Ключи

                «О сколько нам открытий чудных
                Готовят просвещенья дух
                И опыт, сын ошибок трудных,
                И гений, парадоксов друг...»
                А.С. Пушкин

                «Это любовь гениальна, что держит всё сверху и снизу...»
                М. Крымская



1
– Лижет небо мне чело,
а земля кусает пятки!
Здесь – не держит ничего.
И взлетаю без оглядки

в беспробудный чудный сон,
где условий груз никчёмный
зависает, невесом,
и вздыхает облегчённо;

где любви слепящий свет,
боль незрячую пронзая,
тьму обид и бед на нет
сводит трепетным лобзаньем.
 
Лижет небо мне чело,
а земля кусает пятки...
– Ты безумна!
– Началось.
– С бытием играешь в прятки!

– Да. Так с детства повелось:
мне в подлунной клетке тесно.
– Но вне клетки той, небось,
нет познаний интересных.

– Как же нет? А ты? Такой,
коим в зеркале не виден:
весь – божественный покой,
светел, мудр и необыден.

– Ты придумала меня.
Для поэзии, не боле!
А любовь твоя, дразня,
восседает на престоле

и хохочет, что есть сил,
надо мной, кто больше слова!
Бог из крови замесил
да из слёз меня, земного!

– Но вначале было...
– Да!
Слово было, и о Боге,
кто, желанья людям дав,
жизнь реальную в итоге

оправдал. И я хочу
быть любимым и желанным
не словами. По плечу?
Иль не входит счастье в планы?

– Счастье, милый, всё внутри.
И другого мне не надо.
Лучше в зеркало смотри!
Что ты видишь? Перепады

настроенья, крики, брань,
нарциссизм, упрямство, лживость,
эгоизм... Ну, в общем, дрянь.
– Да? И всё?
– Ещё плешивость.

– Ах ты... Всё! Довольно! Брысь!
На себя взгляни, крутая!
– Вот поэтому я ввысь
лишь с душой твоей взлетаю.

А душа твоя – нежна,
и любить умеет тоже.
– Но хочу...
– А что она
хочет? Иль хотеть не может?

– Может!
– Тише, не кричи.
– Ей нужны к Тебе ключи.


2
– Есть ключи. Их семь. И ключик,
тонкий, небольшой.
От поэта – ключ получен.
И давно. Душой.

– Кто ж на очереди?
– Леди.
– Женщин – я люблю.
– А железных любишь вредин?
– Якорь – кораблю?

– Я такой гигантский якорь –
плаванье забудь!
И не может быть двоякой
никакая суть.

Если ты со мной – то всё, что
было до, – на дно.
– То бишь, спрятать?
– Что несёшь ты?!
Утопить!
– Но...
– Но?

У-то-пить!
– Но есть же вещи...
– Нет вещей! Любовь!
 Вот тот штиль, что стать зловещим
может в миг любой.

– А, я понял. На замочке
рот всегда держать.
– Точно так!
– А в одиночку
можно возражать?

– Нет, конечно.
– Нда... Кораблик.
Не бумажный?
– Нет!
– Я уж думал – те же грабли.
– Леди – не поэт.

Я – железная царица:
не согнуть в дугу.
Хочешь быть со мной – смириться
должен.
– И в долгу

жить всю жизнь – за что, не зная.
– Да за то хотя б,
что задача непростая –
уберечь от баб!

– Что от них беречь, когда мне
счастье – ты одна?
– Да, пока романчик давний
не всплывёт со дна!

– Вот фантазия больная!
Кто ж пойдёт на смерть?
А вот с берега... Не знаю,
могут и посметь.

Виден с берега едва ли
якорь за бортом.
– Всех убью! Чтоб не всплывали!
– Вот и я о том.

– И не смели чтоб! Запомни!
Разнесу в куски!
И тебя! Хоть стать потом мне
ржавой от тоски!

– Тщетно с логикой «железной»
спорить, и смешно.
Как смешно и бесполезно
оживлять бревно.

– Что?!
– Есть опыт.
– Рот закрой свой!
– Знаешь, этот ключ
мне не нужен. Лишь расстройство
от него.
– Не мучь

никого из нас тогда ты –
уплывай скорей!
– Может, ключ мне дашь когда-то
от других дверей?


3
– Открыта дверь, голубоглазый.
Входи. Но выхода здесь нет.
Мои причуды и проказы
в тебе такой оставят след,

что будешь вечно гнаться – следом! –
за чародейкою – за мной,
и падать в ноги, веря слепо,
что нет на всей земле иной.

– Колдунья, нет такой в помине,
как ты! И знаешь ли, скажи,
что ты – родник в моей пустыне,
а все иные – миражи?

