Бабушка Уля

Моей бабушке 96 лет. На вопросы о ее возрасте она отвечает: «Я шышнадцотого года, дощещка (сынощек)»!). Она почти не умеет читать, а вместо «тяжёлый» и «тесто» говорит «чижолый» и «кесто», вместо «ф» классическое «хв», вместо «щ» - двойное «ш». Она любит смотреть китайские боевики, и в сценах драк вся превращается в слух и зрение, подается вперед, правая рука согнута в локте и сжата в кулак, и с каждым звуком удара непроизвольно тычет воздух влево и вверх. «Вот тебе, вот тебе!»
Последний раз я видел бабушку, когда она отмечала 90-летие. Она жила в рабочем районе города Томска в районе вокзала Томск-2. Дорога к ее дому пролегала среди стареньких избушек. В детстве они казались мне уютными и веселыми, у каждого был свой палисадник с цветами и деревом, заборчики свежевыкрашены и нарядны. Теперь заборчиков нет, вместо палисадников пыльные заросли осота и бодяка, подступающие к дороге, из-за зарослей еле видны покрытые многолетней грязью и сажей непрозрачные окна с паутиной. Под окнами в сорняках мусор, битое стекло, пластиковые бутылки и пакеты. Возле одного дома-барака слышится незнакомый неприятный запах. «Здесь наркотики продают», - объясняет сестра.
Тогда деградация улицы мне неприятно удивила, но бабушкин домик и дома вокруг него были по-прежнему аккуратными и ухоженными. У соседей напротив топилась баня. Другой хозяин ведрами носил уголь из кучи на улице в сарай во дворе. При встрече неприятный осадок совсем растворился. Знакомые запахи огорода и дома как машина времени унесли меня в далекие времена со скоростью, от которой закружилась голова. Много лет они хранились где-то в чулане памяти. Бабушка почти не изменилась. У нее мало седых волос. Когда она расчесывает их по утрам гребнем, сидя на кровати, то наклоняет голову набок, и волосы достают до пола. На потемневшей фотографии она выглядит как Нонна Мордюкова из «Молодой гвардии», да и Фадеев так же описывал Ульяну Громову. Кстати, зовут бабушку Ульяна Яковлевна. До прихода гостей было еще время, и мы много разговаривали. Мои вопросы разбудили в ней воспоминания, и она в промежутках между хлопотами по подготовке праздничного стола подбегала (!) ко мне и рассказывала какой-нибудь эпизод из жизни. И белогвардейцев вспомнила, которых она видела маленькой 4-летней девочкой, и изъятие «излишков», и спецпоселение. И рассказы своей матери, моей прабабки Клавы, как прадед ее сватал. Расскажет и убежит на кухню, где наравне с внучкой (которая, кстати, уже сама бабушка) и дочерьми готовит, варит, парит, нарезает, гладит скатерти и салфетки. А я записывал.
