он тем самым приготовил смертельную «посылку», ещё ничего не подозревающей кунице.Он знал, что зверь где-то рядом, пройдя ещё метров 15 – 20 Степан увидел, что след обрывается у сосны, машинально срабатывает мысль, - насколько близки ветви соседних сосен, по отношению к данному дереву. Ага, подружка, попалась! – подумал Степан, - вот тут-то тебе деваться некуда, ты сделала непоправимую ошибку, не рассчитав путей отхода. Оставалось дело техники. Выбрав нужную позицию, Степан спокойно снял лыжи, притоптал снег на не большом пяточке, чтобы не стоять по колена в сугробе, снял рюкзак и внимательно осмотрел сосну. Но куница тоже зверь осторожный, зная, что по веткам на другие сосны ей не уйти – на них и не лезла, потому как собьёт с них снег и тем самым выдаст своё местоположение. Видя охотника, она сидела на противоположной стороне ствола сосны, изредка высовывая свою мордашку, и выглядывая своего обидчика. А Степану, этого хода событий было вполне достаточно: через прицел, как на ладони рассмотрев весь ствол, в итоге вычислив, где сидит зверёк, при это дыханием изо рта согревая пальцы правой руки,  он ждал, когда она в очередной раз полюбопытствуется. Долго ждать не пришлось, звонкий выстрел содрогнул воздух едва проснувшейся опушки; сбивая снег с веток, кубарем, вниз летела уже безжизненная тушка куницы, до этого времени жившая в своем миру, по законам природы, и не кому не мешавшая своим присутствием. Зацепив на поясную петлю добычу, как ни в чём не бывало, Степан продолжил свой запланированный путь.
     Возвращаясь на заданный маршрут, по пути он подстрелил ещё одного соболя и белку, отметив при этом себе, что начало не плохое; брав последнюю жертву, Степан вышел в двухстах метрах от пересечения четвёртого и пятого маршрутов, но вышел не на четвёртый (свой), а на пятый маршрут.  Постояв и поразмыслив, он опять подумал, - а что если продолжить путь по пятому маршруту. Мысль о том, что в прошлый раз он на нём хорошо сработал, начинала его склонять к этому, да и возвращаться на «четвёртый» не надо будет, - говорил он себе. И он всё же решил идти по «пятому», первый раз и последний, изменив своему правилу. Потом он будет часто вспоминать о принятии этого решения, которое коренным образом, в диаметрально-противоположном направлении, изменит всю его дальнейшую жизнь. Но это будет потом, а сейчас он этого не знал и какой-то неведомой силой, а точнее сказать судьбой, он  движем был на этот путь, - путь с которого ему не суждено было свернуть. Пройдя по «пятому» маршруту часа два и никого не выследив, Степан решил остановиться передохнуть и перекусить. Шёл второй час по полудню, впереди оставалась добрая половина, и довольно трудная для прохождения, часть пути.
   Ну, что человек делает, когда ест? – конечно же думает, потому, как рот и руки сами, автоматически делают свое дело. Вот и Степан, жевал и думал, а ему, поверьте было о чём думать. Непроизвольно он начал «связывать», отсутствие зверя на «пятом» маршруте, с  переменой самого маршрута; какое-то тревожное предчувствие зарождалось у него в душе. Но будучи человеком решительным, хотя и суеверным, он на это чувство не поддался: вворачиваться обратно уже нельзя, - решил он.
   Обед не занял у Степана много времени, и за полуденное время подсказывало ему продолжить свой путь. Последующие два часа охоты, тоже не дали положительных результатов, зверь, как вымер. Макушки сосен уже «протыкали» светило, когда решив сократить, с пол - километра пути маршрута, благо надо было идти под гору, Степан наткнулся на расщелину.  Эта расщелина, когда-то была размыта горными талыми водами, и представляла собой вытянутую, в виде лодки яму: в три метра глубиной, около четырёх метров шириной, и восьми метров длинной, отвесные края обрамляли её.Теперь зимой, она представляла натуральную ловушку, которую ему нужно было аккуратно обойти. Сняв лыжи и перебросив их через эту расщелину, - к месту продолжения пути после её обхода, Степан осторожно ступая, нащупывая ногами под снегом валежник, где ползком, а где на четвереньках, уже почти добрался до того места, - где расщелина сужалась: как вдруг нога его провалилась в какую-то пустоту под снегом. Сразу же упав на грудь, он на мгновение замер и огляделся. Страх появился тогда, когда в полу метре от своего носа он увидел: ровное, вертикальное отверстие в сугробе, края которого были покрыты тоненькой корочкой льда. Степан сразу же понял, - это была медвежья берлога.  Упёршись провалившейся ногой во что-то мягкое, он резко рванулся на бок; перекатываясь, от уже почти пройденной расщелины, Степан кубарем скатился метров на пять, вниз по откосу, как раз туда, где лежали его лыжи. Остановившись от стремительного падения, он думал об одном, как бы поскорее протереть забившееся снегом лицо, для того, чтобы проконтролировать сложившуюся ситуацию. От берлоги его отделяло, каких-то метров семь, из них, метра два, той самой расщелины.
И вдруг, как от взрыва, вверх  полетели сучья со снегом, и пред испуганным взором Степана предстала: спрасони  взъерошенная, около трёх метров роста, могучая медведица, своим неистовым воем содрогавшая воздух, окрест лежащей тайги. Она не могла понять, что произошло, кто нарушил её мирный сон, и где этот обидчик. Но рука Степана уже уверенно засылала патрон в патронник карабина; вот тот самый случай, когда заточенная наискось пуля, может и должна сослужить неоценимую службу. Здесь целиться особенно не нужно, нужно только навести карабин на цель, и плавно раз за разом, без суеты, нажимать пальцем курок. В таких случаях нередко бывает  так, что руки цепенеют, и даже трезвый рассудок не в силах властвовать над ними. Но на этот раз подобного не произошло, прогремели два выстрела: первая пуля, хотя и вскользь, но изрядно зацепила бок медведицы, вторая – решающая, попала в правое плечо и вышла через лопатку. Медведица пошатнулась и под хруст бурелома, рухнула, но дно расщелины.  Это её падение, дало Степану возможность трезво оценить обстановку и прийти в себя; ещё через некоторое мгновение он понял, что медведица не сможет сама выбраться из ямы.
    Но это был ещё далеко не конец истории, а только её начало, их, довольно сложных взаимоотношений. И что это…? Степан не хотел верить своим ушам, которые слышали, жалобный плачь, маленького медвежонка, появившегося из разрушенной берлоги, этот плачь, ещё более возбуждал, метавшуюся в овраге-ловушке, воющую мать.Медвежонок, выбираясь из берлоги, спросони ничего не понимал, может быть, - думал он, - что наступила весна, но почему так жалобно плачет мама?  Он, было, бросился бежать в сторону, но неуклюже споткнувшись, кубарем скатился прямо к ногам Степана, которому было предельно понятно, что медвежонка оставлять в лесу с раненой, да ещё в яме, матерью – нельзя; и что им обоим, как говорится, надо «делать ноги». Не теряя ни секунды времени, достав из кармана верёвку, лежащую там для экстремальной ситуации, наспех сделав петлю, и уже, будучи в снаряжённом состоянии, Степан бросился ловить маленького беглеца. Пробежав несколько метров, ему всё же удалось схватить медвежонка и посадить на привязь. Спешить им было, куда и от кого, но поводырь, Степана тянул - куда угодно, но только не туда - куда нужно; иногда, их направления движения совпадали, и тогда  скорость передвижения  удваивалась, что вселяло в сердце Степана, надежду на спасение. 
   Было уже, часов шесть вечера, когда Степан решил остановиться и передохнуть; где то там – издали, доносился эхом – жалобный плачь медведицы, истекавшей кровью и мечущейся в овраге, от своей безысходности. Степан, с дрожью в ногах, присел на снег, верёвка, за которую он тянул медвежонка и которую он вынужден был намотать на руку – передавила её, и рука отекла. Он, смотав верёвку с руки и проверив надёжность рядом торчащей поросли, привязал к ней своего попутчика; медвежонок, тяжело дыша, тоже сел рядом, ему эта передышка была ещё более, кстати, по крайней мере, он, против неё, сильно не возражал.  Растерев отёчную руку, Степан достал из рюкзака, фляжку с чаем и сделал несколько жадных глотков. Ну и попал же я в историю, - подумал он, - и ещё неизвестно чем, она для меня кончится. Он невольно вспомнил отца, дрожь пробежала по телу, - не судьба ли это? – думал он; перекрестившись со словами: Господи помилуй, он твёрдо встал, отвязал медвежонка и тронулся дальше в путь.До посёлка оставалось каких-то километра три пути, воя медведицы уже почти не было слышно, и каждый шаг Степана был увереннее и спокойнее. «Дырка» в небесном своде, под названием луна, освещала лес голубизною, что существенно помогало путникам. Степан шёл и  думал, что завтра утром, ему необходимо будет взять с собой ещё, человека два – три охотников и вернуться к оврагу, чтобы добить раненную медведицу, если она будет ещё жива, и не дай Бог, если она выберется из оврага до их прихода. Степан прекрасно понимал, что раненный медведь - поднятый из берлоги, а попросту – шатун, может натворить немало бед: ведь в спячку он уже не ляжет, даже если бы он и не был ранен, так как у него уже нарушен биологический ритм, он обречён на смерть от голода, холода, и пули. Судьба шатуна ещё и тем плачевна, что в шкуре его заводится клещ, который в прямом смысле слова пожерает его заживо, бедняжке уже не достаточно, того подкожного жира, которого бы ему хватило для зимней спячки; а чтобы прокормиться зимой ему не хватает сил.
 И вот к восьми часам вечера, попутчики, благополучно добрались до посёлка, и чтобы пройти к своему дому, им нужно было миновать две усадьбы. Собаки сразу же учуяли медвежий запах, и как по цепочке, неистово-хриплый лай, волной прокатился по посёлку. Наконец успешно преодолев все преграды и затащив мишутку в избу, Степан включил свет и закрыл входную дверь изнутри на щеколду, что бы медвежонок ни выбежал; он сбросил рюкзак с карабином и с облегчением рухнул на скамейку, стоящую у стены.  Наконец-то он выпустил из рук, эту проклятую верёвку, которая оттянула ему все плечи; минут пять он сидел молча: опершись спиной на стену и закрыв глаза, он ждал, когда успокоется его клокочущее сердце. Переведя дух и открыв глаза, Степан улыбнулся от умиления: посреди кухни, всё это время,  неподвижно сидел мишутка, и смотрел из-подо лба, прямо ему в лицо, - грустными, чёрными, глазками-горошинами. Язык его, при этом, свисал на бок, а на правой задней лапке, отчётливо виднелся, так сказать – беленький носочек, словно бы он этой лапкой влез в муку.
   Медвежонку было, где то, около года от роду. За это время он едва ли научился уверенно бегать, и первые уроки жизни, преподанные любимой матерью, он ещё не усвоил; он ещё не отказался от материнского молока, но вкус рыбы и мяса ему был уже знаком. Если бы не этот, коварный случай, то полную свободу действий и самостоятельность, он бы приобрёл по возрасту в два с половиной года; но судьба повернулась так, что его последующая жизнь стала зависеть полностью от человека.   
   Неохотно встав со скамейки, сняв с себя бушлат и чуни, Степан подбросил угля, в едва теплящуюся печь. Только он это успел сделать, как услышал топот в сенях, дверь,  рванулась на щеколде, и из-за неё послышался, чей- то голос:
- Степан Трофимович, дома что ли, чего заперся то?
 То был голос Алексея – лесничего, его лучшего друга, с которым он не раз попадал в переделки и с которым, бывало, делил последнюю краюху хлеба. Степан щёлкнул дверным затвором. Алексей, заходя, продолжал:
- Ты не знаешь, чего это псы в посёлке как озве…….., - и, подняв голову, тут же обомлел.
- Это кто?
- Кто? Кто? – не видишь что ли, медведь, - спокойно ответил Степан.               
  Мишутка уже отдышался и немного пришёл в себя, если это можно так сказать. Он увидел, что перед ним уже два незнакомых ему существа, (людей он, конечно же, не видел), которые почему то не рычали, а издавали какие то, подозрительно-отрывистые звуки; не раздумывая, он решил схорониться, под кухонным столом, своим рыком показывая, что он «парень» не лыком шитый.
- Ты погоди с вопросами то, дай опомниться, - продолжал Степан, одновременно с разговором, он достал из холодильника кастрюлю с борщом, и водрузил её на уже разгорающуюся печку. За аппетитным ужином, Степан поведал Алексею, всю свою сегодняшнюю историю, с уходящими на завтра планами.
- Я сейчас пройдусь по мужикам, - сказал Алексей, одеваясь и выходя, - а завтра, к восьми утра все подтянемся к тебе. На пороге он обернулся, ещё раз посмотрев на мишутку высовывающегося из-под кухонного стола, ласково улыбнулся и молча, вышел. 
     Запершись изнутри на щеколду, Степан привязал верёвку с новым поселенцем, к мощной дверной ручке, что бы медвежонок, ночью, чего не натворил, а сам пошёл спать. Но заснуть сразу, он, конечно- же не смог; во-первых, по тому что, мишутка  постоянно вошкался, рычал и скрёб у порога, а во-вторых, в голову, что только не лезло.Проанализировав весь прошедший день, Степан понял свои две роковые ошибки: первая, то , что он сменил маршрут движения, вторая, что он не убил медведицу наповал, а только ранил её. Он задавал себе вопрос: - почему они были допущены, им, опытным охотником, и не мог ответить на него. Это больше всего его волновало, потому как, чтобы не допустить их вновь – ответ нужно было знать. Заснул он только под утро, и то если это можно было назвать сном.