– Ах, мне ль не знать, голубоглазый,
что нет в пустыне родника!
Мои прельщенья и экстазы –
мираж в ночи, наверняка.

Но, поутру открыв глаза, ты,
всё той же жаждою томим,
поверишь в то, что сном внезапным
ты свой родник отдал другим.

– Колдунья, полно! Я не верю
твоим пугающим речам.
И ключ просил от этой двери
не для того, чтоб по ночам

с тобой беседовать жеманно
о роднике, о мираже.
Ужель не видишь, как желанно
мне то, что... Отдано? Уже?

Кто этот дьявол? Отвечай мне!
– Мужчина. Вроде бы. Добёр.
– Добёр? Ха-ха! Не добр, случайно?
Иль он бобёр? Попёр! Допёр!

И подкопался! И плотину
состряпал, мерзостная тварь!
На роднике! Моём! Скотина!
А что же ты, поэт, словарь

не навещаешь? А, бобрунья?
Иль нет того, кто был бы добр?
– Я не поэт сейчас – колдунья.
А муж мой – не бобёр, а бобр.

Сгрызает – всё! Сгрызёт и ногу,
и то, что рядом. 
– Что за вздор!
Как пошло! Глупо! Как, ей-богу,
ты немудра!
– А ты мудёр? 

– Да я стократ тебя мудёрей!
Тьфу!.. Что ты юбку задрала?
Колдунья... я, конечно, в споре
сильней, но... ножка... так бела!

Не ножка это – счастья кубок,
любви покрытый белизной!
И верю слепо... Верят губы,
что нет на всей земле иной.

Позволь, колдунья роковая,
напиться, пусть хоть миражом!
Ещё, ещё приоткрывая...
что ножки – выше этажом!

В глазах темнеет... Или это...
О, наслаждение! Дана
мне эта ночь белейшим светом!
Как жаль, однако, что одна.

Ведь завтра – в путь, увы. И дело,
и люди ждут. Но все дела –
ничто в сравненье с ножкой белой!
Колдунья...
– Да. Она бела.

И нить бела, голубоглазый,
что жизни чёрное сукно
необходимостью отказов,
увы, расшила, и давно.

– Но...
– Странник! Есть знаменье свыше.
На чёрном небе – карандаш,
изогнут в месяц белый, пишет:
«Не родники, а ты – мираж!»


4
– Ну, нет. Ты издеваешься!
Смеёшься надо мной!
И смехом прикрываешься!
– Конечно, мой родной.

Ведь смех – моё убежище.
Спасительный подвал –
от слёз и боли режущей,
что ты мне даровал.

Уход, приход обратно и
опять уход, опять...
То жёны, то развратные...
– Да ты сама как... Ладь!

Сама с собой! Ты мечешься –
а я в том виноват!
Калечишься – «колечишься»
который раз подряд?!

– Колечки – не уздечки мне.
– Так что ж ты мне – про боль?
Страдает – сука течкою,
в любви – страданий ноль,

когда она божественна.
Не ты ль сказала так?
– Не я. Поэт, естественно.
А он, поэт, – дурак.

Лежит себе на печке и
бредятину несёт:
«Страдает – сука течкою,
любовь – течёт и всё!»

Куда течёт?  Не в Лету ли,
божественная? Нет?
Рукой-то к пистолету и
к петле всё льнёт поэт.

– Не знал.
– А знать тут нечего!
Забудь. Всё ерунда.
Пойдём сегодня вечером
куда-нибудь?
– Куда?

– Ну, ты – к жене-красавице,
а я – к мужьям.
– Чужим?
– Мне б со своими справиться!
Смотри, каков режим:

один, второй, позавтракать
на третьем, и обед
с четвёртым.
– Дать по заднику
тебе б, да силы нет –

ушла на безобразие
да глупое враньё!
– На чьё?
– Не ясно разве нам?
Конечно, на твоё!

– Не врушка – хохотушка я!
Мне клавиши – мужья.
– И паспортный – игрушкою?
– Скорей, курком ружья.

– Всегда на взводе, видно, он.
– Об этом не хочу.
Я, если что обидное
стреляет, – хохочу.
   
– Я думал, беспричинно ты,
лишь палец покажи.
– Те пальцы – перочинные
судьбы моей ножи.

Но мне – всё фиолетово.
Сама себе – ничто.
Поэту вот – поэтово:
сознанья решето.

Зачем, и вправду, весь ему
реальной жизни сор?
А мне с тем сором – весело.
И мы живём без ссор.

Ничто с Ничем не ссорится.
А ты – завяз в войне:
с ничтожною бессонницей,
что шепчет обо мне.

– О дуре, что не лечится!
– А разве я больна?
Ведь дурость схожа с нечистью –
не понята она.

