Четыре всадника

                В чем соль вопроса в том и ответ


Пролог. Соль от слёз

В час, когда наступает полная тьма,

и притуплены зрение, разум и боль,

только чувствуешь кожей пространство,
               
                ума

ощущенья на нюх и на слух...

                то с тобой

пребывают четыре всадника тьмы

и скрежещут, и пляшут в шкафах

                и гробах,

и смеются, ругаясь, мол: «Вот они, мы!» -

жажда,
     голод,
           тоска и,
                конечно же,
                страх.

И вершат приговор недозрелых идей,

со звериным оскалом плюют в небеса.

Но всего... но того никому из людей

никогда не увидеть –

                ослепли глаза.

И упрямая боль нудно ноет, стуча,

дескать «вот, я, пришла,

                открывай поскорей!

И вообще, мой приказ – Влево!

                Вправо!

                Молчать!!!

Нет!

    Кричать!»

            И кричу все сильней и сильней.

Я от голода вою, и жажда меня
             
Мучит,

       хлеще кнута рвет тоска в лоскутах.

И в такие минуты

               полцарство коня

                недостойно!

И топчет копытами страх.

Вдруг сжимает стальная петля темноты...

И просвета не видно в проломе пустом...

Где же ангелов пенье?!

                Моленье святых?!

И, скорей всего дело не в этом,

                а в том,

что, привыкшие к тьме,

                как узнают про свет?!

И пусть каждого мучит единый вопрос

– только в том

               и быть может бесценный ответ:

в чём созиждется свет,

                в том и есть соль от слёз.


Всадник 1. Жажда

Это странное чувство — я не успел

доползти, дотянуться, добраться рукой

до порхающих бабочек, кончиков стрел...

хотя все это странно, и точно — на кой?!

Да! Зачем же мне стрелы ловить и в силок

загонять махаона, ну в точь, как коня?

Но я скован желанием. Этот замок

до конца не испить. Жажда мучит меня! 


И в мучительной жажде я делаю то,

отчего прежде всех претерпел, пострадал.

Впрочем, может быть это — законный итог,

неизбежный, быть может, гонки финал.

Я припал к неизбежности ниц и шепчу:

«Дай напиться я жажду! Не вынесу дня»

Да и ночь в плену тех же мечтаний и чувств...

Жажда мучит меня! Жажда мучит меня!


Так остаться ль на пике потресканных губ,

или тихо сказать — «прокляни же, сдаюсь!».

Но желание — бог мой и мой душегуб,

и от этого лечат лишь радость и грусть.

И всё так же ловлю трассы бабочек-стрел,

и всё так же боюсь я себя, как огня.

Но покуда я цел, но пока уцелел

эта жажда все так же сжигает меня.



Всадник 2. Голод

Когда-то все так же было у них –

росли, подражая старшим,

но резко бравурный рассыпался стих,

стирая различья на марше.

Тогда заревет упрямая боль,

и разум мелко наколот,

и волею случая тысячи воль

как ржа пожирает голод.

Когда-то они не умели кричать,

как рыбы в безликой стае

и глухонемым знаками вспять

время вернуть попытались.

Тогда им ответят их божества,

в их сердце гнездится холод,

их память безумствует, хоть и права,

их судьбы свершает голод.

Когда-то они тихо плелись

за первою майской наградой,

им вечной казалась их бренная жизнь,

другого им было не надо.

Тогда им останутся вечер и ночь,

и в горло рожь или солод...

Он был чей-то сын, она – чья-то дочь,

но их обезличил голод.



Всадник 3.Тоска

Мне кажется, сойти с ума

вернее от тоски

когда привычкой кутерьма

сжимает, как тиски.

Когда заутренний туман

прессует, и томит

небесный океан,

и люстры свет саднит...

И режет рваной раны гной,

а пульс, как в унисон

ему долбит, и злую роль

играет свежий сон.

В тот мрачный час я боль свою,

что ноет и гнетет,

как песню плакальщиц пою,

словам теряя счет!..

И взгляд родной вливает яд,

и, гладя, бьет рука...

Так, уготованный мне ад

я назову тоска.



Всадник 4.Страх

Боязнь не проснуться,

тревога не успеть...

И где-то там, за дверью

ловец раскинул сеть.

Дыханье сперло, тесно

в мятущейся груди,

и где-то там, за дверью,

ждет кто-то впереди.

Усталую надежду

уже ничто не ждет.

А кто-то там за дверью

ждет ночи напролет.

Мозаикою страха

и суетой огней

тот, кто еще за дверью

вершит свой путь во мне.

В меня уборным текстом

несется чья-то тьма,

а кто-то полагает,

что я лишён ума.

Безумного Лавкрафта

читаю лепестки.

А кто-то там за дверью

всё ждёт мои шаги.

И что же этот кто-то

Торопиться постичь?

Он будто не охотник,

а я уже не дичь.

И все остатки страха

мои давно на нем.

И с ним на пару вместе

умрём или убьём.

А может просто это

остаточный рефлекс

на судорогу света...

Но только где-то здесь

на линии сознанья

и в глубине души

привычка мирозданья

отметиться спешит.


Эпилог. Парутивное предчувствие

Так вот она – соль – стародавний мотив

странной молитвы отчаянных душ,

стоящих во тьме, обо всем позабыв,

где хуже, где лучше, а в общем – где уж?

Но камни, что верно пророчат им путь,

отнюдь не солены, их сладостен вкус.

И эти идут всё, куда бы ни будь,

навешав на плечи нелёгкий свой груз.

И знаками, те, что устали молчать

их предупреждают: «Опасно кругом! »

Всё ждут, вдруг откроется снова печать

и новый проклятий начнется агон.

Седеют виски у торопящих жизнь,

мелькают огни у горящих в бреду

и те, что однажды за всё отреклись

готовят могилы, хоронят мечту.

И в смысле копаться и небо просить:

«Прости и помилуй! Изъязвился весь»

И то вековечное – быть иль не быть,

готовит свою сладострастную месть.

На старой гравюре великим умом

запечатлены те, кому предан мир.

Возможно, все это останется сном,

иллюзией, жадно охочей до вир.

Но не погубить в человеке лишь, то

что дух его принял однажды навек...

Четыре посланца, четыре ничто...

И это не твой удел, человек!