      А наш мишутка, тем временем разгрыз веник, стоявший в углу и оставив внушительные отметины от зубов, на ножке, неподалёку стоящей скамейки, разморившись от печного тепла, всё-таки сдался в объятия сонной неги.  Что снилось ему? Да конечно же его родная, уютная берлога и его, единственная на всём белом свети – мама, так жестоко и не справедливо вырванная из его жизни, итак нежно и ласково согревавшая его своим теплом, ещё несколько часов тому назад. Ему снились безмятежные летние дни, которые проводил он, играя в догонялки с бабочками на душистых полянах, и уже полюбившаяся горная речка Иркут, из которой, мама частенько приносила ему полакомиться – живую рыбку. Ему снились и эти противные кусачие жёлто-полосатые мухи, которых было так много, когда он вылизывал, не так часто встречающиеся, но такие вкусные, пчелиные соты. Но к величайшему сожалению, этим снам не суждено было осуществиться; его судьба была полностью отдана во власть человека и зависела во всём, только от него.
    Проснулся Степан около 6 часов утра, как обычно, но не обычно, было то, что по комнате разносился резкий отвратительный запах.  Примерно догадываясь, что по чём, он вышел в кухню и включил свет: по среди комнаты красовался, тот самый побочный продукт переработки организма, нашего нового жильца. Не вдаваясь в подробности цвета и твёрдости этого продукта, а ограничившись только весьма неприятным его запахом: скажу, что удовольствия при его уборке Степан не испытывал. Верёвка, на которой был привязан мишутка, была изрядно погрызена, но всё ещё удерживала, недовольного новосельца. 
   Утренние процедуры этого дня, у Степана, ничем не отличались от процедур дня вчерашнего, за тем только исключением, что сегодня ему пришлось – помыть пол в кухне и поделиться завтраком с мишуткой. Бутылочка коровьего молока, с большим трудом была скормлена ему, потому как, такой процедурой кормления не владел ни мишутка ни кормилец.
        В сенях раздались голоса и топот, дверь в избу отварилась, и на пороге появились: Алексей с сынишкой и двое охотников – Ефим и Поликарп.
-  Утро доброе, - с порога отрапортовал Алексей.
-  Бог даст, будет добрым, - приветливым голосом ответил Степан Трофимович, при этом удерживая мишутку, чтобы запустить гостей.
-  А я, вот Никитку с собой прихватил, - сказал Алексей, - думаю, пусть приглядит, за этим мохнатым, уж больно просился. Ну, если ты конечно не возражаешь.
-  Дело говоришь Алексей. Я ему ещё задание дам: тушки, что в сенях висят – ободрать. Небось, сможешь а, - спросил Никиту Степан.
-  Знакомое дело, отцу не раз помогал, да и не маленький уже, летом четырнадцать исполнится, - гордо ответил Никита, довольствуясь согласием Степана.
-  Ну-ну, вечером посмотрим, - буркнул Степан, набрасывая на плечо карабин и направляясь к выходу, - с Богом мужики, время не ждёт.
   По дороге шли молча, - «гуськом», каждый думал о своём, кто боялся, кто нет, но все осознавали важность данного мероприятия, и это мобилизовывало их внимание. Всем были ясны их задачи, поэтому вопросы были излишни, охотники они все были бывалые.  Степан возглавлял колонну, за ним шёл Алексей, что-то не то напевая, не то бурча себе под нос, а уж после шли Ефим и Поликарп. Уже светало, когда охотники приближались к конечной цели, и увидев её из далека, Степан скомандовал растянуться в шеренгу, с дистанцией в десять метров.  Команда была выполнена оперативно и безприкословно, будто бы отработанная на тренировках; как по цепочке заклацали затворы, - оружие было приведено в боевое положение. Всех настораживала тишина и безмолвие, стоящее вокруг, будто бы тайга затаилась. Скорость их передвижения сократилась втрое, тогда, как настороженность увеличилась  десятикратно.Когда подошли к оврагу, картина прояснилась: он был пуст, по всей его окружности, снежные наносы, что нависали над ним, были сброшены  внутрь. На краю оврага, где глубина его была наименьшая, виднелся мощный пень, частью своих корней - как плетьми, свисавший в овраг, но ещё крепко державшийся на его краю. Вокруг него земля была обнажена и рваные корни торчали из-под земли. Они-то, по-видимому, и помогли медведице, зацепиться когтями,  и выбраться на свободу.  В овраге, снег был смешан с землёй и был алого цвета, кровь была видна повсюду; бывшая берлога оказалась разбросана до основания, на несколько метров в округе. На некоторых соснах, выше человеческого роста, кора была содрана так глубоко, что из-под неё торчали щепки ствола, длинною в несколько десятков сантиметров. О размерах и силе, этого взбесившегося зверя, можно было только, с содроганием, догадываться. Перед глазами охотников, предстала ужасающая картина буйства; окровавленная тропа уходила вглубь тайги. Все стояли несколько минут в оцепенении.
     Нет никаких душевных сил, описать те чувства, которые испытывала раненная медведица, в ту злополучную ночь. Произошла огромная трагедия,  повлекшая за собой, разлуку матери с детёнышем, и кем бы они ни были, они испытывали те же чувства горечи  и разлуки, которые,  к сожалению, бывают, знакомы и нам с вами. 
    Окровавленная, в бессилии, медведица ушла вглубь тайги, что бы зализать раны, набраться  по возможности сил, и начать месть своему обидчику; образ, которого был запечатлен в её памяти - как на киноплёнке, и лик которого она не спутала бы ни с кем.
    Никто не решался первым начать разговор, так как обсуждать увиденное было бы глупо – оно говорило само за себя, а давать какие-либо предложения было ещё глупее, потому как в этой копании право за решением оставалось только за Степаном.
- Не будем терять времени, она не должна была далеко уйти, - глядя на часы, спокойно и уверенно произнёс Степан.  Время было около полудня, когда они двинулись дальше, соблюдая ту же дистанцию.  Окровавленность следа уменьшалась по мере его удаления вглубь тайги, и только хромой отпечаток, от раненной ноги медведицы, давал им знать, что они идут в правильном направлении.  Через пару часов преследования, Степан взглянул на небо: свинцовые тучи надвигались с севера, начинал падать хлопьями снег. Быть вьюге, вот неудача, - подумал Степан. А ещё через полчаса было заметно, то подлое дело, что уготовила вьюга – заметая след.  Тайга словно не пускала их в свои владения, тем самым преграждая путь. Немедленно было принято решение – вернуться домой; и вся группа преследования, уже «гуськом» спешила восвояси. По дороге домой, обдумывая ситуацию в целом, Степан понимал, ту, опасность, которую  мог принести «шатун» людям, но ещё не знал, что первым объектом опасности и преследования, этим умным и хитрым зверем, будет именно он сам; а присутствие в посёлке медвежонка , может быть первой приманкой для неё.    
  По прибытии домой, Степан поблагодарил всех товарищей за поддержку, а Алексея лично, одарил рукопожатием мощной ручищи, что означало более близкое и дружеское, к нему расположение. Никита блестяще справился с поставленной перед ним задачей, да и разве он мог сплоховать. Он не раз ещё будет, по-детски, хвастаться перед товарищами, о той чести, что был удостоен: а ребята в свою очередь, будут завидовать ему – «белой» завистью, почему именно его отец, а не их, является близким товарищем Степана Трофимовича.  Да – Да, так велико было уважение к этому человеку со стороны односельчан  – к человеку с «большой  буквы»!
    Так прошла неделя. Мишутка (кличку ему дали – Тимка), волей – неволей начал осваиваться, благо кормёжка всегда есть и тепло, а что ещё нужно глупому и маленькому существу, вступившему в этот не предсказуемый мир. По ночам Тимке снилась мама: он просыпался, вздрагивая, и поэтому долго не мог заснуть – вошкаясь, и что-то урча; а на утро, мама, почему-то, куда-то, вместе со снами – исчезала: зато на смену ей, как на дежурство, приходила целая ватага местных ребятишек. Во главе с Никитой, они выводили Тимку во двор, и беспрестанно барахтались с ним, куря его с головой в пуховые сугробы. Но всем этим беззаботным играм, рано или поздно, суждено было прерваться. В посёлке, по неволе, нарастало волнение, связанное с присутствием детёныша «шатуна» - неизвестно где бродившего.
    Выход был найден. Как раз, на днях, в посёлок должен был прилететь вертолёт, за одни высокопоставленным парт работником, гостившим у Алексея в очередной свой отпуск. Он был любителем зимней охоты (в этой системе – обычное дело), и обещал свести Тимку в Иркутский зоопарк, где, по его словам, отказа ему не будет. С этим предложением , Алексей и пришёл к Степану.
-  Так и скажи ему Алёша, - выслушав его и глядя в окно, на играющего с ребятнёй Тимку, суровым но добрым голосом сказал Степан: - Ежели он своего слова не исполнит, я его в этом бюрократическом аппарате найду, и не посмотрю на его кабинеты ……
- А на лето, даст Бог, - продолжил Степан, - я к Тимке неприменно наведаюсь. На том и порешили.
    Как время не тяни – всё равно не растянешь, оно не резина; его неумолимый бег, привёл и этот грустный день разлуки, с уже полюбившемся всем, до глубины души – Тимкой.  Весь этот день Никита провёл в доме Степана, он не отходил от Тимки ни на шаг: он даже принёс ему в дорогу, бутылочку  молока с единственно найденной соской. Никита с Тимкой не играл, не было никакого настроения, а только ласкался с ним, изредка вытирая рукавом, горькую слезу – неизбежную спутницу разлуки, катившуюся по детской щёчке. Степан старался не подавать вида, что это замечает, но и его сердце дрогнуло. Он подозвал к себе Никиту, обняв по-отцовски, прижал к своей могучей груди, его маленькую головку и нежно сказал: - Не грусти сынок, я даю тебе честное слово, что мы с тобой поедим летом в Иркутск, обязательно поедим, слышишь; у Тимки есть белая родимая метка но лапке, видишь как носочек? Вот по ней-то мы его и найдём. И решив, хоть как-то отвлечь Никиту от грустных мыслей, Степан задал ему вопрос:
- А что ты знаешь о медведях?
- Знаю, что любят мёд, ягоды, и что……..
- Послушай лучше, что я тебе расскажу, по удобнее усаживая Никиту на свое колено, Степан продолжил: - Жизнь бурых медведей загадочна и полна неожиданностей, она составляет в среднем около 30 лет. За это время, начиная почти с пятилетнего возраста, медведица способна спариваться до восьми раз, с перерывом в 3 - 4 года, но за редким исключением она может «принести» за раз, более двух медвежат. Наблюдения показывают, что 60% медвежат не доживают до трёхлетнего возраста, и погибают, иногда от взрослых самцов, в первое же лето.
   Степан, ещё много чего рассказывал, а Никита сидел – положив голову на его плечо, и молча слушал, мерно посапывая.
   Провожать вертолёт с ценным грузом, вышел весь посёлок, люди это делали и с грустью и с облегчением. К Степану подошёл, солидный, седовласый мужчина и протянув руку для прощального рукопожатия сказал: - Я Новиков Анатолий Анатольевич; вы пожалуйста не переживайте, - и не дожидаясь ответа продолжил: - Даю вам честное слово, что я  выполню свое обещание. 
- Спасибо, - с надеждой в душе, ответил ему Степан, при этом, пожимая поданную ему руку. Никита рыдал на всхлип, уткнувшись лицом в полушубок Степана, который пытался безуспешно его утешить. Вертолёт же, взлетая, поднял белые клубы снега, и уже через несколько минут, эта «железная стрекоза», с таким бесценным для Никиты (да и не только для него) – грузом, скрылся за колючими вершинами, близь лежащих гор, выбирая себе намеченный курс.
   Дом Степана Трофимовича опустел. Но жизнь – есть жизнь, и её проблему приходится решать, хотелось бы нам этого или нет; а они постепенно нарастали.
   Беда не заставила себя долго ждать: Серафим – вёзший почту на санях, испуганный влетел в посёлок с криками: «Шатун»!  «Шатун»! Из его невнятного и несвязанного рассказа выяснилось: что километров за пять до посёлка, «шатун» набросился и задрал жеребёнка, приотставшего от его лошади.  Зверь подкараулил их за валежником, рядом с дорогой, специально, при этом, пропустив вперёд Серафима на лошади; зная, что их ему не осилить, он совершенно спокойно вышел на дорогу, преграждая путь отставшему жеребёнку.   Медведь знал, что загнав жертву в сугроб, она будет ему лёгкой добычей.
  Поездка охотников на место происшествия, - случившейся факт подтвердила, но «шатун», нигде не был обнаружен; лишь только хромые следы на снегу, красноречиво говорили о его визите. На следующее утро, была организованна групповая экспедиция из 12-и человек – опытных охотников, разбившихся между собой попарно. Со Степаном всегда ходил Алексей; эти вылазки продолжались всю неделю, и безрезультатно. НО! Одно НО. Каждый раз, в разных местах, меченый хромой след «шатуна», встречался только Степану с Алексеем. Медведь, словно водил их замысловатыми петлями, по оврагам и буеракам, а потом внезапно исчезал, как будто его не было вовсе. Вот  теперь, все стали понимать, - «шатун» ищет только Степана и даже, вроде бы, как с ним играет. Этот факт, с одной стороны, успокоил Степана, в том плане, что беду он берёт полностью на себя; но с другой стороны, он ещё совершенно не представлял, как это сделать. На почве этих мыслей, его начали преследовать ночные кошмары: сны, в которых он общается с медведицей человеческим голосом, пытаясь объяснить ей происшедшее, отстреливаясь от неё ……. – его ружьё постоянно превращалось в палку, и убегая от медведицы, - уже настигнутый ей; он просыпался в холодном поту. Но будучи человеком волевым, Степан старался не терять самообладания и хладнокровия.