– Тут что-нибудь поймёшь в тебе!
При чём тут силы зла?
И Бог – не понят. Что ж теперь,
похож он на осла?

– Неглупое животное.
Упрямое, и всё.
И Бог упрям.
– Так вот оно:
божественный осёл!

– Ха! Правду безотчётно ты
про суть свою изрёк! 
– А ты... ослиха чёртова!
Ослятины кусок!

– Ха-ха! Поешь ослятины!
Смотри, не подавись!
– Тошнит! Уже! От вмятины
в мозгах твоих!
– Катись!

К жене своей! Разумнице!
Без вмятин, без греха!
Всего не образуется
из ничего!
– Ха-ха!

– Смеёшься? Ты? Ну, надо же!
Комедия!
– Смешно,
что мне казалось радужным
бесцветное... кино!

– Ха-ха! Смешно! Воистину!
Бесспорно! Как «прощай»!
– Прощай.
– Ха-ха! Катись ты на...
И ключ мне возвращай!

...Ключа коснулся этого
и – в дальние края.
А мне – всё семицветово!
Эх, дура, дура я.


5
– Играем дальше, милая?
– Играем.
Спасибо, что вернулся. Наконец.
А этот ключ, возможно, – ключ от рая,
где умным нам – не бегать от сердец.

– Во что ж играем, милая?
– Пожалуй,
нам в логику сыграть давно пора.
Рассмотрим факт: детей я нарожала,
от всяческих мужей, и от пера.

– Стихи отбросим, милая.
– Покамест.
Но, бог мой, ты не знаешь, как перу
я отдаюсь в ночи! Какая гадость –
в чернилах просыпаться поутру!

– Ты фигурально, милая?
– Буквально!
Представь хоть на минутку: ночь, постель,
но я не сплю, всё думаю, а в спальню
перо вдруг пробирается сквозь щель.

– И что же дальше, милая?
– Вдруг вижу:
скрипучее, как старые мозги,
перо в кровать влезает и бесстыже
проскальзывает в ног моих тиски.

– Фу, это слишком, милая!
– Так точно!
И я его, за кончик хилый, – хвать!
«Ты что ж, гадёныш, думаешь, что ночью
доступна всем подряд моя кровать?»

– Ну, может, хватит, милая?
– «Да хватит
бревном тут притворяться! – мне в ответ. –
Неужто есть какой-то толк в кровати,
где места для чудес желанных нет?»

– Ну, просто мультик, милая!
– Пока я
пытаюсь аргумент сыскать, перо –
чик-чик-чирик, меж ног-то. Дрянь такая.
И прочь бежит, развратник-фигаро!

– А ты – в чернилах, милая?
– В чудесных!
Наутро, в основном, когда рожать
необходимо: чуду слишком тесно
в межляжечной чернильнице лежать!

– Какая мерзость, милая!
– Ещё бы!
Влетаю в кабинет, и – чёрт возьми! –
что вижу? Спит насильник истощённый!
И лыбится! И стол слюнявит! Змий!

– И ты – наотмашь, милая?
– К чему же?
Храпящее перо беру за зад
и носом в расчудеснейшую лужу! –
«Плати теперь стихами за разврат!»

– И много платит, милая?
– Томами!
И всё не образумится перо:
как ночь – так шмыг в кровать! Но, между нами,
такое худо – лучше, чем добро.

– Пером тем стать бы, милая...
– Ни слова!
Мы в логику играем нынче. Да?
А то, что изменить мы не готовы, –
логично не тревожить. Никогда.


6
– Давай, подруга, выпьем, что ль?
– Давай, мой друг. Давай.
– За жизнь, в которой смех и боль –
единый каравай!
(Дзынь!)

– За то, чтоб поровну куски
делились на двоих –
с приправой счастья и тоски,
питающей мой стих!
(Дзынь!)

– За то, чтоб не были стихи
единственным мостом
меж горько-сладких двух стихий:
«когда-то» и «потом»!
(Дзынь!)

– Чтоб не сводил времён замес
земных укусов яд
и яд лобзающих небес –
в безумья аромат!
(Дзынь!)

– За то, чтоб, пахнущий землёй
и небом, наш союз
развеял крошевом-золой
обманов жгущий груз!
(Дзынь!)

– Чтоб не был дымом-миражом
от искренности ключ,
что от мужей укрыл и жён
реальное «Люблю»...
– Ччч!
(Дзынь!)

– За то...
– Чтоб утром ты, трезва,
припомнила точь-в-точь,
какие вкусные слова
спекли мы в эту ночь!
(Дзынь!)


7
– Убаюкай хмельную девочку.
Поцелуй меня в лоб, да в темечко,
покачай на руках,       
о судьбе мне напой,
да пусти в облака,
за судьбой.
               
