Сокровища Востока

Софья Каганович (Софья Львовна КАГАНОВИЧ — зав. кафедрой теории и методики об-щего образования Новгородского регионального центра развития образования).


Наверное, все согласятся с тем, что понятие “зарубежная литература” ассоциируется у большинства из нас лишь с европейскими именами: Гомер, Шекспир, Сервантес, Гёте, Байрон… Этот “европоцентризм” закономерен: он идёт от сложившейся традиции школь-ных и вузовских программ. Ни одно имя восточного классика не упомянуто в стандартах по литературе даже профильного уровня, даже курсивом — для необязательного чтения!

Между тем ещё Н.Карамзин утверждал, что “творческий дух обитает не в одной Европе; он есть гражданин вселенной”.

“Россия по самому своему географическому положению могла бы присвоить себе все со-кровища ума Европы и Азии — Фирдоуси, Гафис, Саади, Джами ждут русских читате-лей”, — писал В.Кюхельбекер1. К сожалению, ждут до сих пор…

На наш взгляд, хотя бы беглое знакомство с творчеством Фирдоуси и Саади, Омара Хайя-ма и Хафиза, некоторых других восточных поэтов, так же как с искусством Китая и Япо-нии, должно стать одним из критериев уровня общей культуры современного человека.

Больше того. В силу многих причин русская литература на протяжении веков развивалась в тесном взаимодействии с географически близкими культурами и литературами восточ-ных — мусульманских — народов, входивших в состав Российской империи, и взаимо-действие это было весьма плодотворным, оно обогащало русскую литературу как темати-чески, так и художественно. Наше знание и понимание русской литературы — творчества Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Фета, Бунина, Есенина и многих, многих других — могло бы быть более объёмным и глубоким, если бы мы обратили внимание на то, какое место в их художественном мире занимал Восток. И тем более — если бы мы ближе по-знакомились с самой этой инонациональной культурой, так не похожей на привычную ев-ропейскую, развивавшейся по своим, отличным от известных нам художественных зако-нов.

Разумеется, содержание современного образования и так перенасыщено, и речь не может идти о подробном изучении творчества того или иного зарубежного — восточного — ав-тора в рамках двух-трёх часов, отведённых на литературу в базисном учебном плане. Мы хотим обозначить некоторые возможности, которые позволят ввести этот дополнительный материал в процесс повседневной — как учебной, так и внеучебной — работы, найти те аспекты и моменты, когда интерес к восточной литературе и — шире — к культуре может возникнуть у учащихся “изнутри”, спонтанно, при изучении программного материала, при внимательном прочтении того или иного произведения русского классика.

Прежде всего, это может быть столь востребованная сегодня проектная деятельность. Те-мой проекта может стать любое, даже беглое упоминание имени, образа, мотива, связан-ных с культурой и литературой Востока, при изучении той или иной темы программы.

“Иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал” — эта строка из «Евгения Онегина» стала уже крылатым выражением. А кто такой Сади (точнее — Саади)? Когда он жил, где и по какому поводу он это сказал?

Есть у Пушкина стихотворение «Из Гафиза» — и снова тот же вопрос: кто это — Гафиз (в современной транскрипции — Хафиз), чем привлёк он внимание великого русского по-эта?

“Слог восточный был для меня образцом…” — пишет Пушкин своему другу П.Вяземскому о работе над поэмой «Бахчисарайский фонтан»2. Наверное, небезынтерес-но выяснить, что это за особый “слог восточный”, если он мог стать “образцом” для Пуш-кина, если образы, традиционные для этого “слога”, нередко встречаются как у самого по-эта, так и у многих его современников и последователей. Кстати, самостоятельным зада-нием может стать даже просто поиск такого рода образов (“соловей и роза”, “мотылёк и свеча” и т.п.) в поэтических произведениях Пушкина и Лермонтова, Фета и Есенина и многих других русских поэтов разных эпох.

“Быть может, небеса Востока меня с ученьем их пророка невольно сблизили…” — читаем в известном стихотворении Лермонтова «Валерик» (обязательном для изучения). Рождён-ный этой строкой интерес к “ученью их пророка”, то есть к мусульманской религии, к Ко-рану, может не только расширить культурную компетенцию учащихся, но и стать одной из ступенек формирования толерантности, терпимости к иным религиозным воззрениям.