   Для подтверждения своих предположений, Степан решает временно переехать в другой посёлок – Елань, что в 180-и км. по дороге; через деревни: Турин, Жемчуг, Аршан. Если идти по прямой, через тайгу, то путь составил бы около 60-и км., но на эти шестьдесят – Степан не решился. Нет! – он не струсил; просто у него было, плохое предчувствие, и на этот раз он решил ему не изменять.  И как потом выяснилось, он был прав.
    Первым, об этом решении узнал Алексей. Он настойчиво упрашивал Степана взять его с собой, но одного только: - Нет! Я не могу тобой рисковать, - было достаточно, чтобы этот вопрос, вновь, не поднимался.
   Принять решение о переезде, хотя и на какое-то неопределённое время, Степану было нелегко. Прожив в Сосновой балке, вот уже с четверть века, знав посёлок сызмальства, похоронив здесь отца  …….  - у него создавалось такое впечатление, что обстоятельства его вынуждают, от сюда, уехать.  Но вынудить и заставить, вообще чему-либо, его, конечно же, никто не мог, - не тот это был человек! А просто, он действительно увидел беду за собой; и иначе поступить не мог.  И этот поступок, по достоинству, оценили все жители Сосновой балки.
     Собрав с собой самое необходимое, из всего своего не мудрёного имущества, а именно: карабин, документы и деньги; взяв у Алексея лошадь с санями, попрощавшись с односельчанами;  а с Никитой персонально – обещая сдержать данное ему слово, закрыв избу и сдав Алексею ключ: ранним солнечным утром, Степан Трофимович отправился по дороге – судьбы, которую мы не выбираем и с которой свернуть, нам не суждено.
    Весь переезд был разбит на два этапа. Первый этап завершался в деревне Турин, что в семидесяти километрах пути от Сосновой балки, и являлся промежуточным, т.е. перевалочным.   Второй этап был завершающим:  через деревни Жемчужная и Аршан, до конечной цели – деревни Елань; что составило -  сто десять километров напряжённой дороги.  Эх, дорога – дорога, ты манишь людей в заоблачные дали; что движет людьми, влекомых романтикой неизвестного?  Думаю, сама же неизвестность и есть их движитель. Но наше путешествие, не из ряда выше описанных. И  вот, на исходе второго дня пути, Степан благополучно прибыл в Елань. Он был гостеприимно встречен, замечательным другом его отца – Ратмиром Ивановичем – лесничим Елани;  но по воле судьбы овдовевшим и жившим, уже около десяти лет в одиночестве. Для Степана, так его, па отцовски,  звал  Ратмир Иванович, была выделена, в доме, уютная комната; со всеми удобствами  холостяцкой жизни.  Степан обстоятельно  поведал старому другу, всю свою историю и причину приезда в Елань; на что получил участливое понимание со стороны Ратмира Ивановича.  Первые два дня, проведённые Степаном в Елани, не были отмечены, какими либо необычными фактами его жизни. Но на третий день, вся деревня была взбудоражена известием о том, что один из охотников Елани, оказался смертельной жертвой, внезапно появившегося в окрестностях, медведя -  «шатуна».  Узнав эту тревожную весть, «Неужели это та самая»!? – с ужасом и сомнением, подумал Степан. Выход на место трагедии, группы охотников, в числе которых был и Степан с Ратмиром Ивановичем,  - прояснили ситуацию. Да! Это был тот самый хромой след, именно той – Степаном раненной медведицы; и невероятно, но нашедшей его, пройдя по тайге шестьдесят километров (наперерез), к его конечной цели.  И так, к жертвам преследования, прибавилась и жизнь, ни в чём не повинного человека. 
    Кроме двух человек, в Елани, никто не знал о причине появления «шатуна», и именно эти два человека должны были разрешить сложившуюся ситуацию, и чем скорее – тем лучше.  Ратмир Иванович, понимая своё бессилие, в этой крайне сложной ситуации, не находил себе места в доме. Степан, наотрез отказался от его помощи, принимая во внимание возрастной фактор и невозможность подвергать риску, вообще кого либо, кроме самого себя. В этот вечер они допоздна сидели вдвоём,  и обсуждали возможные варианты, разрешения этой проблемы.  А вариант –то, по сути – был один; по нему, Степан должен был идти, и как можно скорее, на поединок с медведицей «шатуном», - которая, без сомнения, разыскивала его, и только его – своего кровного обидчика. Степан это полностью понимал и был внутренне готов к поединку, без малейшей тени сомнения в душе.  На всю подготовку, он дал себе одни сутки.
   Предстоящая ночь была бессонная, мысли роились в голове и Степан настойчиво пытался расслабиться и уснуть. Он полностью осознавал, что предстоит ему не охота, а настоящее убийство.
      "На чьей стороне стоит справедливость?" - задавал он себе вопрос. Конечно же, не на его! А на стороне медведицы - потерявшей сына и теперь истекающей кровью, и изнемогавшей от бессилия -  ищущей возмездия и отмщения.
    И причиной всему этому оказалась его деятельность, как охотника. Аналогичный случай мог бы произойти и не с ним, а с кем ни будь  другим, но он непременно, рано или поздно, всё равно бы произошёл. Степан  остановился на мысли: бессмысленности охоты вообще, в принципе! "Зачем убивать зверей!?" - задавал он себе вопрос. "Для того чтобы прокормиться? - Нет! А может быть нам не из чего шить себе одежду, кроме как из шкур убитых животных?" И это не являлось аргументом убийства ни в чём не повинных животных. Природа сама сможет отрегулировать их баланс. "Имеем ли мы моральное право лишать жизни любое - живое существо? Не нами, им дана жизнь! А поэтому и не нами она дол¬жна быть взята!" - так он думал. Он так же отчётливо понял, что все его деньги, были заработаны на крови и на смерти животных и ради того, что бы, когда не будь, какая не будь - мадама, вульгарно перебросив через плечо, песцовое кашне, будет поражать присутствующих  своим не отрозимым видом. Это -  дикость и нелепость!   "Кто такие охотники?" - он спрашивал себя. И ответ был один - официальные убийцы! Киллер! С той лишь разницей, что киллер убивает людей, а охотник животных. Ну и что, что у одних логическое мышление - у других природный инстинкт: одни говорят словами - другие звуками: у тех и у других есть: душа, свои семьи, свой мир обитания и эта жизнь – дарованная им Богом.    
Эти и другие мысли, философского направления, начинали зарождаться в душе Степана. Новый взгляд, на старый мир - успевший в нём устояться, но довольно-таки основательно пошатнувшийся, - брал вверх  над разумом.
   Заснул он только под утро; и проснувшись в восемь часов утра, от ароматного запаха борща, разогревавшегося на печке: Степан отметил про себя, что вроде бы и вовсе не засыпал. Ратмир Иванович давно уже встал и вовсю хозяйничал на кухне, заслышав шорох в спальне Степана, он приоткрыл шторку, висевшую в дверном проёме и по-отцовски, нежным голосом сказал, - Ну что, проснулся? Вставай, завтрак уже готов.
После утренней трапезы, Степан взялся за приведение в порядок своего оружия, которое завтра должно будет сослужить неоценимую службу, и как это окажется - последнюю службу в его жизни.
    Он снял с карабина оптический прицел и прибрал, понимая его полную ненадобность. Разрядив "магазин", он полностью разобрал карабин, и начал скрупулёзным образом прочищать все его рабочие органы. Когда дошла очередь до патронов, он зарядил в "магазин" карабина все пять патронов со спиленными, на искось, пулями. Через час кропотливой работы, "адская машина" была приведена в боевой вид, и ей оставалось только, ждать своего часа.
    Затем Степан с Ратмиром Ивановичем сходили к семье погибшего охотника - выразить своё соболезнование. Погибшему было всего двадцать восемь лет. Без отца осталась - пятилетняя дочь Светлана, а без мужа - скромная и добрая женщина. По дороге, туда и обратно, Степан  клял себя в происшедшем, считая, что вина гибели, ни в чём не повинного  человека - лежит на его совести. Ратмир Иванович, со своей стороны, старался всё его утешить и оправдать, приводя всевозможные доводы, но внутренне понимая, что Степан, конечно же, прав.
    Около восьми часов вечера,  Степан лёг спать; понимая, что перед завтрашним днём необходимо хорошенько выспаться. Отбросив все мысли и сосредоточившись только на сне, он через некоторое время погрузился в глубокий, по-детски сладостный сон, без всяких кошмаров и сновидений.
               
                -4-
 Утро наступило своим чередом. Проснувшись, около шести часов, Степан  чувствовал себя спокойно. Он трезво оценивал предстоящее дело: и потому знал, что только хладнокровие поможет разрешить его - благополучно. Ратмир Иванович встал ещё рань¬ше и всё суетился с видимым волнением - накрывая на стол завтрак, при этом он разбил тарелку и опрокинул крынку с молоком.
  - Да ты не суетись, дядя Ратмир, всё будет хорошо; а посуда бьётся на счастье, - успокаивал его Степан, видя растерянные глаза старика.
  - Шутка ли, Стёпа?! Чай, дело какое затеял! Она, вон какая хитрющая, будто всё понимает и ходит за тобой неотступно, - оправдывался  Ратмир.
  - Ничего! Ничего! Ты вот к вечеру, баньку лучше  истопи, а то при¬ду уставший, - подмигнув с улыбкой сказал Степан.
   От такого спокойствия и уверенности Степана, Ратмир Иванович обомлел.
  - Небось не силки идёшь проверять, - уже успокоившись про¬бурчал он.
  - А кто мы без веры? - продолжил Степан, - Существа о четырёх конечностях, да и только! Вера, надежда да любовь - вот три сестры, что из нас людей-то делают, ежели конечно мы им верны, остаёмся до конца.
   Позавтракав, и перекрестившись, перед Образом, иконы Казанской Божией Матери – висевшей, в Красном углу гостиной, Степан оделся и собрался на выход. Он не стал устраивать сцен прощания, стараясь подчеркнуть этим обыденность си¬туации, ограничившись только похлопыванием старика по плечу, но при этом, понимая, что дед Ратмир, до его прихода не будет находить себе места в доме.
    Уже брезжил рассвет, когда Степан выходил из посёлка. Он специально рассчитал время так, чтобы пройти посёлок по темноте, никем не замеченным и выйти уже в тайгу на рассвете. Накануне выпал лёгкий снежок. "И это хорошо", - подумал он, - «Легче будет отыскать след медведицы»: но правда и свой след, будет для медведицы, явным подспорьем в их обоюдной слежке.  Направления пути Степан не выбирал, он просто шёл в тайгу, непременно зная, что они найдут друг – друга, и каждый будет стремиться заметить соперника первым.
    Прошло около трёх часов, не лёгкого и не менее напряжённого пути, по заснеженным оврагам и косогорам. Прислушиваясь к каждому треску и шороху, осознавая, что нервы его на пределе, Степан остановился и замер от неожиданности: увидев тот самый, хромой на одну лапу, след, выходивший по правую сторону от него; и ведший вперёд к пологому косогору, к которому , он, и направлялся . Степан резко обернулся и прислушался. След был свежим, вокруг стояла звенящая тишина. Сняв с плеча карабин и заслав патрон в патронник, Степан почти крадучись, с оглядкой по сторонам, начал медленно продвигаться по следу. Он старался идти по следу так, чтобы перед ним всегда просматривалось метров десять  - пятнадцать, контролируемого пространства. След поворачивал всегда влево и этот факт, поначалу, не привлёк внимания Степана, да к тому же, он не мог и предположить подобного. Ещё час напряжённого пути по следу не прояснил ситуации, всё было тихо, и только чёткий свежий след, уходил вдаль, с незначительным левым поворотом. Степану стало не по себе, он понял, что здесь что-то не так, он остановился и внимательно всмотрелся вдоль следа: Степан увидел, что он пришёл на то самое место, где встретил след и что тот след, по которому он шёл - замыкается в кольцо в исходной позиции, где он его встретил. Дрожь испуга внезапно пробежала по всему его телу, впервые в жизни он стоял и терялся в догадках, даже он матёрый охотник - промысловик, проведший всю жизнь в тайге, знавший её и её обитателей, как свои  пять пальцев, в итоге был перехитрён медведицей.
    В это можно верить или не верить, но неизвестно каким чутьём, медведица предчувствовала: куда именно, и когда именно, пойдёт Степан. Выйдя на это самое место, она описала круг километра в четыре и, не доходя метров тридцать до своего следа, ведшего уже в кольцо, осталась дожидаться Степана. На эту подготовку медведица затратила много сил, она лежала и набиралась духом на последний свой бросок -  на последнюю схватку: победы от которой она уже не ждала. Она всё рассчитала правильно: своим смутным, от изнеможения взором, она видела, как появился у тропы Степан, она запустила его на тропу, чтобы начать преследование за ним и в нужный момент наброситься сзади. Но! Но она не рассчитала свои,   уже угасающие силы, и поняла это уже на первых шагах, своего преследования; она поняла, что не успевает за Степаном, и что в нужный для неё момент, она не сможет оказаться у того самого намеченного ею места. Её передняя лапа, раненая в плечо - обвисла: опираться на неё она практически не могла и лишь изредка, превозмогая боль, она пыталась выполнить что-то похожее на шаги. Серьёзное ранение и столь тяжёлые переходы, дали о себе знать, у ней давно уже началась гангрена. И только инстинкт мщения, а может быть и желание наконец-то найти свой последний приют, заставляло просто-напросто тащиться за Степаном.      
