Задушевный разговор с другом

Я пишу – а ведь народ не слышит!
Хоть кругом я перед ним в долгу,
с этим Пушкиным, который тоже пишет,
почему сравнится не могу?

Я пишу – всерьез и между делом –
слог стиха осваиваю я.
Но не в целом. Потому что в целом
пишет Пушкин – и его друзья.

Как вообще по жизни, блин, выходит,
что за  бабка надо мной мудрит:
раз он Пушкин – так роман заводит!
Отроманит – сказку говорит.

Будто нет других талантов в мире!
Строки, мол, волшебны и легки!
Мол, его в метро и на квартире
уважают даже мужики!

Сам видал: один с бандитской рожей
и душой – ну, полное как ты,
как напьется – так «любовь, быть может…»
и еще про слезы и мечты.

И к кому теперь идти с ответом?
Позапросту не стерпевши зла?
Страшные, Иван, на мире этом –
страшные творятся там дела!

Мне, быть может, тоже ямб по силам,
а хорей – ну прямо как огонь!
Правильно мне мама говорила,
правду жгла: поэзию – не тронь!

Я в ответ: «Я сам, без рыжих, справлюсь!
Ты, мамаша, не кати баллон!
Я еще в грядущее прославлюсь,
как с священной жертвой Аполлон!»

Был дурак, не чувствовал задачу,
строго говоря – творил обряд.
Думал, что-то где-то там – да значу,
что, как он, рифмую все подряд.

Но со всей своей душою чуткой
и со всем своим большим умом
к сорока пяти – поди не шутка! –
оказался полным я дерьмом.

Но дерьму ведь тоже что-то надо
(ведь всегда чего-нибудь – да нет!):
денежная, может быть, награда,
постоянство в жизни, партбилет,

ощущенье искреннего дела;
регулярно чтобы шли тома;
женщина... чтоб в душу мне глядела
по почину своему, сама.

Чтоб во мне читаки были ловки,
чтобы дом ломился от еды,
чтоб без лести все, без лакировки,
чтоб, Иван, не дали мне разнос.

Но ведь и не плюнули вдогонку!
(А какие были соболя!)
Счастья нет с душой моею тонкой
средь тупых ценою в три рубля!

Ни дохода, ни любви великой,
да и без пинка-то не пройти:
этот Пушкин с наглой сучьей кликой
заступил мне в жизни все пути!