Кладезем для исследовательского поиска могут стать «Персидские мотивы» Есенина, изо-билующие именами, мотивами, образами, связанными с восточной классической поэзией. “Спой мне песню, моя дорогая, ту, которую пел Хаям”, “Шёпот ли, шорох иль шелест — нежность, как песни Саади”, “Голубая родина Фирдуси”… А какие песни пели Омар Хай-ям и Саади? Почему они так заворожили русского поэта? Кто такой Фирдуси (сегодня мы говорим — Фирдоуси), волшебная родина которого своей “песнею соловьиной” затмила на какое-то время для Есенина родную “волнистую рожь при луне”? Наверняка найдутся любознательные старшеклассники, которые захотят найти ответы на все эти вопросы.

Кроме проектной — исследовательской или поисковой, большей частью внеучебной — деятельности, работа в том же направлении может вестись и непосредственно на уроках литературы.

Так, обратившись в 7-м классе к теме «Героический эпос в мировой культуре», можно хо-тя бы упомянуть не только о «Калевале» (как рекомендует документ Минобрнауки «При-мерная программа основного общего образования по литературе»), но и о таком великом произведении, как «Шахнаме» персидского поэта X–XI веков Фирдоуси. А заодно — по-знакомить, хотя бы в нескольких словах, с биографией этого “Гомера Востока”, с леген-дами, связанными с его именем3.

«Шахнаме» — это героический эпос, по своему объёму (120 000 строк) в несколько раз превосходящий «Илиаду» и «Одиссею», вместе взятые. Фирдоуси писал её тридцать лет! По преданию, правитель Ирана, при котором Фирдоуси завершал свою эпопею, обещал заплатить поэту по золотому динару (денежная единица в древней Персии) за каждое дву-стишие (бейт). Но, увидев колоссальный объём творения, не выполнил своего обещания. Обиженный поэт тут же написал острую «Сатиру на султана Махмуда», после чего выну-жден был скрываться от гнева правителя и умер в безвестности и нищете. (Этот почти сказочный сюжет обыграл в стихотворении «Приданое» Д.Кедрин.)

Само название — «Шахнаме» (в переводе «Книга царей») — говорит о том, что задумы-валось произведение как гимн правителям своего времени — шахам Ирана. На самом деле это описание многовековой истории древнего Иранского царства, описание, в котором ре-альные имена и исторические события более позднего времени смешались с легендами и мифами далёкой древности. И хотя у эпопеи есть конкретный автор, на самом деле она вобрала в себя множество “бродячих” фольклорных сюжетов разных народов (персов, тюрков, древних греков) — часть из них хорошо знакома детям по сказкам и былинам. Например, известный мотив убийства отцом своего неузнанного сына, встречающийся как в фольклоре разных народов (от кельтского эпоса до русской былины), так и в художест-венных произведениях, составляет основу «Сказания о Рустаме и Сохрабе» — наиболее известной части «Шахнаме».

Можно познакомить детей с этим сказанием в современном переводе В.Державина, а в классах с углублённым изучением литературы предложить сравнить этот перевод с пере-водом В.А. Жуковского. Далеко не все знают, что этот поэт, заложивший основы русского художественного перевода и известный как переводчик немецкой и английской поэзии, в конце жизни обратился к восточному эпосу.

Наиболее известное сегодня восточное имя — Омар Хайям. Его философские и афори-стичные, глубокие и остроумные четверостишия с своеобразной, всегда одинаковой риф-мовкой ААБА (этот жанр называется рубаи) стали настолько популярны, что перекочева-ли из поэтических сборников в праздничные тосты и открытки.

Тем интереснее будет узнать, что в своё время (XI–XII века) этот великий восточный по-эт-философ был славен вовсе не своими рубаи, что стихотворство было всего лишь “хоб-би” для знаменитого учёного! “Царь философов Востока и Запада”, “Учёнейший муж ве-ка” — так называли его современники. Благодаря тому что Омар Хайям был действитель-но профессиональным астрономом и умело составил свой звёздный гороскоп, мы точно знаем дату его рождения (единственного из древних поэтов!) — 18 мая 1048 года. По кос-венным свидетельствам (сам научный трактат Хайяма «Проблемы арифметики» не сохра-нился), именно он первый вывел формулу, известную как бином Ньютона.