      Степан резко обернулся назад, одновременно вскидывая с плеча карабин, но никого не было на тропе, и только стояла та же тишина. У него, за мгновение, всё прояснилось в голове, он не мог этому поверить, но он уже точно знал, что медведица только сзади, и шла за ним. Он медленно двинулся уже назад по следу. Вернувшись метров пятьдесят, стараясь идти по открытой местности и с волнением обходя каждый заснеженный куст, он вдруг услышал треск сучьев. Примерно в двадцати метрах от себя он увидел, как снег посыпался с густого кустарника, и на тропу вышла медведица. Она из последних сил встала на задние лапы и за¬рычала неистовым голосом, эхо которого с содроганием пронеслось по тайге. Степан смотрел на неё и не верил своим глазам: перед его взором стояло, что-то ужасное - не похожее на медведя  в его представлении; шерсть торчала клочьями, во  многих местах её попросту не было, тело было покрыто изъеденными ранами, на плече  свисал кусок - уже загнившего мяса. Медведица попыталась сделать шаг вперёд, но неуклюже пошатнулась и упала на бок. Она вновь с диким рёвом поднялась, но вперёд уже не пошла, а уцепившись когтями; в дерево с рёвом вырывала из него куски коры, тем самым демонстрируя,   не то силу, а скорее всего своё бессилие.
    Сердце Степана дрогнуло, он понял, что помочь ей он может  только убив её, и что она только этого, уже от него и ждёт. Ему нужно было выстрелить в беззащитного, больного зверя, чего в жизни ему не приходилось делать и что оказалось так тяжело в исполнении. Подняв карабин и прецелясь, уже наверняка, презирая себя за всё случившееся, он нажал на курок. Прогремел выстрел: грузное тело медведицы содрогнулось и с затихающим рёвом на вы¬дохе - рухнуло на снег. Степан, абсолютно без всякого страха, будто бы теряя что-то близкое, бросился,  к уже лежавшей медведицы. Она лежала головой к нему: не доходя пару шагов до неё, Степан остановился и посмотрел ей в глаза - она была ещё жива, но уже недвижима. Он заметил, что её   чёрные "горошины" не утеряли жизненной силы, она тяжело и редко дышала; Степан понимал, что она его ещё видит и пристально всматривается в его лицо. Ноги Степана задрожали и он опустился на колени. Ещё какое-то время они, молча, смотрели друг на друга. Глаза медведицы, два раза медленно моргнули, и он заметил, что из них покатилась слеза. Степану казалось, что земля уходит из-под ног, он был морально подавлен происшедшим. Медведица глубоко вздохнула последний раз и с протяжным хриплым выдохом закрыла глаза, уже навсегда.
   Сколько Степан просидел перед ней, в оцепенении - он не знал: может полчаса, может час, а может и того больше. Медленно сняв рюкзак с плеч, он достал оттуда фляжку с водкой, налил её в колпачок и первый раз в своей жизни выпил спиртное: горечь залила горло, и он,  морщась, сунул в рот горсть снега. Происшедшее пере-вернуло в его душе всё вверх дном. Не желая оставлять тушу, на съедение волкам, он решил закапать её рядом в овражке. Очистив его лыжами от снега, он с большим трудом - благо, что под горку, стащил туда тушу - уже недвижимой медведицы. Стволом карабина, как ломиком, он стал крошить стенки овражка, чтобы засыпать тело поглубже. Он работал так яро, что не замечал ни усталости, ни обмороженных пальцев рук. Зарыв могилку землёй, на сколько, это было возможно, он вылил на неё оставшуюся, во фляжке водку и засыпал поверху крупным валежником. Напоследок сняв шапку - попрощавшись, он глубоко и с сожалением вздохнул и побрёл домой.
    Но домой побрёл уже не тот Степан, что был прежде - охот¬ник-заготовитель, а Степан Трофимович - человек, в котором полностью раскрылась,  душа добра и любви к животным: человек - в сердце которого происходила переоценка жизненных ценностей. А на это место захоронения, он вернётся через год и посадит на нём рябиновый кустик, который и растёт там по сей день.
     Ноги сами по себе вели Степана домой, голова была "ватная", в ушах стоял звон: такого психологического потрясения, он не испытывал никогда. Невольно в голове крутилась одна мысль - что делать? Как быть дальше?" Он мучительно искал на неё ответ: и только доброе, от природы его сердце - единственно верный советчик, помогло ему принять верное решение. Степан уже начинал осознавать, что охотиться далее - в своей жизни, он уже не сможет никогда. Но что он умеет делать? Чем ему заниматься дальше? - на эти вопросы ему ещё предстояло найти ответ.
    Можно ли словами описать радость деда Ратмира, встретившего Степана, целым и невредимым? Наверно какие-то слова и можно найти, но полностью понять состояние его души, сможет лишь тот; кто встречал своих детей после долгой разлуки - обливаясь при этом слезами умиления..
 - Ну, что ты, дед Ратмир, - успокаивал его Степан, - видишь всё обошлось, после всё расскажу,   а вот баньку-бы  сейчас, в самый раз.
 - Так как же милок! Всё исполнил, как ты велел, вон стоит на парах, готовенькая, - вторил ему дед, утирая,  утешительную слезу.
    Русская баня!  Кто хоть раз парился в ней, тот знает живительную силу ее: тот несравненный запах сосновой смолы - вечно слезившейся из бревенчатых стен; дурманящий, словно ладан - запаренный, свежий берёзовый веник: потрескивание печурки: словно змеиное шипение - раскалённых камней, облитых водой, в которой предварительно была запарена сосновая хвоя. А когда распаришься, да в снег с головой... - холода абсолютно не чувствуется, только покалывание при растирании снегом и опять в парную, на полки. При выходе из таких процедур, чувствуешь приятную усталость, и обязательно с полчасика полежать - ну просто чудо!
     Выполнив, точь-в-точь, всё выше изложенное -  Степан Трофимович вышел из бани с чувством огромного облегчения, войдя в дом, он застал суетившегося деда Ратмира, который уже успел накрыть ужин на стол. За ужином Степан поведал деду, не весёлую историю своего похождения, а дед в свою очередь, забыв про еду, слушая его, только охал и ахал. Сидели долго: вспомнили и про отца - помянув его добрым словом, и про мать - Царство ей Небесное, и про друзей - товарищей, которых было у них не мало. Уходя на покой, а время было уже за полночь, дед Ратмир с отцовской нежностью сказал Степану, - Считай, что в рубашке родился, теперь у тебя будет два дня рождения, не забывай об этом.
    Сон Степану не шёл в тело, да и разве уснёшь после всего пережитого. В сознании постоянно всплывали картины трагедии, мысли сверлили мозг, как черви, не давая покоя и расслабления, эпизоды прошедшего повторялись всё заново и заново, и казалось, не будет этому конца и края. Но в итоге сонная нега снизошла на Степана и погрузила его в мир подсознательных сновидений, в мир сказочно-таинственный и порой не предсказуемый. Но от больного воображения, ему и там укрыться не удалось.
   И вот, Степану, уже снится сон: как он, в своём родном посёлке Сосновая балка, заходит в свой дом и видит: резвящихся Никиту с мишуткой Тимкой, они что-то ему весело рассказывают, человеческим голосом, и Тимка зовёт их в лес за ягодами и грибами; они словно парят  в воздухе - по лесу,  в котором  Тимка безошибочно показывает им грибные и ягодные места, а они складывают в свои бездонные кузовки  - дары природы. На зов Тимки собираются лесные звери и без страха подходят к ним; звери о чём-то им рассказывают, на что-то жалуются... - под общий птичий гомон. Вот вдруг появляется на опушке Алексей - отец Никиты, с целью выследить какого-то зверя. Степан с Никитой в испуге, бросаются остановить его, но тот, их не видит и не слышит; они ему что-то объясняют, пытаются его остановить руками, но проваливаются сквозь Алексея, не ощущая соприкосновения, словно они сами созданы из эфира. Тимка дрожащий прячется в кустарник, и они понимают, что бессильны ему помочь. Потом, вдруг, Алексей исчезает, и Тимка бежит навстречу к Степану с Никитой, с криком: - "Где моя мама?"
     Степан просыпается в холодном поту, одеяло сброшено на пол, его знобит. Укрывшись и укутавшись с носом, он уже не может уснуть - все мысли только о Тимке. Где он? Что с ним? Степан вспоминает дни, совместного пребывания, каждый день поминутно, вплоть до момента расставания: слёзы наворачиваются на глаза, и щемит в груди. Гложет мысль - "Выполнил ли Новиков своё слово, обещая сдать Тимку  в зоопарк?"       
     « В Иркутске, живёт старый мой товарищ - Виктор Павлович» - рассуждает Степан, про себя – « вроде бы и адрес у меня есть, надо будет утром глянуть, давно обещался ему с визитом. Поехать  что-ли?  Разыскать Тимку! А что дальше? А дальше время покажет» - отвечал уже сам себе Степан, по ходу начиная обыгрывать мысль о поездке в Иркутск. «Карабин надо завтра сдать в охот-союз, по полной форме, с распиской: для меня это уже не потребное изделие» - решил он окончательно.
   Так, уже и не уснув, путаясь в мыслях, встретил Степан Трофимович зарождение нового дня.
   Свой дальнейший план действий, который был по детально проработан за ночь - отмене не подлежал. Этот план, произвёл на Ратмира Ивановича ошеломляющее воздействие: дед с начало долго стоял  с  от¬крытым ртом, и выпученными глазами, потом произнёс протяжное А-А-А, и не найдя продолжения своей мысли, которой фактически и не было, закрыл рот и только через минуту, опомнившись, начал отговаривать Степана. Но все эти отговоры, не возымели успеха и деду пришлось, принять известие, уже как, почти свершившийся факт.
     Карабин, хотя и  с  трудом, но всё ж таки, был приведен в надлежащий порядок и сдан по всей форме в охот-союз, с оформлением доку¬ментов и выдачей Степану, расписки о его приёмке.
    Давайте опустим в описании, и без того не весёлой истории, сцену прощания Степана  с Ратмиром Ивановичем:  конечно же, она была душевной, но без свидетелей со стороны односельчан. Они вообще ничего не знали о случившемся в прошлый день. И узнают об этом не скоро, а через два года - когда Ратмир Иванович будучи тяжело больным и безошибочно чувствуя, исход своих последних дней, рассказал на последок, одному из хороших своих приятелей, всю историю без преукрас. И только тогда  пойдут по крест-лежащим сёлам и деревням: ну не легенда конечно, но довольно завораживающая история, дошедшая и до родного посёлка Степана - Сосновая балка.
   А пополудни, Степан Трофимович,  с лесорубами -  ехавшими до Тибельти через Аршан, на вездеходе -  отправился в путь.
   Не то, чтобы отвыкший от городской суеты, а вернее сказать, вообще  не привыкший к ней, Степан Трофимович чувствовал себя на вокзале, в Тибельти, слегка растерянным. Но есть такая пословица – «Язык до Киева доведёт». В Киев, ему конечно, не нужно было, а вот билетные кассы он, без труда нашёл. Купив билет на рейсовый автобус, шедший до Иркутска (а отправлялся он в час ночи), у Степана Трофимовича ещё оставалось в запасе пару часов, чтобы перевести дух; угнездившись со своей поклажей на креслах в зале ожидания, он не заметно, как говорится - прикимарил. Но оказалось, ненадолго, он почувствовал, как выплывает у него из-под руки, его собственный рюкзак. Оказывается, объявился его новый « хозяин», без определённого места жительства, конечно если не считать вокзал и подвалы;  и желавший тем самым увеличить, и без того, « никакое», своё благосостояние. Но он, был захвачен с поличным, могучей рукой хозяина поклажи. Степан ухватил его за шиворот, затем приподнявшись, оторвал его от пола вместе с рюкзаком, тряхнул в воздухе, тем самым, отделив свой рюкзак,  от нежданного гостя и опустил бомжа на родную его землю, при этом спокойно объяснив товарищу, что он попросту, не прав. Ошарашенный такой силищей и деликатностью в обращении, через мгновение, бомж исчез бесследно. При этом Степану,  почему-то подумалось, что в тайге он спал бы намного спокойнее. И решив больше не рисковать, про¬сидел до отправки рейса - испытывая на себе, постоянно сверлящие взгляды, удивлённых спутников. Автобус отправлялся по расписанию, и уже усевшись в нём, по удобнее, Степан  сразу же, по отправке с вокзала, уснул глубоким сном.
    Автобус, под маркой "ЛИАЗ", уныло тащился по ночной, заснеженной дороге. В свете фар, блёкло освещавших путь, мела монотонная снежная позёмка -  снотворно действующая на водителя. В его кабине, преглушонно, играло радио; звучало музыкальное приложение: «Для тех кто в пути» в передаче:  «Красный, жёлтый, зелёный». При тусклом освещении салона, доверив свои судьбы одному человеку - водителю, дремали почти все пассажиры, наверное, видя себя во сне, уже у конечной цели. Так миновали пять с половиной часов, ночного путешествия, по заснеженной сибирской дороге и автобус благополучно прибыл в Иркутск, в шесть часов пятнадцать минут утра.
