Пушкин. Роман в стихах. Глава девятая

ГЛАВА  ДЕВЯТАЯ

ДВОРЦА  ПРОКЛЯТЫЕ  ОКОВЫ

«Я  не  могу  более  работать»,- ответил  он  на  вопрос: не  увидим 
ли  мы  вскоре  новое  его  произведение.
«…Вы  имеете  достойную  любви  прекрасную  жену»,- сказал  ему
мой  товарищ. Насмешливое  протяжное  «да!»  было  ответом".

                Фр. Титц  Ein  russiacher  Dichter. 1833.
                Familien – jurnal. В  переводе – Пушкин  в  сборнике
                Бартенёва. Кн.II. стр.143 – 145.


                I
Мужья  красавиц, как  известно,
Живут  поменьше  остальных.
И  всем  понятно, если  честно,
Что  жизнь  так  сокращает  их.
Стремленье  к  красоте  понятно,
Мы  к  ней  всегда  стремились  жадно,
С  младенческих, пожалуй, лет.
У  каждого  в  душе – поэт!
Ещё  лежим  мы  в  колыбели,
Ручонки  тянем  к  красоте –
Вон  те  мне  погремушки, те!
А  эти - ну  их! Надоели!
А  мамы  очень  к  нам  добры.
Всё  начинается  с  игры.

                II
От  нас  и  дальше  мало  толка.
К  кому  душа  у  нас  лежит?
Нужна  спортсменка – комсомолка,
Пусть  даже  сам  ты  инвалид.
Другая  и  доступней, вроде,
Но  от  неё  с  души  воротит,
Хотя, по  правде  говоря,
Синица  лучше  журавля.
Ну, а  спортсменка – комсомолка,
Как  квас  в  июле – нарасхват.
И  бьют  тебя, и  сам  не  рад.
И  падаешь, не  там  соломка.
И  вот  Она,  хоть  и  с  тобой,
Но  ты  психически  больной.

                III
И  в  старости, куда  деваться,
Хотя  и  понеслись  года,
Ведь  не  старухи  же  нам  снятся.
Старухи! Что вы! Никогда!
Хотя  соображаем  слабо,
Яга, но  всё  равно  же – баба,
Нас  дразнит  костяной  ногой.
Но  это  сон  уже  другой…
Здесь  надобно  ещё  заметить,
Что  паспорта  нам  ни  к  чему.
Любому  светлому  уму,
Ежу  понятно - все  мы  дети,
И  с  вечно  молодой  душой
В  гробах  нам  обрести  покой.

                IV
Воскликнет  кто-то: "Сколько  можно!
Писал  же  ты  о  красоте".
Писал, но  думал, что, возможно,
Уже  забылись  строки  те.
"И  сколько  можно  издеваться?
Над  красотою  потешаться?
Даёшь, в  конце  концов, дуэль!"
Всё  будет, только  не  теперь.
Я  не  могу  писать  ночами -
Мозги  работать  не  хотят -
У  всех  они  ночами  спят.
Но  сотни  строф  уж  за  плечами.
И, хоть  известен  всем  итог,
Придём  к  финалу. Дайте  срок.

                V
Царь  был  к  поэту  добр  безмерно,
Но  что  ты  тут  ни  говори,
Дал  камер-юнкера, наверно,
Чтоб  чаще  видеть  Натали.
Поэт  при  ней, как  приложенье,
Он  зол  на  царское  решенье,
Он  в  гневе, с  пеною  у  рта.
Но  всем  приятна  красота.
«Пустите! - но  друзья  держали.
- Я  не  юнец, чтоб  так  со  мной!»
Друзья  холодною  водой
Поэта  долго  отливали.
Кто  знает, может  быть  и  зря,
Он  не  добрался  до  царя.

                VI
Но  полуубедили  всё  же:
- Ты  выгоды  свои  сравни.
Теперь, глупец, ты  можешь  тоже
На  бал  явиться  с  Натали.
Ты  же  приблизился  к  элите.
Теперь  ты, всё  же, в  царской  свите.
Ты  же  и  в  Аничков  дворец
Явиться  можешь, наконец.
Не  важно, что  не  по  карману,
Долги  стремительно  растут,
И  в  долг  не  очень-то  дают.
Долги  же  хоть  кого  достанут.
Любого  их  дамоклов  меч
Укоротить  готов  до  плеч.