Г.Гулиа в своей книге «Сказание об Омаре Хайяме» приводит легенду о том, как молодой поэт приехал к великому Омару Хайяму учиться мудрости и поэтическому мастерству, но увидел перед собой астронома и математика. На вопрос юноши: “Тот ли ты поэт, которого я ищу?” — Омар Хайям ответил: “Поэта судит только время… Только оно присваивает ему это великое имя”.

Время свой суд свершило, и сегодня всем известно великое имя поэта Омара Хайяма, его глубокие философские стихи.

* * *

Приход наш и уход загадочны — их цели
 Все мудрецы земли осмыслить не сумели.
 Где круга этого начало? Где конец?
 Откуда мы пришли, куда уйдём отселе?

* * *

В этом мире глупцов, подлецов, торгашей
 Уши, мудрый, заткни, рот надёжно зашей,
 Веки плотно зажмурь — хоть немного подумай
 О сохранности глаз, языка и ушей.

* * *

Я в мечеть не за праведным словом пришёл,
 Не стремясь приобщиться к основам пришёл,
 В прошлый раз утащил я молитвенный коврик,
 Он истёрся до дыр — я за новым пришёл.

* * *

Лучше с милой красавицей быть и с вином,
 Чем молитвой себя изнурять и постом,
 Если правда, что в ад отправляют влюблённых,
 Что мне делать в раю — безнадёжно пустом!

Существует множество переводов рубаи Хайяма на русский язык. Одним из интересных исследовательских заданий может стать сопоставительный анализ разных переводов од-ного и того же стихотворения: такой анализ позволит понять всю глубину и многознач-ность творчества Хайяма и всей восточной поэзии.

Вот один из возможных примеров такого сопоставления.

Подстрочный (то есть дословный) перевод:

Мы — куколки, а небо — кукольник
 (Это истинно, а не иносказательно).
 Мы поиграем на ковре бытия
 И попадём снова в сундук небытия друг за другом.

Перевод Владимира Державина:

Кто мы? Куклы на нитках, а кукольник наш — небосвод.
 Он в большом балагане свое представленье ведёт.
 Он сейчас на ковре бытия нас попрыгать заставит,
 А потом в свой сундук одного за другим уберёт.

Перевод Николая Стрижкова:

Будет прав, кто театром наш мир назовёт,
 Все мы — куклы; а кукольник — сам небосвод.
 На ковре бытия он нам даст порезвиться
 И в сундук одного за другим уберёт.

Перевод Георгия Плисецкого:

Мы — послушные куклы в руках у Творца!
 Это сказано мною не ради словца.
 Нас по сцене Всевышний на ниточках водит
 И пихает в сундук, доведя до конца.

Казалось бы, все переводчики достаточно точно передали смысл оригинала. Но каждый из них привнёс в свой перевод частицу собственного восприятия философии жизни. И если Н.Стрижков сохранил не только замечательную метафору “ковёр бытия”, но и само лёг-кое, “детское” восприятие жизни и смерти (“он нам даст порезвиться”), то В.Державин и Г.Плисецкий усилили трагическое звучание четверостишия, определив мир живых как те-атральную “сцену” (Г.Плисецкий), даже — ещё жёстче — как “большой балаган” (В.Державин), где всё зависит лишь от воли Творца-Режиссёра. Больше того, эпитет Г.Плисецкого “послушные куклы в руках у Творца” поворачивает эту философскую тему бренности земной жизни ещё одной стороной и позволяет отвлечься от премудростей вос-точной поэзии и поговорить со старшеклассниками о пределах человеческой свободы и несвободы…

Среди гениев Востока, которые “ждут русских читателей”, В.Кюхельбекер назвал Саади. Неоднократно упоминал это имя и Пушкин. Этот персидский классик был чрезвычайно популярен в Европе в начале XIX века: переводы его лирических стихотворений, а ещё чаще — притч и басен, воплощавших в себе всю мудрость средневекового Востока, появ-лялись в журналах «Московский телеграф» и «Современник», «Сын отечества» и «Гала-тея», во многих других печатных изданиях. До сих пор не устарела его гуманистическая философия, воплощённая в таких лирических строках:

Всё племя Адамово — тело одно,
 Из праха единого сотворено.
 Коль тела одна только ранена часть,
 То телу всему в трепетание впасть.
 Над горем людским ты не плакал вовек, —
 Так скажут ли люди, что ты человек?
 (Перевод К.Липскерова)

Саади родился в Ширазе в начале XIII века и прожил долгую (около девяноста лет!), пол-ную событий и приключений жизнь. В молодости он выбрал судьбу дервиша (по-персидски бедняк, нищий) — мусульманского монаха-проповедника. Он постигал законы жизни в странствиях по всему свету — от Индии до Северной Африки, побывал в плену у крестоносцев, познакомился с культурой и нравами разных народов. Лишь через двадцать лет вернулся он в родной Шираз и остаток жизни посвятил художественному творчеству, воплощая в своих произведениях обретённую за много лет мудрость.

Наиболее знаменитые произведения Саади — «Гулистан» («Сад роз») и «Бустан» («Пло-довый сад»). Сами названия их символичны: это книги жизни — её весны и осени, юности и зрелости, молодого цветения и осеннего подведения итогов4. Эти книги — как бы сре-доточие обретённого к старости жизненного опыта. Они назидательны, но не скучны, так как мудрые советы выражены в форме притч, басен, остроумных коротких рассказов с за-нимательными сюжетами; многие из них с интересом читаются и сегодня и вполне могут быть предложены школьникам для обсуждения каких-либо нравственных проблем.

Вот, например, новелла «О Лейли и Маджнуне».

Одному из арабских царей рассказали историю Лейли и Маджнуна, поведали о безумии его, о том, как при всех своих совершенствах и красноречии ушёл он в пустыню и выпус-тил из рук поводья воли. Повелел царь, чтобы привели Маджнуна, и начал бранить его: “Почему, отказавшись от чести быть человеком, стал ты жить, как животное, и забыл че-ловеческий образ жизни?” Застонал Маджнун и сказал:

Меня за страстную любовь друзья корили, как могли,
 Они простили бы меня, когда б увидели Лейли.

Захотелось царю посмотреть на красоту Лейли, чтобы проверить истинность его слов и узнать, каков же облик той, которая вызывает такое смятение. И повелел он, и стали ис-кать её, и ездили по арабским племенам, нашли и привезли её к царю во дворец. Взглянул на неё царь и увидел смуглую девушку слабого телосложения. Ничтожной показалась она ему, потому что последняя из рабынь его гарема превосходила её красотой и прелестью. Понял это Маджнун и молвил: “О царь, надо глядеть на красу Лейли очами Маджнуна, и тогда её созерцание до глубины потрясёт твою душу” (перевод И.Брагинского).

Познакомив старшеклассников с этой новеллой, можно поговорить не только о высоком смысле настоящей любви — столь актуальной для этого возраста теме, — но и о самом сюжете. Лейли и Меджнун — это восточные Ромео и Джульетта: легенда о двух влюблён-ных из враждующих племён широко известна и на Востоке, она лежит в основе сюжетных линий в поэмах Низами, Джами, Навои и многих других восточных классиков.

Говоря на уроках литературы и мировой художественной культуры об эпохе Возрожде-ния, мы опять-таки имеем в виду Возрождение европейское. Однако учёные давно уже установили, что культура всего человечества развивается по единым законам и что на Востоке было своё Возрождение (см. работы В.Жирмунского, Н.Конрада и др.). Вольно-любивый дух этой эпохи, “крамольную” для своего времени идею величия и свободы че-ловеческой личности ярче других выразил ещё один персидский классик — великий ли-рик ХIV века Хафиз.

Это о нём сложена знаменитая легенда, отразившая извечную коллизию “поэт и царь”, “художник и властитель”. В одной из газелей Хафиза (газель — особый жанр персидской поэзии) есть такие строки:

Ради родинки смуглой одной, одного благосклонного взгляда
 Я отдам Самарканд с Бухарой и в придачу — богатства Багдада!