                ***
В 1930 году в алтайское село пришли люди в шинелях и забрали скотину и зерно. Семья, где было семеро работящих мужиков - отец, братья, дядья, считалась зажиточной. Семь лошадей, коровы, овцы, птица. Васька, из местной бедноты и пьяни, руководил их действиями, по-хозяйски ходил по дому и подворью, указывал. После изъятия «излишков» есть стало нечего, дети огородами бегали к сердобольным соседям, чтобы «перехватить» пригоршню муки или зерна, а Васька слонялся по улицам днем и ночью, высматривал из-за плетня, куда раскулаченные пойдут искать пропитание. Где подадут, стало быть, там и «излишки». За Васькой надо было следить, чтобы не подвести соседей. Когда забрали вообще все, этот Васька со своими дружками из гопоты и с Дуньками пьяные, краснорожие, с песнями и улюлюканьем разъезжали по деревне. Кони наши, сани наши, тулупы – наши, дуньки – в наших шалях. Как случилось, что эти люди оказались облечены властью над судьбами… Риторический вопрос. В постперестроечное время тётя Валя, старшая бабушкина дочь, нашла в рассекреченных архивах акт изъятия имущества. Там значился даже какой-то зипун. А большинство мелких вещей, одежду, обувь, что-то еще из предметов обихода и утвари, Васька предпочел не записывать в акт. Обида у бабушки до сих пор. В послевоенные годы она встречала Ваську в Барнауле несколько раз, он узнал бабушку, избегал встреч, прятался, переходил на другую сторону улицы, но бабушке удалось однажды застать его врасплох, чтобы встать перед ним, заглянуть в затравленные глаза и плюнуть под ноги. А тогда, в 31-м всех посадили на баржу и отправили на север Томской области по речке Парабель. Высаживали партиями на дикий берег, где вековая тайга подходила к берегу. Где высадят – там приказано строить спецпоселок и организовать колхоз. Семью прадеда высадили в будущем поселке Новиково, где была назначена комендатура. Прабабка Клава слыла хорошей прачкой и стряпухой, а ее свекор, бабушкин дед Осип был хорошим чеботарем. Их ремесло было нужно, поэтому им повезло – их оставили в поселке при комендатуре. Позже бабка Клава пекла хлеб на весь поселок. Выживали в землянках. Пекли булочки из муки со мхом. И выжили. А вот их соседям по алтайскому селу не повезло. В их спецпоселке, что находился в нескольких километрах от Новиково, первую зиму пережили около половины поселенцев. Весной бабушкин отец (мой прадед) Яков Осипович с женой Клавой наведались к ним (наверно, тогда режим был ослаблен и такая возможность была). Соседи, муж с женой лежали в своей землянке без сил. Прадед смастерил носилки, на которые положили их вдвоем, и с бабкой Клавой несколько километров по дикой тайге несли их до Новиково,  где разместили в своей землянке и пытались поднять на ноги, кормили, выхаживали. Но всех ослабленных и больных было велено отправить обратно на Алтай. Для задач освоения незаселенных территорий они не подходили. С открытием навигации всех погрузили на баржу, а баржа со всеми спецпоселенцами затонула посреди реки. «Не знаю, внущещек, на камень какой налетела али говорят люди, что утопили их, звери».
                ***
Летом удавалось прикормиться от леса, дети приносили ягоды, грибы, орехи. К местным жителям обращаться было строго настрого запрещено, за помощь поселенцам строго наказывали и поселенцев, и местных. Но дети бегали, попрошайничали и им давали. Как-то раз бабушка шла лесными тропками от кержаков с крынкой молока. Вдруг крики, лай, бегут люди. Мимо пробежали поселенцы, а за ними охранники. Отставший поселенец упал, «а солдаты его стали страшно так бить ружжями, в кровь!, потом побежали за остальными убёгшими, а один солдат остался и на меня страшно смотрит, а я стою, внущещек, ни жива ни мертва, подол задрала, чтобы крынку спрятать, а тогда, внущещек, прости осподи, како бельё? - никакого белья не было, так и стою, ну думаю, сейчас убьёт, а он как закричит «Беги отсюда!», я и убёгла, а тех людей убёгших никогда больше не видела»…
В 1941 мужчин не призвали на фронт, как детей «врагов народа». Но зимой, когда фашист подобрался к Москве, мобилизовали и их. Дед Ефим, бабушкин брат, попал на фронт связистом, и в одном бою был отправлен на поиск обрыва линии. Обрыв был найден, но дед Ефим был смертельно ранен и все, что он успел сделать для восстановления связи – зажать в зубах соединение проводов. Помнится, в советском учебнике для 4 класса «Рассказы по истории СССР» такой эпизод был описан. Остается только гадать, тот ли самый случай или аналогичный. Хотели дать Героя – оказалось нельзя. Враг народа. Никогда бабушка не рассказывала об этом. Она и сейчас осторожничает, предпочитает отмолчаться. Это я только от мамы узнал, что в 1931 горячий дед Яков послал комбедовцев на три буквы с «их коллективизацией» и с «их Сталиным».