                -5-
   Город, который встретил Степана Трофимовича утренним  сумраком - ещё нежился в сонной неге: то тут-то там, на фоне тёмных силуэтов пятиэтажек, словно светлячки загорались, окна пробуждающегося местного населения. Выйдя из автобуса и получая несравненное удовольствие в первых шагах - разминая засидевшие и отёкшие ноги, (это чувство облегчения, помнит каждый, кто ездил по несколько часов в рейсовых автобусах), и оглядев не знакомый ещё город, Степан  с облегчением вздохнул. Достав записную книжку, он прочёл в ней запись двухлетней давности: г. Иркутск, ул. Строителей, дом 43, кв. 80, Одоевский Виктор Павлович.
     Два года, тому назад, жизнь в Сосновой балке протекала своим чередом. Дни ничем не отличались друг от друга, за исключением того дня, когда Алексей попросил Степана об услуге - на время быть проводником, у одного из его давних знакомых. И Степан дал ему на то своё согласие. Виктор Павлович поселился тогда у Степана и прожил там около трёх недель. Они поладили характерами с первого дня знакомства. Скромность и ненавязчивость Виктора Павловича, была по душе Степану, потому, как и сам он владел этими великолепными качествами. Совместное проживание, питание и общение, ещё больше сблизило, и подружило, этих непритязательных людей. Их прощание было тёплым и сдержанным в чувствах, непременной просьбой Виктора Павловича, было приглашение  Степана, в гости. С тем и расстались.
     Вспомните себя, хоть раз, ехавшим на такси в чужом городе: создаётся  такое впечатление, что машина бессмысленно поворачивает, в похожие друг на друга переулки и крутится, вроде, как на одном месте. Такое чувство и не миновало Степана,  но отбросив его, и полностью полагаясь на водителя, он разглядывал, всё те же тёмные силуэты домов, отмечая пробуждение в них жильцов, по вспыхивающему свету в окнах. Машина затормозила вдоль приличной,  девятиэтажки.
- Ну, вот мы и на месте, гражданин хороший, с вас по щётчику:  пять рублей пятьдесят копеек, - вежливо произнёс водитель.
    Рассчитавшись с водителем и поставив свою поклажу, на скамейку, у подъезда № 3, Степан Трофимович,  оценил удобство и уют, прилегавшего к дому дворика. Оглядев дом снизу доверху, он отметил, что и в нём жильцы, в лучшем случае, ещё чистят зубы и потягиваются. Часы показывали - семь утра, когда Степан Трофимович принял решение: посидеть на лавочке и с часик обождать, чтобы не застать хозяев в "негляже".  Двери подъездов, то тут - то там, гулко хлопали с увеличивающейся частотой во времени, что означало пробуждение жильцов дома. Вот в очередной раз распахнулась дверь подъезда № 3 и в проёме показалась мордашка, довольно приятного, уже зрелого, рыжего, довольно крупного, пса. Хозяин - молодой парень, вывел на утреннюю прогулку своего меньшого "брата" и тот, испортив, цвет снега, под одним, из близь   стоящих деревьев, резвясь, бросился вглубь двора, гигантскими прыжками демонстрируя своё благое расположение духа.
В том, что его примут гостеприимно, Степана Трофимович  не сомневался, одно беспокоило его: не переехали ли они в другое место и дома ли хозяева вообще; ведь ехал-то он без уведомления. Очередной взгляд на часы отметил время - без четверти восемь. «Пожалуй, пойду» - подумал про себя Степан Трофимович. Отряхнув снег, с полушубка и взяв, свою поклажу, он направился в подъезд. На первом этаже, по номерам на квартирах, он понял, что восьмидесятая квартира находится на втором этаже.
    Рука, не решительно потянулась к звонку, искомой квартиры, раздался короткий, не назойливый звонок за дверью, клацнул замок и дверь открылась. Спрашивать – «Кто там?» - в те времена, было не принято и не к чему; люди были доверчивы и гостеприимны, и без «чёрных»  мыслей открывали двери всем, кто не постучит.
      В дверном проёме, на фоне падающего света, из квартиры, стояла довольно миловидная, взрослая женщина, её одежда «подсказывала», что с минуты на минуту, она собиралась выйти из квартиры, для начала трудового дня. Опередив вопрос хозяйки, Степан Трофимович вежливо спросил:
- Виктор Павлович здесь проживает? – и, не дожидаясь ответа, добавил, - Я его товарищ.
- Витя! К тебе пришли, - «бросила»  женщина вглубь квартиры, - А вы проходите, не стесняйтесь, - учтиво обращаясь к Степану Трофимовичу, хозяйка посторонилась назад. В коридоре появился хозяин и ……… , и через мгновение, всплеск восторга всколыхнул воздух, этой замечательной квартиры.
- Степан Трофимович! Милый ты мой! Какими судьбами? - уже ускоряя шаг и протягивая руки для рукопожатия и объятия, кинулся, навстречу ему Виктор Павлович.
   Их правые руки сплелись мощной хваткой, а левые - похлопывая друг друга по спине - завершали картину встречи, двух  друзей. Двух настоящих друзей!
Валентина! Знаешь  ли ты, кто это? - с не меньшим восторгом обратился Виктор Павлович к стоящей рядом, в растерянности, супруге, - Ну помнишь, в Сосновую балку я ездил, на охоту. Я же тебе рассказывал.
- Как же не помню! Помню! А я вас таким и представляла, - уже обращаясь к Степану Трофимовичу, с нежной улыбкой произнесла хозяйка.
 
- Ну что же мы стоим у порога, проходи Степан Трофимович, раздевайся, будь как дома, - и оттащив с прохода рюкзак: Виктор Павлович уже собирался принять снимаемый Степаном полушубок, - Проходи дорогой в комнату, познакомлю тебя со всем своим семейством.
   Ещё не захлопнулась входная дверь, как в её проёме, как на страже, появился внушительный рыжий пёс, его настороженный взгляд внимательно осматривал огромную бородатую фигуру Степана, тем самым подчёркивая своё, не последнее иерархическое положение, в этом семействе. Степан Трофимович сразу его узнал, да-да, это был тот самый пёс, которого он видел только что, на прогулке, что и подтверждало уже знакомое лицо молодого человека, видневшегося в подъезде. Не навязчивое рычание стража, сразу же обратило на себя внимание окружающих.
- Рыжик - место! Свои! Нельзя! - строго приказал Виктор Павлович, подталкивая нехотя  уходящего восвояси, охранника.      
       Между тем знакомство продолжалось: Виктор Павлович представил гостю, свою дочь - Виолетту – девушку, весьма привлекательной внешности, и не только: её мощная, аккуратно заплетенная коса, вьющаяся до колен, подчёркивала стройный её стан. Она являлась студенткой политехнического университета, и вежливо поздоровавшись, уже спешила убежать на занятия; ох уж эти студенты, всё у них на бегу. Её старший брат Олег, рослый юноша, крепкого телосложения, двадцати пяти лет возраста: раздевшись, протянул руку Степану Трофимовичу, со словами: - А нам папа, про вас много  рассказывал; я, сказать откровенно, мечтал к вам съездить. Валентина Ивановна, после её представления Степану Трофимовичу, вежливо откланявшись, отбыла на работу, обещав Виктору, вернуться домой пораньше.
 - На  долго ли пожаловал в гости? - усаживаясь на диван вместе с гостем, продолжил Виктор Павлович.
- Да ведь, как Бог управит; сам ещё не ведаю, - и немного помолчав, Степан добавил, - Медвежонка малого приехал искать, он дол¬жен быть в здешнем зоопарке; так обещали мне.
- Медвежонка? Какого? А я - то подумал, что ты соскучился по старому товарищу, - теряя вопросительный тон, и уже, как-то с грустью, сказал Виктор Павлович.
- Да ты не серчай Виктор! Разве, я мог забыть про тебя; просто, в неприятную историю я недавно влип; сам переживаю.
- Ну - Ну – Ну, расскажи-ка, - уже с волнением и интересом , заёрзал на диване Павел.
И, Степан Трофимович, вкратце пояснил хозяевам, текущее положение вещей.
   Поселился Степан в гостинице, дабы не стеснять и без того, не вольготное проживание семейства своего друга.   В первую очередь он, конечно же, посетил зоопарк. С трепетным сердцем, Степан  прошёл через проходную, ранним утром. Посетителей ещё не было и он, еле уболтал сторожа, пустить его. Сторож был новичок, и Степан не получил, от него, внятного ответа, о наличии, молодого лохматого новосёла, поэтому ему пришлось уповать на свою пару глаз и интуицию. Немного по-плутав, среди ещё полусонных зверей, он всё же вышел к искомой цели. В одной из клеток, шатался из стороны в сторону, огромный бурый медведь: "Ну и гигант!" - отметил про себя Степан, -"Точь-в-точь, как мать Тимки". В соседней клетке, в углу, лежал свернувшись в клубочек, маленький медвежонок, но разглядеть его было невозможно т. к. мордочка его была повёрнута в угол, и он спал, лишь посапывая. Не решаясь нарушить блаженный сон малютки, Степан стоял рядом и пристальным взглядом "сверлил" пушистый клубок. Тревожные мысли всё сильнее волновали его сердце: "Вдруг не он? Что делать? Где искать?" Но от этого пристального взгляда мишутка начал пошевеливаться, что непременно насторожило Степана. Завалившись на спину, мишутка потянулся всеми четырьмя лапами, с рыком на выдохе, и вдруг...  Сердце Степана ёкнуло, он, чуть ли, не закричал от восторга: "Есть! Вон она!" - эта белая метина на правой лапе, в виде носочка - "Это он! Он!"
    Душа Степана ликовала, и не было придела его радости. Он взапамятстве  вцепился руками в клетку, не осознавая от счастья, к чему это может привести: и всё смотрел ,не веря своим глазам, нежно нашёптывая, - Тима! Я здесь! Милый ты мой!
   Мишутка встал, встряхнулся, осмотрелся по сторонам и пристально уставился на Степана; затем он медленно пошёл в его направлении, улавливая знакомый запах. Приблизившись, он обнюхал руки Степана, вцепившиеся в решётку, и лизнул их несколько раз.
    Дикий вой, смотрительницы Параши, (об этом феномене, мы расскажем отдельно) чуть ли, не всполошил весь зоопарк. Тирада, нелицеприятных выражений, обрушилась на Степана Трофимовича, как снег на голову; из этого он понял, что им была нарушена дистанция.  От такой неожиданности, мишутка с испугом, ретировался в своём крытом убежище,  растерянно поглядывая, от - туда, за происходящим. И только тогда, Степан наткнулся на вывеску, перед самым своим носом, гласившую: «Медведь бурый, кличка Тимофей.»
    Это было выше всех ожиданий. Заливаясь улыбкой, Степан схватил за плечи, уже взрывающуюся от ярости, бабку Парашу, и кричал: - Он – он, это он! Та, в свою очередь, молниеносно закрыла свой рот, будто бы проглотила язык, выпучив на Степана удивлённые глаза в попытке изречь, от возмущения, невнятные звуки  типа; у...ы...а... Такого рода замешательство, со стороны Параши, дало возможность Степану Трофимовичу, без осложнений, исчерпать назревавший конфликт - удалившись восвояси. Выйдя из зоопарка, он сел на лавочку в близь лежащем сквере, и стал обдумывать происшедшее. Чувства переполняли душу. Он, сидел в забытьи на заснеженной скамейке, и не обращал внимания, на прохожих – изредка, оглядывающихся на одинокую фигуру, уже припорошенную, плавно кружащимися хлопьями снега.             "Найден Тимка, а это самое главное, теперь я его никому не отдам" - думал Степан. Но чтобы его не отдать, сначала нужно его взять! А как это сделать, оставалось ещё вопросом. Но Степан Трофимович знал, что для него, с таким душевным подъёмом сил, нет не разрешимых задач. Проанализировав ситуацию на столь¬ко - на сколько, был способен его аналитический ум, Степан пришёл к единственно правильному решению, а именно: нужно было устраиваться на работу в этот зоопарк, кем угодно - не важно, но работать здесь официально, чтобы иметь беспрепятственный контакт с Тимкой.
      Раздумья подсказали Степану, глянуть на часы - было уже без четверти десять. "Нужно идти к директору, наверное, он уже на месте" - подумал Степан и решительным шагом направился в административное  здание  зоопарка.   Поднявшись на второй этаж здания, по указанному ему охранником маршруту - который в свою очередь, не упустил возможности высказать своё недовольство, по поводу состоявшегося скандала: Степан Трофимович оказался в маленьком убогом коридорчике, на одной, из двух дверей, которого, висела старая уже покосившаяся вывеска - «Директор». Степан оробел, он так слёту нашёл кабинет, что не подумал о том, с чего он начнёт разговор. Несколько секунд, в замешательстве, он стоял и переминался с ноги на ногу, напрягая свою дипломатическую фантазию, как вдруг неожиданно дверь отворилась. В дверном проёме стоял: не высокого роста но плотного телосложения мужчина, наличие волосяного покрова, на его голове, говорило о использовании вместо расчёски - своей ладони; но, на внешний вид  довольно приятный,он доброжелательным взглядам «обмерил» сверху - донизу, громадную фигуру поситителя и спросил, - Вы к кому?
- К директору, - молниеносно ответил Степан.