– Кто б меня убаюкал, пьяного
да измученного изъянами
в партитуре судьбы,
что я сам написал,
испросить позабыв
небеса.

– Коли песня твоя неправедна,
мимо нот и ключей неправильных
ты пройди, отыскав
то, что небом дано,
да что пела тоска,
заодно.

– Ах ты, глупый ребёнок, маленький...
Ты не знаешь: судьба – не паинька!
Непокорна, вредна,
и, как память рубца,
неизменна она,
до конца.

– Не хочу больше спать! Не стану я!
Переставлю я всё местами да
партитуру твою
изорву, истопчу!
И судьбу пропою –
как хочу!

– Не игрушка – судьба, пойми же ты!
И не крики, гортанью выжаты.
Не заглушишь, рукой
не сомнёшь, не порвёшь,
не убьёшь, и другой
не найдёшь.

– Что ж за горюшко несказанное...
Ну, давай посмеёмся заново!
Или просто – вдвоём,
о судьбе позабыв,
на руках мы уснём 
у судьбы!

– Посмеялись с тобой довольно мы
над невзгодами да неволями.
И судьба мне – уснуть
не с тобою. Прости.
Не обманешь свой путь.
Отпусти.

– Ты обманщик! А я поверила!
Этот ключ я к судьбе примерила.
Я зарежусь! Ключом!
Разведу им мосты!
Не судьба – палачом,
только ты!

– Ах ты, глупый ребёнок... Разве я
так жесток, что от безобразия
не сберёг твой очаг?
Там ведь – счастье рекой.
Там тебя по ночам
ждёт другой.

– Партитуру судьбы – придумали.
Я прильнула к другому, – дура ли? –
чтобы петь, а не меч
дать любви, что, мирской
став, могла бы рассечь
твой покой!

– Что ж, спасибо, хмельная девочка.
Поцелую – и в лоб, и в темечко.
Да пойду. Не реви.
Что мешает любви –
истопчи, изорви.
И живи.


7 с половиной

– Легко уходить, наверно,
когда ты уверен: прав! –
Навек, от звериной скверны,
ногами её поправ.

«Живи». Это слово оземь
ты костью швыряешь. Мне.
Пусть им поживится осень!
Грызёт! До крови в десне!

И злобно крушит, на части –
со смехом – его дробя! 
Кусками бросает в пасть и
изжёвывает – тебя!

Но осень – не я, волчонок,
что съёжился от дождя,
потупившись обречённо,
ни в жизнь и ни в смерть нейдя.

Ранимый зверёк, и тоже
упрямый – с тобою схож.
Но выпрыгну всё ж из кожи,
из тысячи волчьих кож!

Чтоб только ты шёл навстречу,
чтоб только не смерть, а жизнь!
Прошу тебя, человече:
пожалуйста, покажись!

Ну, где же ты? Где? Молчишь ты.
Боишься моих клыков.
Ты, может, ещё мальчишка,
хоть вырос до облаков?

А впрочем – стары мы. Оба.
Я – в том, что желаю жить,
а ты – в том, что видишь злобу
в отчаянных звуках лжи –

поэта, железной леди,
колдуньи и прочих дам.
Но, слушай, есть ключ последний –
малюсенький. Брось к чертям

все связки словес колючих,
и выброси все ключи,
оставив лишь этот ключик.
Пожалуйста, приручи!

Я буду стараться, очень,
звериных кровей дитя,
задавливать злобу волчью,
доверье приобретя!

Не веришь... Прости за то, что
природой – рождён твой страх,
а воем моим истошным –
безмолвья удары в пах.

Прости, что, от боли корчась,
клыками держусь за край
земли, для которой кончусь
вот-вот я. Но не карай

надежду! Взгляни мне в очи –
в них мокрого неба дрожь
и нежность, совсем не волчья.
Пожалуйста, обнадёжь!

И выжить возьми – под крышу,
какую-нибудь, прошу.
Ну, будь человеком! Слышишь?
Я, честно, не укушу!

А страшно – в цепях я буду.
И глубже стократ, чем тишь,
я буду молчать, покуда
ты сам не заговоришь.

Я буду тебе чем скажешь:
подушкой, ковром, звонком,
фонариком, или даже
набитым трухой щенком!

А мне... Мне почти не нужно
ответных твоих даров.
Хочу, чтоб с собою дружно
и с миром ты жил, здоров,

чтоб быть мне легчайшей кладью,
как будто меня и нет,
чтоб ты – иногда – погладил
звериного сердца свет.

И буду, инстинкт отторгнув,
добрейшей любви дитя,
лизать тебе лоб, с восторгом,
и пятки кусать, шутя.




Ноябрь 2012