В 1943 в Новиково родилась моя мама. В 7 лет старшие сестры пошли в школу, а она увязалась за ними, потому что дома было скучно, все взрослые в колхозе с утра до вечера. Обуви не было, и мама ходила в школу до первой сырости в каких-то сине-фиолетовых носках, которые помнит до сих пор. Помнит одно свое задание. Вначале страницы был образец прописи буквы «р», написанный учительницей. Надо было заполнить строчку до конца, а потом и все остальные строчки. Строчек было много, и задание показалось маме таким бессмысленным, что она решила - правильным решением будет написать одну большую букву «р» на всю страницу, что она и сделала. Так был получен «кол», но мама ходила в школу все равно за своими колами и двойками, пока позволяла погода. Учиться было интересно, но учебу пришлось оставить с ухудшением погоды. Но вот однажды в дом пришла учительница. Прабабка Клава засуетилась, подвинула лавку, вытерла передником и без того чистую поверхность, и пятясь: «Садитесь, садитесь, Татьяна Ивановна!». Отношение к учителям тогда было совсем иное… Ссыльные дворяне, интеллигенты, русские и немцы были как жрецы. Или как очень большие и очень добрые начальники. «Почему же Тоня не ходит в школу?! – спросила Татьяна Ивановна. – Она такая способная девочка, ей обязательно надо учиться!» Бабушка Клава что-то лепетала в оправдание, мол, мала еще, но не сознавалась, что нет ни одежды, ни обуви. Но Татьяна Ивановна достала из холщового мешка валенки. Один был низкий, широкий, растоптанный, другой высокий, узкий и несколько другого цвета. Так они и запомнились матери – ее первая в жизни обувь. С тех пор она стала ходить в школу. (И окончила на «отлично», правда, паспорт получить было все равно трудно, даже после отмены режима спецпоселений, и помогла только дружба с дочкой коменданта Ниной Перемитиной)…
                ***
…Во второй половине дня собрались гости – родственники, соседи. Дочери (моя мама и тетки) накрыли богатый стол, полились здравицы, разговоры. Бабушка цвела, аки невеста, даже румянец выступил на смуглых и морщинистых щеках. Применительно к ее возрасту это выглядело бы удивительным, если бы остальное, что она вытворяла, не затмило впечатления от ее румянца.
- А что же ты думаешь, внущещек, бабушка твоя старая, да?! – в глазах мелькнул озорной блеск. – Да? – я не знал, что ответить. – А слабо с бабушкой выпить за ее здоровье? – Она схватила рябину на коньяке, наполнила рюмку себе, потом всем женщинам на своем краю стола, махнула рукой другому краю стола, – Наливайте там!
Я наполнил водочкой рюмки мужчин: - Не слабо, бабуля!
Выпили. Я поглядываю на бабушку, не закусываю. А она ко мне разворачивается на стуле вполоборота и, вытирая губы ладонью, победно восклицает:
- Вот так вот, внущещек! – упирает руку в бок, оттопырив локоть. У нее в глазах бегает дьяволенок, ей не 90, а 40. Такое чувство, что она меня сейчас потащит танцевать, а если я попробую отнекаться, она махнет на меня как на что-то безнадежное и бесполезное, и тут же подыщет себе кого-то побойчей да помоложе да поэнергичнее.
- Хороша водка, бабуля, у вас! – на самом деле, лучшая водка в Томске, название на «К», вот только забыл.
- А знаешь ли, милай, что я неделю в магазин за этой водкой ходила, носила, носила, в день по две бутылки приносила, но чтобы гости мои все погуляли как следовает, и соседи, кто придет. Меня в магазине-то знают, всегда без очереди дают, так они ох и удивлялись, куды, говорят, тебе столько водки, бабка? Кажен день по две бутылки потребляешь! А я им и говорю, гулять буду! Внук из Москвы приезжает!