- Ну, коль к директору, извольте пожаловать, - отступая вовнутрь кабинета, директор уступил тем самым дорогу Степану, который, в свою очередь, аккуратно протиснулся в дверной проём.
   Кабинет директора не изобиловал элементами роскоши и современности, он был скромен и уютен, но всего два предмета делали его неповторимым, это был огромный старинный резной стол и соответствующее ему по внушительности, не менее старинное кожаное кресло, в которое и был приглашен Степан Трофимович.
- Меня зовут Серафим Петрович Горностаев, - первым начал раз¬говор директор, усаживаясь на своё традиционное место, - чем могу быть вам полезен?
- Я хотел вас просить принять меня на работу, - начал не решительным тоном Степан, - кем угодно, я согласен, мне это очень - очень нужно... Пожалуйста.
- А почему именно к нам и почему кем угодно? - с удивлённым лицом спросил Серафим Петрович.
- К вам недавно привезли маленького медвежонка, а я убил его мать; я дал себе слово быть с ним, и кажется он меня помнит, - пояснил Степан. Эти слова заинтриговали директора и он продолжил:
- А не могли бы вы поподробнее изложить суть дела?
   И Степан Трофимович, начал свой не лёгкий и не скорый рассказ; он его начал не решительно, не связно. Но по ходу дела уверенность в его рассказе начинала преобладать над нерешительностью, а мысли выстраивались в стройные ряды, увенчанные искренностью повествования.
   Серафим Петрович - человек видавший, как говорится «виды», участник Великой Отечественной войны, имеющий не мало боевых наград, знавший характеры людей не  понаслышке, был тронут до глубины души, услышанным рассказом. Он знал, что когда человек говорит искренно, от сердца, то слова эти и звучат как-то иначе; вроде бы и состоят из одних и тех же букв, но омытые душевным теплом и искренностью они слышатся особенно возвышенно, и человек мало-мальски порядочный, не услышать их не может.
   Рассказ Степана приближался к завершению, а Серафиму Петровичу вспомнилось, что на днях он, на этого медвежонка, дал информацию в Московский цирк: дескать зоопарк мог бы продать молодого медвежонка и т.д. «Но ничего» - тут же подумал он, - «мы дали, мы и заберём, всё равно без меня дело не решится».
   Само завершение рассказа, самопроизвольно понизило и тон рассказчика, переведя его вновь, на тон -  просящий помощи и понимания. По окончании рассказа они, молча смотрели друг другу в глаза и Серафим Петрович спросил: - Как вас звать, мил человек?
- Степан Трофимович, - последовал ответ.
- Да! - задумчиво произнёс директор, почёсывая затылок и продолжил, - по вашему бы рассказу да фильм снять, было бы не плохо. А честно говоря, я вам верю и хочу предложить вам следующее: - Кстати, где вы остановились? - В гостинице, что в центре около кинотеатра «Спутник» - ответил Степан Трофимович.
- Понятно:  две недели тому назад, - продолжил Серафим Петрович, - умер наш старый сотрудник Василий Сергеевич, он у нас проработал лет двадцать, был одинок, жил он на территории зоопарка - в служебном помещении, домик у нас есть   небольшой: был он и сторож, и дворник, и зверей кормил, и убирал за ними, те знали его лучше всякого - Царство ему Небесное. Так вот Степан Трофимович, если вы желаете, то могу вас взять на это место. Паспорт у вас есть с собой?
- Да, конечно, вот он, - засуетился оживлённый Степан. Внимательно просмотрев паспорт, Серафим Петрович остановился на разделе прописка,- А что не выписаны из Сосновой балки?, - спросил он.
- Да это я торопился, я всё сделаю, как положено, - протараторил сбивчиво Степан, хотя сам даже и не представлял, как это можно было поправить - не ехать же обратно.
- Ну что, вы согласны? - спросил директор.
- Дек, как не согласен: за этим ведь и пришёл - благодарствую вам, - с поклоном привстал Степан.
- Ну а пока делаете выписку, я это место по придержу для вас, -закончил разговор директор, подумав про себя, что на это место не найти ему более, подходящей кандидатуры.
   Степан был окрылен счастьем, он летел к Виктору Павловичу с невероятно радостной новостью, зная, которая порадует и его. От столь сильного возбуждения он сначала перепутал номер нужного ему автобуса, затем исправив вовремя ошибку, всё под тем же впечатлением, он проехал четыре лишних остановки и это , для него было лишь смешной досадой.
    Виктор Павлович и всё его семейство приняли радость Степана, как личную. Олег, со своей стороны пообещал помочь с выпиской из Сосновой балки, он работал в милиции уже три года, а его товарищ, на днях собирался с инспекторской проверкой в те края. Как сказал Олег; «Шанс есть реальный, нужно только обождать с недельку».
    С паспортом, Степан передал Володи письмо, адресованное Алексею и Никите, в котором сообщал: что Тимку он нашёл, что у него все складывается - слава Богу, и что ждёт он их, непременно этим летом, по адресу Виктора Павловича - г. Иркутск ул. Строителеё дом 43 кв. 80.   
        Вообще, следовало бы сказать, что семья Виктора Павловича принимала активное участие: в начинающейся городской жизни Степана. Однажды, в весьма деликатной форме, ему намекнули, что неплохо было бы сменить таёжную одежду на ту, что вписывается в городской ландшафт. Это предложение было принято Степаном с пониманием, но без особого  энтузиазма. Вопросом этим занялась Виолетта, они, с отцом и Степаном, целый день осаждали  универмаги, с целью найти, не только приемлемый фасон для Степана, но и подходящий ему размер. И наконец-таки, внешний вид, уже начинал подтверждать содержание, но оставалась ещё одна деталь: огромная окладистая борода с шевелюрой. Нужно было что-то делать. Лишиться бороды и усов, напрочь, Степан отказался наотрез, как его только не уговаривали. Привычка - большая сила! Единственным его сторонником, в этом вопросе, был Виктор Павлович. Он отвлечённо говорил: « Да! Везёт же людям у которых растёт борода, я им так завидую: у меня же на подбородке, как  на коленке - всего-то, три волоска и те в разные стороны глядят; я вот заметил (обратите внимание и вы), что красивые бороды растут  чаще,  у людей подверженных лысению, а у кучерявых же - наоборот, эта тенденция за чистую отсутствует». Но ещё немного по сопротивлявшись, Степан всё таки уступил,чтобы сделать причёску и придать форму бороде: что и было успешно выполнено, в соседней парикмахерской.
   Эх, если б вы видели результат ! Плечистый, под  два метра ростом, стройно одетый, без излишеств тела в области пряжки поясного ремня, с аккуратно уложенной причёской - плавно переходящей в уже оформленную бородку, с добрыми - немного грустными глазами;  Степан Трофимович напоминал достойного купца.
   Время оформления, Степановой прописки, тянулось медленно; шла уже вторая неделя. Все эти дни, а именно - два раза в день: утром и вечером, Степан посещал Тимку; он покупал ему сладости и тайком скармливал, стараясь чтобы никто не видел, дать ему непременно из рук, а не бросая, и это у него успешно получалось. Тимка действительно начал его вспоминать, это проявлялось в его возбуждённом поведении, когда Степан вдруг неожиданно появлялся перед ним. Тимка сразу просовывал сквозь решётку, свою лапу, словно зазывая Степана. Обслуживающий персонал, а их было десять человек, из которых: три мужчины – грузчика, и семеро женщин -  смотрителей; уже по слухам знавшие, что Степан устраивается на работу в зоопарк; мало по-малу, они начинали к нему привыкать, и не возражали когда Степан, добровольно помогал им в работе. Так постепенно Степан начинал " вливаться" в коллектив, первый раз в свои сорок лет. И надо сказать, что у него это великолепно получалось; потому как, даже плохие люди, видят, когда человеком делаются добрые и честные дела,  не могут ему противостоять, словно сдерживаемые какой-то не видимой силой
    Постепенно начинал зарождаться,  безупречный авторитет Степана Трофимовича. Это зарождение не прошло не замеченным и в глазах Серафима Петровича, который видел в Степане - человека относящегося, к своему делу не абы как, а по зову сердца.
   Незаметно  для Степана, прошли две недели. Наконец-таки и приехал товарищ Олега привезший паспорт Степана, в котором красовался штамп - выписан, что следовательно разрешало, вопрос дальнейшей его прописки в Иркутске. Степан Трофимович на радостях сразу же бросился к Серафиму Петровичу, оформлять документы по своему трудоустройству. Директор тоже, с облегчением воспринял эту новость: но им самим, в душе - как старым военным стратегом, был разработан дополнительный план, как помочь Степану; уж больно он пришёлся ему по нраву. Серафим Петрович, с радостью отдал Степану ключи от сторожки, посетовав лишь на то, что порядок там придётся навести капитальный т.к. больше месяца там никто не жил и не убирался. Личные вещи прежнего хозяина, ранее, были забраны его родственниками, а что осталось: дек это, старый диван, тумбочка, да пару стульев - покосившихся от времени. Большую помощь, в вопросе благоустройства, Степану оказала семья Виктора Павловича - вся без исключения. Да и кто бы ещё, если не они? Валентина, начисто вымыла изнутри будущее жилище, под её хозяйскую руку попали и паучки, со своими без численными сетями; и прусаки -  бежавшие на все четыре стороны. Виолетта отмыла до хрустального блеска окна, Олег купил обои и краску, и был ответственным за малярные дела - в коих искусно преуспел. Степан же с Виктором придали устойчивость, всем шатким элементам, этого уютного строения.   Общими усилиями, ремонт был завершен в кратчайшие сроки и дело оставалось за новосельем, которое не заставило долго ждать. Двухкомнатный домик, охраняемый, двумя мощными соснами и одним кедром, своим неброским видом, даже как-то украшал территорию зоопарка, которая в свою очередь, имела довольно обширный и экзотический ландшафт.
       Степан Трофимович постепенно начинал обживаться на новом месте,  этот процесс, был ускорен и облегчен, присутствием рядом Тимки - мысли о котором, его не покидали почти никогда. Это по¬том, он будет не раз размышлять, о жестокой нелепости и дикости зоопарков - как таковых, в которых содержатся вне воли, ни в чём не повинные животные; «вырванные» из своего привычного мира ,на потеху человека, которого порой нельзя  и назвать этим словом. Звери чахнут в клетках от тоски: рацион питания, на который неизбежно влияет, политическая ситуация той или иной страны - обещает ожидать лучшего; размножение отдельных видов в таких условиях просто невозможно. Ещё хуже, обстоит дело с передвижными зоопарками и зооцирками, где на первом месте стоит нажива денег. Есть конечно, стационарные зоопарки, вид которых, отвечает  требованиям содержания животных; которые уже не могут самостоятельно выжить в дикой природе, но их число, к сожалению, невелико. Это не философия, а жизнь и она остаётся таковой; в ней Тимка хоть и в клетке, но остаётся самый любимый и желанный для Степана друг.
    Первый фокус, который выкинул Тимка, так это то, что он отказался принимать пищу, у той самой злой женщины - Параши, которая в первый день напустилась на Степана. Ну, то что именно у неё, Тимка отказался принимать пищу - это не главное: далеко не все звери, которых она кормила, «говорили» ей спасибо; но Тимка ведь не брал пищу и у других. Он разбрасывал булки, свёклу, морковку - лапой по клетки, жалобно подвывая при этом. Степан не мог не слышать эти звуки, даже находясь, в самом отдалённом уголке зоопарка и тотчас же бежал на зов. Тимка сразу успокаивался и начинал прыгать на месте. «Что случилось Тима? Кто тебя обидел?» - ласково говорил Степан, приближаясь вплотную к клетке: «давай-ка будем кушать, а ну-ка на» - и Степан,, положив морковку на ладонь, засовывал руку по локоть в клетку, предлагая Тимке: тот обнюхав всю руку, аккуратно брал из неё морковь и ел. На всеобщее удивление обслуживающего персонала, съедалось всё ему ранее предложенное. Возмущению бабки Параши не было предела: «Чего это тут посторонние лезут, вместо того чтобы двор мести - зверей тут понимаешь ли отваживают» - высказывала бабка Параша, своё недовольство. «Это, не известно кто, тут посторонний» - слышалось от сотрудников, стоящих рядом и поддерживающих Степана, всеобщим смехом. Конечно бабка Параша, в чьи обязанности входило кормление медведей, волков, лисиц и енотов, была оскорблена в глазах окружающих, но между прочем, не без основания. Она никогда не отличалась любовью и лаской к животным, при выполнении своих обязанностей, создавалось впечатление, что она это делала по принуждению - для кого-то, а не ради кого-то. Конечно же, все замечали это давно и не раз ей, на это указывали, на что получали тирады непереводимой брани. Забегая вперёд скажу, что она, ещё не долго, работала в зоопарке, и сама себя выжила, из этого дружного коллектива. А Степан Трофимович, с этого дня, официально и под всеобщее одобрение, взял над Тимкой полное и безоговорочное попечительство.
      Хозяйственная жизнь зоопарка, всё больше и больше захватывала Степана; он мёл двор, восстанавливал старый инвентарь и вообще всё, что требовало ремонта, помогал грузчикам, чистил загоны, в общим, всегда был там, где есть работа; делал её с удовольствием и это всё больше, и больше поднимало его авторитет среди сотрудников, и вскоре по прошествии месяца, на общем собрании коллектива, единодушно, он был выбран бригадиром. За столь короткий срок, Степан был признан - как личность, как человек справедливый, с доброй душой и безотказный в помощи любому, кто бы, не попросил о ней.