По преданию, великий завоеватель Тамерлан (Тимур), услышав однажды эти строки, раз-гневался и повелел привести к себе поэта. “Я завоевал полмира своим блистающим ме-чом, я разрушил тысячи селений и областей, чтобы украсить Самарканд и Бухару, жемчу-жины моего царства, а ты, ничтожный, готов их продать за родинку какой-то ширазской тюрчанки!” Нищий поэт поклонился властителю и, указав на своё рубище, ответил: “О повелитель мира! Взгляни, до чего меня довела моя расточительность!” Тимур оценил остроумие Хафиза и сохранил ему жизнь.

“Хафиз” в переводе с арабского означает “читающий наизусть Коран”. Эта почтенная профессия существует и сегодня. Какова же должна была быть популярность у поэта, на-стоящее имя которого было Шамсиддин Мухаммад, чтобы название его профессии стало его псевдонимом, а затем превратилось в синоним самого слова “поэт”!

Чем же заслужил он такую популярность? Чем “завоевал” он известность, “откликнув-шись” и в творчестве русских поэтов, от Пушкина до Есенина?

Достойный наследник Омара Хайяма, он воплощал в поэтических строках бунтарские идеи равноправия человека и Бога, воспевал земные страсти и живую красоту.

Эй, проповедник, прочь поди! Мне надоел твой нудный крик.
 Я сердце потерял в пути. А ты что потерял, старик?
 Среди всего, что сотворил из ничего Творец миров,
 Мгновенье есть; в чём суть его — никто доселе не постиг.
 Все наставленья мудрецов — лишь ветер у меня в ушах,
 Пока томят, влекут меня уста, как сахарный тростник…

Можно говорить о лирической наполненности поэзии Хафиза, о яркости и неповторимо-сти его образов, о музыкальности, напевности его стиха — газели Хафиза исполнялись певцами и потому были известны даже неграмотным, тем, кто не мог их прочитать. Не случайно с такой любовью и с таким мастерством переводил их А.Фет, чьи оригинальные стихи, как известно, отличаются особой, неповторимой мелодичностью. Мало кто знает, что Фет любил и знал восточную классику. Он перевёл на русский язык целый цикл лири-ческих стихотворений Хафиза, и перевёл настолько точно, проникнув в образную специ-фику, в национальную неповторимость поэтики, что один из его переводов до сих пор пе-чатается не только в числе его собственных стихов, но и в сборниках произведений самого Хафиза!

В царство розы и вина — приди!
 В эту рощу, в царство сна — приди!

Утиши ты песнь тоски моей:
 Камням эта песнь слышна! — Приди!

 Кротко слёз моих уйми ручей,
 Ими грудь моя полна, — приди!

Дай испить мне здесь, во мгле ветвей,
 Кубок счастия до дна! — Приди!

Чтоб любовь дотла моих костей
 Не сожгла — она сильна! — Приди!

 Но дождись, чтоб вечер стал темней!
 Но тихонько и одна — приди!
 (Перевод А.Фета)5

«Фет и Хафиз» — вот ещё одна тема, еще одна возможность организовать исследователь-скую работу школьников, заинтересовать их неведомым миром неповторимого “восточно-го слога”.

Мы не стремились в одной статье дать исчерпывающую информацию по заявленной теме. Это скорее “информация к размышлению”. И если те небольшие экскурсы в историю вос-точной поэзии в её взаимодействии с русским художественным словом дадут кому-то толчок, творческий импульс к дальнейшей работе в этом направлении, автор данной ста-тьи будет считать свою цель достигнутой.

Примечания

1 О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие // Мнемо-зина. 1824. Ч. 2. С. 42.

2 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1978. Т. 10. С. 107.

3 Прекрасный материал о биографиях и творчестве знаменитых восточных поэтов можно найти в книге: Брагинский И. От Рудаки до Джами. М.: Художественная литература, 1978.

4 О линиях связи с этой образной символикой Саади творчества А.С. Пушкина см.: Кага-нович С.Л. Обучение анализу поэтического текста. Методическое пособие для учителей-словесников. М.: Русское слово, 2006. С. 14–16.

5 Сопоставление этого перевода А.Фета с его оригинальным стихотворением «Шёпот, робкое дыханье…» см.: Каганович С.Л. Обучение анализу поэтического текста. С. 74–75.