Баллада возвращения

Я молча скинул c плеча сюртук,
берет и бровь заломил,
костяшкой пальца ударил – тук-тук! –
в мир, где я раньше жил.

Где в небо вздымается, всё в цвету,
дерево среди двора,
где поезд трубит вдалеке – ту-ту! –
назад, домой пора!

Назад, где тихие птицы лежат
в своём родном гнезде,
где звезды рубиновые стоят
тесно, звезда к звезде.

Где поезд вдали – рукой подать, –
дотронуться бы, пока
в мир, который не отстрадать,
напрасно скребётся рука.

Напрасно скребётся, бьётся, живёт,
напрасно нам даны
юность утра и птиц полёт
и медленный изгиб волны.

Напрасная трата, напрасный труд,
напрасные имена,
взбив пыльный воздух, они умрут,
как птица и как волна.

Последняя станция, последний вагон
(сон в красном его колпаке):
пальцем его подтолкни – и он
вниз соскользнёт по руке.

Последняя станция, последний вагон
(следующая: сон),
но, едва высоту набрав,
снова ползёт под уклон.

Ты не будешь больше дышать, душа,
тебе не придётся жить,
никакое Слово, никакой родник
из тебя не посмеет бить.

Дальше будут одни тупики,
последняя стрелка – сейчас! –
кончик пальца Божьей руки,
тающий, как свеча.

Но снова, снова, снова, душой
захлебываясь, наугад
падая в смерть, нажмём на рычаг,
сработает автомат:

по дороге из жёлтого кирпича
снова отправимся в путь,
который, как камни и как слова,
замкнётся когда-нибудь

в эту холодную светлую тень,
в эту холодную плоть...
В это к холодной звезде лететь
холодное ремесло:

словом: в жизнь.

А еще: вот сейчас, на полном скаку,
из надувающейся тьмы
мы взрываемся в ту реку,
где оживаем мы.

Нам разрывает, как рыбам, рты
вечное «on» и «off»,
о квинтэссенция праха, ты,
выкормыш катастроф!

И пахло детством. (О угрюмый гроб!
Твои четыре угла!)
И пахло тысячью детских троп.
И каждая в мир вела.

Как Бог, пока его для нас нет,
как Бог, пока он чист,
как Бог, пока он не смысл, а свет,
птица, звезда, лист.

Мы, отметав себя, своё,
вымотав суть, жуть,
ещё живые ещё идем
в наш – чужой нам путь.

Вверх по теченью пустых времён,
вверх по порогам снов:
пули впились в тело, и он
падает в красный ров.

Жизнь – это то, чего в ней нет,
ни в твоей – и ни в чьей руке,
жизнь – смытый прибоем след,
чёрточки на песке.

Это зеркало – но не морей,
это точка – но не в конце,
это маски – но не моей –
трещинки на лице.

Нас выкинет время при первом прыжке
из нашего в тот год,
наша плоть на камне и на песке
выветрится и сгниёт.

Вот вожделенье: эхо: смрад: –
плоть – тень – Бог;
нас снова выдумают и родят,
весь этот жалкий клубок.

Это подлый расчёт – и рассуд-
ка Несмеяна-змея.
Нас снова выквохчут и снесут,
снова внизают в явь.

Это чья-то черта – мечта,
чьей-то любви цена:
мальчик удушенный или так,
просто дитя из сна.

Я эту сказку, как кровь, пролью
потом, когда подрасту. -
Это такая роль, и пуль
это такой стук.

Нас, измышлённых, уже хранят
небытия виражи:
нас, визжащих от смерти щенят,
выдумав, втопчут в жизнь.

И если в душу летит блесна,
и если клетка тесна,
– блеснувшая в воздухе – но не для нас –
форель из чьего-то сна –

и все переливы радуг и на-
кипь света в моей душе –
невиданных звуков, неслыханных кра-
сок, несбыточных миражей ------

и если ------

«Стиииивееееен!» ------