    В повседневных делах и заботах, незаметно подкралась, всеми долгожданная весна, пора цветения и благоухания, в природе – наступил месяц март, принёсший с собой более долгие и солнечные дни.
       В один из таких солнечных мартовских дней, Степану пришлось познакомиться с двумя молодыми людьми: назвавшими себя сотрудниками   московского цирка и якобы приехавшими за медвежонком, согласно информации полученной, от руководства иркутского зоопарка, ещё четыре месяца тому назад. Степан, естественно не мог знать об этом, т.к. это было до его прихода в зоопарк, но он безошибочно понял, о каком медвежонке шла речь. Руководства, а именно директора, в этот день в зоопарке не было и Степан непременно, воспользовался этим. Он пригласил «покупателей», к себе в сторожку, выпить чаю, а заодно и поподробнее прояснить себе ситуацию. После первых минут беседы с незнакомцами, Степану стали предельно ясно, что он не ошибся: возможность его разлуки с Тимкой начинала принимать реальные очертания. «Что делать?» - думал он: «дать этому делу огласку? Дек, не известно, как оно может разрешиться». Степан, конечно верил, в поддержку Серафима Петровича, но чтобы быть уверенным на все сто процентов, в успехе дела -  он решил:  что Тимку нужно у них откупить сейчас же, пока не поздно. Степан понял однозначно, что никакие уговоры и упования на сердце и совесть, здесь не помогут -  это были не те люди; но зато они, как раз оказались теми - которые легко покупаются за деньги. Сумма в пять тысяч рублей (в те годы очень даже приличная) была отдана, без малейшего сожаления и торга, не смотря на то, что это были его последние деньги,  скоплены за все годы. И эти «люди», его деньги, взяли.
      Не будучи, «рабом» денег -  Степан не знал им цены, ценностями в жизни для него было:  стяжание сердца незлобного, смиренного и кроткого. И когда гости ушли, он вздохнул с облегчением, единственное что волновало, так это тайна сделки, которая в итоге была сохранена.
     Кто из этих людей оказался мудрее, кто поступил правильно, а кто нет; кто из них может носить звание человека? На эти и аналогичные вопросы отвечать Вам, мой милый читатель: одно лишь знаю наверняка, что ответ будет соответствовать Вашему нравственному и духовному воспитанию.
     А Степан Трофимович, тотчас же пошёл к Тимке, словно боясь, что его выкрадут, он долго, одновременно с грустью и радостью в душе, стоял рядом с клеткой, протянув руку через прутья и поглаживая миленькую мордашку дремавшего, и ни чего, не подозревавшего друга. Постепенно, всё встало на свои места. Жизнь пошла своим чередом.
    Вскоре пришло письмо из; Сосновой балки и от кого вы думаете? Конечно же, от Никитушки! От самого дорогого, Степану человека, и от самого долгожданного гостя. Алексей, тоже не остался безучастным к письму, но основная его часть (так сказать официальная), была писана, нежной ручонкой, Никиты. В этом письме, он детским, несвязным язычком, изливал, непреодолимое желание встретиться, как со Степаном, так и с Тимкой. Никита задал бесконечное множество вопросов, на которые Степану ещё предстояло ответить. Он писал, что непременно в начале июня, приедет с отцом в гости; и что ему эта поездка снится каждую ночь.
     Степан читал это письмо ещё и ещё раз, и при каждом его прочтении невольная улыбка озаряла его лицо, и добрые, немного грустные глаза, начинали влажнея поблёскивать. Кто больше ждал встречи, Степан или Никита - сказать невозможно; потому, как нет ещё , на всём белом свете, единицы измерения - любви человеческого сердца.
   Однажды,  ранним мартовским утром, по обычаю, Степан Трофимович шёл убраться в клетке Тимки и подкормить его, чем-нибудь сладеньким. Он шёл и не громко насвистывал, как говорится себе под нос, уже ставшую привычной мелодию: Тимка,  заслышав её издалека, своим чутким слухом, знал, что это идёт Степан и издавал при этом протяжный вой, словно зазывая его к себе. Кстати говоря, пробовали подменить свист, той же мелодии, но в исполнении грузчика Василия, - для эксперимента: результат - никакой реакции Тимки. На этот раз, Степан нёс ему ватрушку, припасённую с вечера, теперь он Тимку особо не баловал, так как приходилось жить на одну зарплату в 65рублей (ассигнациями 1961г.). Он подошёл к клетке, щёлкнул замком и открыл решётку, ловко юркнув во - внутрь, он закрыл за собой дверцу. – «Ну что мой хороший..., на-ка тебе...», - встав во весь рост и приподняв ватрушку, он поманил Тимку: тот в свою очередь встал на задние лапы, поднял передние вверх, почти в рост со Степаном, повернулся вокруг два раза, словно протанцевав, после чего заслуженно завладел ватрушкой. Пока Степан убирал в клетке: чистил чашки, подметал пол, укладывал разбросанную солому, в крытом загоне, - всё это время Тимка требовал к себе внимания; то отбирал веник, то тянул зубами за штанину Степана, то вновь разбрасывал свои миски, как мячики. Степан Трофимович, конечно же, делал Тимке воспитательные внушения, но выслушав их и лукаво посмотрев в глаза Степана, Тимка тут же всё забывал от радости присутствия с ним друга.
    Посетителей, как правило, в столь ранний час не было, но в это утро Степан заметил вдалеке мужчину наблюдавшего за ним. По окончании уборки Степан Трофимович вылез из клетки, при этом объяснив Тимке, что у него ещё есть и другие обязанности и что вечером он придёт его навестить. Незнакомец, тем временем приблизился и приветливо поздоровался, назвав Степана по имени и отчеству. Степан был крайне удивлён этим обстоятельством, мучительно вспоминая определённо знакомое лицо мужчины.
- Не узнаёте, Степан Трофимович, а Сосновая балка, вертолёт, Тимка  - помните?
- Мать моя честная! - воскликнул Степан, - так ведь вы же были с бородой, а сейчас вон как солидно одеты, с папкой, - стеснительно проговорил Степан, глядя на свою грязную фуфайку.
- Меня зовут Анатолий Анатольевич Новиков, ведь мы прошлый раз, так и не успели познакомиться, да и вам, наверное, не до этого было.
- Это верно, - сказал Степан, сделав задумчивое лицо, будто бы вспоминая день расставания с Тимкой.
- Как видите, я выполнил данное вам слово, - с достоинством произнёс Анатолий Анатольевич, сделав паузу, будто бы дожидаясь благодарности за свой поступок.
- Да-да, конечно, я вам безгранично благодарен, - вроде уже, как и виновато начал откланиваться Степан, - пойдёмте ко мне в сторожку, я вас напою хорошим чаем, а заодно и поговорим.
   За разговором, Анатолий Анатольевич ненавязчивыми вопросами выяснил, в основных чертах, всю историю Степана Трофимовича по сей день. Беседа получилась доброжелательной и "пропитанной" взаимопониманием, а перед уходом Анатолий Анатольевич протянул Степану свою визитную карточку, - «Если что, обращайтесь Степан Трофимович, не стесняйтесь».
   Степан вышел проводить гостя до центрального выхода, там он увидел, как Анатолий Анатольевич сел в чёрную новенькую "Волгу", номер которой был 00-05ир. Когда она скрылась за поворотом, он невольно посмотрел на визитку и прочёл: Новиков Анатолий Анатольевич, второй секретарь городского комитета Коммунистической партии СССР. Рабочий тел. 68-06-07. "Вот это да!"- подумал Степан и спрятал визитку в карман.
     Жизнь, неумолимо отсчитывала свой мерный бег времени, под который, в повседневных заботах прошёл месяц апрель и завершался последний месяц весны - май. Телеграмма, которую с таким нетерпением ждал Степан Трофимович, была вручена ему Виктором Павловичем накануне, под радостный восторг адресата. В ней сообщалось, что первого июня в 14ч.30мин. Алексей с Никитой прибудут в Иркутск. К нему ехали два его самых дорогих человека, на всём белом свете, ради которых, Степан не поскупился бы ничем. До встречи оставалось два дня. Уборка в доме была про¬ведена на высшем уровне, содержимое холодильника, у Степана, увеличилось в объёме; Валентина забила морозилку изумительными сибирскими пельменями, настряпанными ею в количестве 300 штук.  Серафим Петрович был предупреждён о приезде гостей и безоговорочно дал своё согласие на проживание гостей у Степана. Степан Трофимович, как ребёнок ждал этой встречи, подобных встреч у него,  давно не было и только, в зрелом возрасте, он узнал ту щемящую душу боль, и нетерпимость пред¬стоящей встречи друзей. И этот час непременно наступил! Автобус, ещё не остановился, а Никита уже заметил Степана, стоящего на станции и ищущего глазами знакомые лица.
- Вон он! Я вижу! - радостно закричал Никита и бросился на про¬лом к выходу, через стоявшие в проходе сумки. Автобус остановился, сделав традиционное "пшиии" и...., из него почти кубарем, вылетел Никита; он бежал к Степану с протянутыми вперёд ручонками: не добегая метра за полтора, Никита подпрыгнул и влетел, уже в распростёртые объятия Степана, который своим мощным обхватом "поглотил" летуна, и крепко прижал к себе. Никита так крепко вцепился в шею Степана, что почти с головой погрузился в пушистую его бороду. Объятия были стиснуты до тех пор, пока Алексей не вышел из автобуса, неся не мудрёную свою поклажу. Степан, взяв под мышки Никиту, отвёл его на вытянутых руках: они посмотрели друг другу, в глаза - полные любви и нежности; затем, Степан по-отцовски поцеловал его в щёку, и водрузил на земную твердь, готовясь к рукопожатию с Алексеем - приветствие с которым было не менее душевным.
    Степан, вёл друзей, по направлению к троллейбусной остановке, в одной руке держа чемодан, а в другой нежную ручонку Никиты, то и дело, поглядывая ему в глаза.
- А мы, Тимку сразу увидим, - с нетерпением спросил Никита.
- Сразу, сразу, - Улыбаясь, ответил Степан, - на-ка вот леденцов, дашь ему, при встречи, он их особенно любит.
- Мне дали сторожку при зоопарке, - уже обращаясь к Алексею, продолжил Степан, - там и поживёте у меня, места всем хватит, а завтра к Виктору Павловичу пойдём - он будет ждать.
- Как он поживает? - спросил Алексей, уже заходя в троллейбус. - У них слава Богу, всё в порядке. Алексей в свою очередь, поведал Степану о своем житие – бытие; так, за разговорами, дружная компания незаметно подъехала к зоопарку.
- Прошу пожаловать в нашу обитель, - пропуская вперёд Алексея и Никиту, Степан лукаво подмигнул вахтёру Спиридону, - «С приездом гости дорогие», - вторил тот.
   Подходя к сторожке, Никита потянул Степана за руку и спросил, - «А где Тимка живёт?»; - «А вон там, за поворотом, видишь, из-за кустарника виднеются клетки: да ты иди, сам найдёшь, здесь уже не заблудишься, а мы сейчас вещи оставим и тебя догоним». И Никита, пулей полетел по дорожке, на ходу уже доставая леденцы из кармана.
    Освободившись от вещей и переведя дух, Алексей тоже высказал нетерпение, взглянуть на Тимку. Воспоминания прожитых дней, его не покидали, и участь Тимки ему была тоже не безразлична.
       Посетителей в этот день было немного -  человек пять,  среди которых был и Никита, безошибочно нашедшие Тимку, они стояли у клетки медвежонка.
- Ну что Никита, узнал он тебя? - положа руку ему на плечо, спросил отец, - подрос! А ведь был совсем как щенок.
   Тем временем Тимка, зачуяв приближение Степана, начал радостно прыгать по клетке и довольно порыкивать.
- Ну, успокойся, чего разошёлся, здесь я, здесь, - и, взяв Ни¬киту за руку, Степан провёл его за первый барьер ограждений, отделявший зрителей от клеток метра на полтора-два, - «Где твои леденцы, угости-ка старого своего друга, на тебе ещё пряник». Тимка понюхал пряник: может случайно, а может и нет, он наткнул его на коготь лапы и отправил в свою пасть, довольно облизнувшись. Это не осталось не замеченным зрителями, и они одарили Тимку восторженным смехом. Степан просунул руку сквозь решётку, взял Тимку за переднюю лапу и приподнимая её вверх, тем самым поставив его в стойку, как бы отвечая этим, вниманию зрителей. Никита стоял рядом и с грустью вспоминал их беззаботные игры, которые оказались такими не продолжительными, но столь дорогими памяти. А теперь он подрос, и конечно же подзабыл Никиту. «Ну что?! Пойдёмте и мы перекусим, вы же с дороги как-никак», - предложил гостям Степан, направляясь на выход из вольера.
     Разговоры - разговоры, им не было конца и края, до поздней ночи, Степан с Алексеем делились новостями: история в Елани и поворот событий поражали Алексея, ведь он всё это время был в неведении. Алексей рассказал о житие - бытие односельчан, о том, что перед отъездом зашёл на могилу Трофима Игнатьевича, поклонился, навёл порядок. Помянули всех усопших, выпили за здравие живущих и за спасение усопших, и с тем, уже в третьем часу ночи, когда Никита дрыхнул, без задних ног, сами улеглись спать.
