Такая судьба 21. Фирсов

      Владимир  Ив. Фирсов мой ровесник, нынешний лауреат государственной, комсомольской и военной премий, редактор болгаро-советского журнала «Дружба», орденоносец, понял жизнь раньше всех. Он сразу провозгласил себя исконным – посконным, чуть ли не от сохи, что и дало возможность А.Коваленкову прокатываться на счет заимствований у Спиридона Дрожжина. На семинарах он выступал веско: «Это все – голубая плешь!» - Говорил он о стихах, которые ему не нравились! Рассказывал, как побирался по деревням, чуть не плача: «Засуну, бывало, лягву в рот, а лапки свешу. Чтоб больше подавали». Все время кричал – «Мы, смоленские!», хотя жил под Москвой всю жизнь, в Люблино.

 *   *   *
Очень надоели  “деревенщики”,
Те, что  обитают в городах:
Сплошь
степные дикие помещики,
С грамотой с российской не в ладах.
Все они с “крестьянскою закваскою”,
Силой переполнены земной,
Упивались бабкиною сказкою
Под телегой
      или бороной.
Груни, клуни, горницы да сени,
Прясла,  коромысла да овин, -
Может, матом их Сергей Есенин,
С места не сходя, благословил?
Может, лучшее просто не родиться
В обществе осинок и калин,
Чем в портки мужицкие рядиться
И онучи вешать на камин?


    Это его «посконность» произвела известное впечатление даже на Твардовского: напечатал Александр Трифонович его стихи. И «Огонек», конечно, с  радостью принял новоявленного крестьянина – печатал  разворотами.
  Зол он был на всех и завистлив. Но молчал, пока не почувствовал силу и поддержку определенных людей типа А.Софронова,  М.Бубенова и иже с ними. Всех этих товарищей отличает крайняя неразборчивость в средствах, ненависть ко всему талантливому, новому, самобытному. Боюсь, что и Н. Грибичев, некоторые стихи которого мне в юности нравились, недалеко от них  ушел. Но он, пожалуй, убежденный, а другие – приспособились. Вот эти «спасители России» и дали Володе Фирсову все: от идей до материальных благ, премий, орденов, ранней пенсии и толстого пуза.
    От устных погромов Фирсов перешел к печатным. Его никто не трогал из честных людей, даже не замечали. Это тоже его раздражало. Появилась книжка «Преданность» -  ничего себе названьице!  Какое–то придворное – лакейское, лизоблюдское. В злобном подхалимаже Фирсов переплюнул даже Владимира Котова, который от злобы просто задыхался и умер в конце концов. Вот как Фирсов расправлялся с товарищами по «веселому цеху молодых поэтов»:

«Жаль, что кормят поэтов,
Что к этим рукам равно-
Душны (к рабочим рукам)
Тех поэтов, что пишут стихи
О последнем троллейбусе,
Собирающем мальчиков
                с улицы Горького…
Тетя Даша, родная, прости.»

   Это про Булата Окуджаву. И еще про него:

«А где-то дребезжит магнитофон,
И голосок гитарного поэта
Вещает, что любимая планета
Не для любви…
                А он – поэт - влюблен…»

   Председатель колхоза у Фирсова:
«вслух смеется над романами
О звездных, золотых юнцах.
И что там носятся с прорехами
Их душ и мелочных забот,
Вот лучше б в твой колхоз приехали,
Здесь так парней недостает!»

     Это, конечно, о «Звездном билете» В. Аксенова, который тоже смотался в Америку. Но ведь и Фирсов в колхоз не поехал. Больше того: когда брали его в армию после Литинститута (время было такое: в войну рожали мало, вот  подбирали в 1961 году отставших от военного призыва), он написал жалобное письмо маршалу Р. Малиновскому и послал книжку в подарок, с каким-то «березовым  названием.»
     Его не взяли: «Не знаю, какой поэт Фирсов, но такие солдаты мне не нужны.» - написал маршал… Но в Союз писателей его все же приняли, а сейчас «Воениздат» и присуждает премии Министерства обороны. Цитируют в статье в «Советском воине» стихи, которым надо следовать:

«Как бы мне хотелось постареть,
Чтоб костром для родины гореть…
Как бы мне хотелось постареть,
Чтобы внуков-правнуков узреть…»

    Бред собачий, а котируется!
А. Вознесенскому выдано в «преданности»  следующее:

«Там зацветают антирадуги
И некто с антиголовой
Бредет упорно по параболе
Там, где бы надо по прямой.»

Но особенно разозлил поэта критик  Ст. Рассадин, где-то критикнувший автора:

«А там, в Москве,
Озлившись за день
Плюется критик С. Рассадин
На все рассветы и цветы.»

      И никто не вызвал литературного бандита на дуэль – не те времена. Не замечают, руки пачкать не хотят. И растет он, и пухнет, как гриб-дождевик, Можно заорать и даже доказать на пальцах, что король – голый! Что пафос  -дутый! Что преданность эта – от подлости… А толку? Не напечатают, не услышат и не простят – с дерьмом смешают: нужен он кому-то, вернее – кое-кому.
     Осенью 55 года я с Фирсовым в Загорянку ездил. Стреляли там из мелкашки по записным книжкам. В его книжке лежала фотокарточка – 18 –летний парень и еще никакой не негодяй. Я пробил ее в двух местах. На моей прострелянной книжке он написал: «Моя работа! С праздником… В. Фирсов «26.09.55 г.»
    Праздник продолжается, довольно гнусный праздник, в котором нет возможности отвечать выстрелом на выстрел.
    Я, однако, ответил:

«Хиханьки да хаханьки –
Жил разбойник махонький,
Хаханьки ха хиханьки –
Махонький да тихонький.
Водочкой попахивал,
Ножичком помахивал,
Денежки подсчитывал,
Фирсова почитывал.
До утра огонь горел,
Утром парень озверел
И послал в милицию
Слезную петицию:
«Дело недоходное
Брошу хоть сегодня я,
Буду век молиться  я
 На мою милицию,-
Душу грешную согрей,
Приходи на выручку –
Отправляй меня скорей
К Фирсову… на выучку!
Я разбойник махонький,
А этот ваш -  не хаханьки!»

   Не напечатают, конечно. Этому можно ругаться  в стихах.  Кому-то нужна, видно, дубинушка стоеросовая!