После нескольких рюмок я с некоторой тревогой обвожу глазами родных. Что они думают по этому поводу? А все смотрят на меня и проверяют реакцию. В их глазах только озорство и гордость: знай наших, маасквич! Я тоже горд своей бабушкой. Но тревога сменяется полным изумлением, когда она запевает песню. Голос чистый и сильный. В нем почти нет возрастной сухости и надтреснутости, голосовые связки свежие и гибкие и вполне размяты громкими разговорами и рябиной на коньяке. Она не знает нотной грамоты, она не имеет ни малейшего представления о тонах и полутонах, о диезах и бемолях, о тониках и субдоминантах, о терциях и секстах, о первой или третьей октаве, но в ее пении нет фальши ни в какой части диапазона, она везде дотягивает  и не грешит ни на 1/10 тона. «Ой, цветет калина!» Когда я подхватываю, она переходит на второй голос без затруднения.
- Видишь, внущек, кака твоя баушка щисливая! А вы вот живете, жалуетеся, а не знаетя, кака жизнь была трудная! А сейчас что? Живи не хочу!
Подходят соседи, чтобы пригласить в баню, но какая баня? Бабушка ухаживает за гостями, и соседи остаются за столом, потом приходят другие и тоже остаются. Среди них есть старики, и они помнят, какая жизнь была, и им есть, что вспомнить.
Я выхожу во двор подышать. Те, кто курят, в таких случаях выходят перекурить, а я вышел глотнуть летнего вечернего воздуха, полюбоваться цветами, которых полным полно в огороде и во дворе. Они растут вдоль заборчиков, вдоль тропинок, вдоль стенок летней кухни, на отдельных грядках в огороде. Георгины, пионы, гладиолусы, хризантемы, лилии, астры. Так было всегда у бабушки. И в рабочем поселке под Барнаулом на улице Ткацкой, и здесь в Томске. Летний вечер долог, еще светло. Приходят еще соседи с поздравлениями и проходят в дом. Через 3 минуты на крыльцо выскакивает бабушка и горящим взором окидывает двор. Взгляд проходит через меня, как будто я посторонний предмет мебели. От возраста ноги у нее выгнуты наружу, она ходит вперевалку как уточка. Надо бы спуститься аккуратно, придерживаясь за стенку. Но она увидела то, что ей было нужно, и устремляется за этим аки коршун. Оступается, и кубарем скатывается по крыльцу с кувырком через голову. Я в ужасе и оцепенении. Рассыпалась моя баба Уля! Несколько мгновений она лежит, потом пытается встать. Я подскакиваю, подхватываю под руки, пытаюсь поднять. Под руками жилистое тело подростка спортсмена. Но ей некогда, я ей только мешаю. Энергичным движением плеч она освобождается от меня, для верности дав короткий удар локтем в сторону. Ей нужны табуретки для гостей. Она подхватывает их, в том числе и ту, на которой я сидел, и взлетев по ступенькам, исчезает в доме.
                ***
Наутро я просыпаюсь от звука домашних хлопот. В доме порядок, хотя «гуляли» едва не до утра. Бабушкино сокровище, пуховые подушки, взбиты, поставлены друг на друга и пагодой торжественно возвышаются у железного изголовья старинной кровати. Самодельная кружевная накидушка укрывает их. На стене олени на советском гобелене щиплют траву, как и много лет назад, только от старости их шкуры кое-где пятнами поменяли цвет на цвет основы. На полу половички из лоскутов старой ткани, связаные деревянным крючком (когда-то в детстве бабушка учила и меня вязать их). У меня странное  ощущение, будто я проснулся в другой реальности. Как в фильме «Зеркало для героя». Все, о чем я до сих пор только читал или смотрел, все эти историки Попов, Медведев, Радзинский, все, что казалось шоком в конце 80-х, а теперь стало притупляться по ощущениям, оказалось не просто острым и животрепещущим, а моим собственным прошлым…
                ***
Сегодня ночью, 2 октября 2013 года, бабушки не стало... К сожалению, запись ее воспоминаний в голосе я не успел сделать...