     На следующий день они посетили Виктора Павловича, со всем его семейством. Встреча была радушной, опять воспоминания и рассказы - восторженные, наперебой: а разве могут они быть другими, когда встречаются старые, добрые друзья. Валентина, не упустила возможности, воспользоваться своим  хлебо-сольем, Виолетта, ей была в этом деле – «правой рукой». Стол ломился от яств, пусть скромных, но приготовленных искусно, со всей душою. Вечеринка затянулась за полночь, лишь Степан отлучился в зоопарк, на пару часов (ну конечно с Никитой), чтобы покормить Тимку. Таких встреч было ещё много, но время неумолимо: прошли две недели - как один день, и Алексею нужно было собираться домой, Никита, со слезами на глазах, умолял отца остаться ещё немного, он давал ему всевозможные клятвы и обещания, на будущее - взамен на согласие. Степан смотрел на всё это с болью в сердце, которое в итоге не выдержало и .... . И было принято решение, что в двадцатых числах августа Алексей вернётся за Никитой. Восторгам и благодарностям, со стороны Никиты, не было предела. Алексей благополучно уехал домой. Жизнь Степана с Никитой чередовалась: повседневным трудом и теми редкими днями отдыха, когда они выезжали в городской сквер - на увеселительные прогулки,  где было множество отракционов.
    Рабочий персонал зоопарка, во главе с директором, приняли Никиту доброжелательно, но с внушительным инструктажом, по вопросу техники безопасности, на что было полное понимание и исполнение требований, со стороны Никиты. Совместное кормление зверей, уборка клеток и мусора на территории, безумно захватывало нашего юнната, он чувствовал себя членом коллектива, а это в юном возрасте немаловажно для формирования личности человека, а иначе говоря, он попросту взрослел.
   Незаметно, по шпионски, будто бы из за угла, подкралось и двадцатое августа - день, когда Алексей должен был приехать за Никитой. В день отправки, когда Степан с Алексеем и Виктором Павловичем, сидели в сторожке и уже с грустью беседовали - предчувствуя час разлуки, Никита тем временем прощался с Тимкой. Он уже смело стоял рядом с решёткой и что-то бормотал себе под нос, не отрывая глаз от Тимки.   Будим думать, что он разговаривал с ним на своём языке, только им двоим понятном, обещая ему непременно вернуться, и конечно же, он просил, чтобы Тимка слушался Степана. И вы знаете! Тимка махал ему головой сверху вниз, да-да, он конечно всё понимал и он верил Никите. А почему? Да потому, что когда человек захочет сильно-сильно, непременно чего-то хорошего, то это обязательно сбудется: уж так заведено в этом мире.
   Опять описывать разлуку. Как я не люблю это делать, вы бы только знали: то ли дело - встреча! А расставания - это опять ноющие сердца и влажные лица. В общем говоря Алексей с Никитой благополучно отбыли из гостей и удачно прибыли в родные пенаты. Для Никиты начался новый учебный год и как водится в школах, все писали сочинение на тему: «Как я провёл летние каникулы». И что вы думаете? Сочинению Никиты не было равных, по содержанию конечно, ну было несколько словарных ошибок - ну и что? Зато как он описал увиденное и пережитое! Это сочинение читалось перед всем классом и все конечно завидовали Никите, что у него есть и Тимка, и Степан Трофимович.
    А тем временем, в Иркутске, да и не только в нём, осень вступала в свои полноценные права, становилось зябко, и солнечный луч всё реже и реже золотил, опавшую листву. Посетителей в зоопарке становилось с каждым днём меньше и меньше. Звери начинали переходить на осенне-зимний режим: когда они больше спали и меньше резвились. В один из таких сумрачных дней, уже под вечер, группа молодых людей, прохаживаясь по территории, остановилась около клетки Тимки, обсуждая слух: дескать, есть тут один сторож, который свободно за¬ходит в клетку к этому мишке. Кто-то из ребят предложил: «Давайте дадим ему бутылку водки - давайте» - кто-то подхватил идею, и проковыряв ключом дырку в пробке (чтобы из брошенной бутылки водка сразу не вылилась) один из смельчаков, улучив момент, когда никто не видит, сунул «зелье», между прутьев. Тимка покатал бутылку по полу, слизал вытекшую часть водки и на удивление, ловко зацепив лапами, приложился к ней, выпив до дна содержимое. Зачинщики остались довольны результатом и через некоторое время удалились восвояси, забыв обо всём содеянном. А хмель, в голове Тимки, тем временем начинал делать своё дело. Ему стало весело и он начал играть, гоняя миску с уже пустой бутылкой. Игра довела до того, что в результате бутылка разбилась: её отколовшееся донышко, блистало острым сколом и ждало, когда на него наступит жертва. Долго ждать не пришлось: дикий Тимкин крик содрогнул воздух. Степан вздрогнул, услышав жалобный плач; быстро обуваясь и на ходу накидывая на плечи фуфайку, он кинулся к Тимке, фонариком освещая тропинку. Уже смеркалось и скудное освещение территории, лишь местами давало о себе знать. Обслуга уже вся ушла, к этому времени, и Степан оставался один.   Подбежав к клетке, он увидел кровь, но понять что произошло, было трудно. И только когда осколки, злобно «подмигнули» ему, он понял, что есть порез ноги. Тимка продолжал орать, но тем не менее Степана признал сразу, Степан открыл клетку и юркнул во внутрь, закрыв за собой дверь на щеколду. Первым делом он убрал осколки битого стекла и постарался уложить Тимку, чтобы осмотреть его лапы. Это удалось Степану с трудом, и он начал высвечивать фонариком, по очереди, мотающиеся из стороны в сторону Тимкины лапы. Осматривая уже третью, а именно правую заднюю лапу, Степан увидел торчащий из подушечки   осколок стекла. Пытаясь навалиться телом на лапу, чтобы удержать её, второй рукой Степан быстрым движением ухватил осколок и выдернул его, при этом порезав себе палец, но он этого сразу не заметил. Тем временем Тимка начал успокаиваться. Воспользовавшись этим, Степан снял с себя рубаху, и оторвав от неё рукав, перетянул им лапу выше раны. Кровотечение было приостановлено, но все ли осколки вынуты, этого Степан не знал. Аккуратно, ещё раз приблизившись к ране, с фонарём в руке, Степан разглядел её; порез был один и стекла в ней, уже не было. Тогда Степан дорвал оставшуюся часть рубахи и ею перевязал лапу, стараясь при этом стянуть рану, Тимка мужественно стерпел все: процедуры, будто чувствуя себя виновным.
   Степан, осветил Тимкину мордашку, лежавшую на боку и тяжело дышавшую, в воздухе стоял запах водки. Он всё понял. Винить Тимку было не в чем, но тех людей которые это сделали…… Нет им оправдания и слава Богу, что они не попались под руку Степана.
   Он попытался вылезти из клетки, но Тимка сразу начал вставать, словно останавливая этим Степана.
- Ну что, не пускаешь? Всю ночь мне с тобой сидеть?
     На эти вопросы Тимка только жалобно смотрел ему в глаза. Ничего не поделаешь. Степан подгрёб под себя солому, укутался в фуфайку и прислонившись к деревянной перегородке поудобнее - устроился на ночлег. Так он и просидел всю ночь, то подрёмывая, то успокаивая Тимку которого изредка волновала рана. Ночь не была холодной, но от металлического пола Степан под утро продрог.
    Первым, к шести утра, пришёл грузчик Савелич. Увидев Степана он оторопел, подумав, что Тимка его покалечил, но Степан жестом подозвал Савелича.
- Да ты успокойся, всё в порядке, все живы и целы, - тихим но уверенным голосом сказал Степан, уже подошедшему Савеличу, - давай ко быстренько дуй в сторожку и принеси мне тряпку, что лежит у порога, да ведро воды набери - Надо убраться, пока никого нет.
   Порученное задание, Савелич выполнил быстрее, чем ожидалось. Пока Тимка мирно дремал, они вдвоём   начисто отмыли клетку, и лишь перевязанная лапа Тимки напоминала о случившемся.
- Чтоб никому ни слова, понял! - предупредил Степан, Савелича, - нечего пугать народ, я сам всё объясню.
      Ветеринара, Тимка не впустил, все процедуры выполнял Степан, под чутким контролем врача, стоявшего за клеткой. Рану промыли раствором и вторично перевязали.
     Тимка начал понемногу выздоравливать, а Степану так просто не прошло его переохлаждение. На третий день у Степана поднялась температура, весь день он крепился, но к вечеру градусник уже показывал - тридцать девять: пришлось вызывать скорую помощь. Врач, предварительно определил, пневмонию и госпитализация была неизбежна. После необходимых напутствий Савеличу и утешений со стороны Серафима Петровича, Степана увезли в первую центральную городскую больницу.
    Весь этот вечер и всю ночь, Тимка ждал Степана, выглядывая из-за угла клетки в направлении сторожки. На следующий день и в последующие тоже, он ничего не ел, все его мысли были о Степане. «Где он? И почему не идёт?» - думал Тимка, зализывая уже почти зажившую рану, на лапе: с которой уже зубами была сорвана повязка. И только на четвёртый день разлуки, Савеличу удалось уговорить Тимку, съесть булку и пару морковок.
    Больница, в которую поместили Степана, не отличалась комфортом и та, общая палата, из пяти человек, в которой он лежал, была тому подтверждением. Рентген подтвердил диагноз - отёк на правом лёгком, имел место на снимках. Лекарствами, необходимыми для лечения, больница тоже не изобиловала, поэтому снабжение ими взял на себя  Виктора Павловича, информированный  о болезни Степана в первый же день. Эти лекарства  не были и дорогими, но из них, в аптеках делался искусственный дефицит (зачем понятно) и чтобы достать их Виктору Павловичу пришлось потормошить старых своих знакомых. Выздоровление продвигалось медленно, в лёгких образовалась жидкость, которую необходимо было регулярно откачивать. По ходатайству Серафима Петровича, Степана перевели в отдельную палату, под надзор дежурной медсестры. У директора были связи и не малые, но Степан всегда был против, привлечения к себе, какого  бы  не было вниманий: он наотрез отказался привлечь помощь Новикова. Степан испытывал в себе крайнее смущение от хлопот, со стороны знакомых:  и по-прежнему сильно грустил по Тимке, который занимал большую часть его мыслей. Непременно при каждом, его посещении, друзьями, Степан в первую очередь справлялся о Тимке и передавал ему лучшую часть своего гостинца.
    Кстати сказать, но именно эти гостинцы, Тимка как чуял, и принимал их от кого бы то ни было - жадно поедая.
    Однажды, посетив в больнице Степана, Виктором Павловичем была деликатно затронута тема, безопасной сохранности денег Степана, о которых тот открыто, доверялся другу, «Давай приберу их в сейф», - говорил Виктор.
- А никаких денег и нет, - без сожаления признался Степан Виктору, - я их отдал.
И он рассказал Виктору историю выкупа Тимки.
- Что ж ты не позвонил мне, или директору, наконец, - упрекал Степана Виктор, нервно ходя по палате из угла в угол, - ведь ты же знаешь, что мы тебе всегда поможем.
- Да ты Виктор не горячись, ведь ничего не потеряно, - успокаивал его Степан, - ну что эти деньги, скажи мне? Ведь это бумаге да и только - бездушная разменная бумага: я никогда к ней не питал слабости, поверь мне Виктор; зная как они приводят слабых людей в зависимость к себе, зная как они заставляют чело¬века пресмыкаться и унижаться перед своим шуршанием и звоном: я их просто ненавижу за это, и презираю.
    Виктор, отчасти понимал Степана, учитывая его характер и нрав, но сердце всё же за друга болело. Помочь этому человеку: с од¬ной стороны гордому, а с другой неприхотливому, было весьма и весьма   не просто. Но главное,  было бы желание, а дело само свершится.
     В критические дни, когда Степану грозила реанимация, в его палате  по переменно, дежурили: Валентина и Виолетта. Круглосуточно, не отходя ни на шаг, от больного, своим женским теплом, любовью и лаской, именно они, внесли поворотный этап, в дело выздоровления Степана. Его здоровье шло на поправку. Заканчивался второй и последний месяц болезни.
    И вот однажды утром, уже проснувшийся Тимка, но ещё лежавший на боку и одним глазом лениво рассматривавший, заклеточный мир (повёрнутый на 90 градусов) вдруг вздрогнул, резко вскачил и бросился на решётку стремительно уставившись куда-то вдаль, за кустарник, откуда доносилась та насвистывающая мелодия, под которую, как ему казалось, он всю жизнь встречал; и провожал Степана. Он издал такой истошный и жалобно-зовущий рёв, какого бы не издал самый матёрый зверь.
    Этот зов, эхом пронёсся по зоопарку, тревожно настораживая всех его обитателей, и конечно же этот плачь - как родного дитя, был услышан в первую очередь тем, кто шёл на встречу, по ту сторону кустов, и насвистывал себе привычную уже мелодию.
     Они, уже не сводили глаз друг с друга и эти метры им казались непреодолимыми, и вечными: и казалось, что время приостановило свой мерный бег.
     Спустя три года, Степан Трофимович, по ходатайству Серафима Петровича, получит в городе, двухкомнатную квартиру. Туда он заочно пропишет Никиту, с планом на дальнейшую его учёбу в городе.
   Неизбежно последующие, в конце 80-х: Перестройка и Ускорение, внесут свои коррективы, в судьбы всех героев: Никита, впоследствии  окончит, с отличием, морскую академию в г. Одессе и будет ходить по морям – старшим механиком, у него родится сын Глеб. Виолетта, благополучно выйдет замуж, и будет счастливо проживать в Туманном Альбионе.
  О судьбе же, оставшихся героев, этой, немного грустной, но поучительной истории, - автор скромно умалчивает.
                КОНЕЦ.