                VII
И  он  в  ломбард  относит  шали,
И  серебро, хоть  не  своё.
И  двор  в  восторге  от  Натальи,
От  дивной  красоты  её.
Но  мы-то  знаем, и  прекрасно,
Что  рядом  с  красотой  опасно.
Всех  привлекает  гибкий  стан,
И  губы  тянутся  к  устам.
Античные  черты  Натальи
Любой  повеса  оценил.
Вот  кто-то  снова  пригласил.
Да  кто  он? Раньше  не  видали.
Высокий, стройный, молодой
Блондин. Да  кто  же  он  такой?

                VIII
Заметили  и  оценили.
Он  в  Петербурге  первый  год.
(Кавалергардов  все  любили).
Француз, и, вроде, не  урод.
- Откуда  здесь  он  только  взялся?
- Известно – отчим  постарался.
- Так  что  же  он, приёмный  сын?
- Дантес, и  с  виду  не  кретин,
Посла  приёмыш  Геккерена.
- Зачем  приёмный  сын  ему?
Я  сразу  как-то  не  пойму.
Уж  не  супруги  ли  замена?
- Я  этого  не  говорил…
- Он  зря  Наталью  пригласил.

                IX
Поэт  настроен  благодушно –
Наталью  с  бала  не  увёз,
Хотя, наверно, было  б  нужно.
Он  что, не  видел  женских  слёз?
Да  только  поздно. Всё  случится.
Беда  пока  что  не  стучится,
Но  эта  встреча  на  балу
Была, мы  знаем, не  к  добру.
Зимой  балы  лишь  изнуряли –
На  масленицу – в  день  по  два!
И  закружилась  голова,
И  дурно  сделалось  Наталье.
Не  Бог  ли  захотел  спасти?
Пришлось  домой  её  везти.

                X
«Вообрази, ей  стало  плохо!
Чуть  не  остался  без  жены.
Дотанцевалась  же, дурёха,
Что  стали  доктора  нужны.
Не  зря  я  на  балы  озлился.
И  выкидыш, увы, случился.
Будь проклят  этот  самый  бал!
Её  я  к  сёстрам  отослал.
Пусть  отдохнёт  пока  в  деревне.
На  этом  бедам  не  конец.
На  днях  прислал  за  мной  отец.
В  слезах – описывают  земли,
Надежда  только  на  меня –
Им  нечем  жить  до  октября».

                XI
«Записку  получил  от  Литте -
Мыть  голову  собрался  мне:
Мол, сударь, соблаговолите
Мне объяснить, Вы  были  где?
Какие  там, мой  ангел, шутки!
Клянусь, на  днях, как  институтки,
К  обедне  парами  пойдём.
Вообрази, как  мы  вдвоём!
И  я,  с  седою  бородою,
Средь  юнкеров-то  молодых...
Но  это  выше  сил  моих.
Вчера  был  у  Дюме, не  скрою.
Друзья  мне: «Пушкин! Холостой!»
Туда  я  больше  ни  ногой».

                XII
«Здесь  прусского  встречают  принца.
Народу - больше, чем  людей.
Больным  пытаюсь  притвориться,
Чтоб  только  не  видать  гостей.
Явленье  принца, хоть  и  счастье,
Как  солнце  из-за  туч  в  ненастье,
Но  даже  будь  я  и  здоров,
Мне  бал  очередной  не  нов.
Надеюсь  я  благополучно
Балов  проклятых  избежать.
Что  там? Мороженое  жрать?
Нигде  так  не  бывает  скучно -
Зевать  и  делать  умный  вид
Душа, ты  знаешь, не  лежит».

                XIII
«Я  не  писал  тебе, я  злился.
Не  на  тебя, а  на  других.
К  тебе  душою  всей  стремился,
Мне  скучно, сил  уж  нет  моих.
Получишь  ли  письмо, не  знаю,
И  с  болью  в  сердце  отправляю.
Здесь  стало  так  заведено,
Что  может  не  дойти  оно –
Глаза  и  уши  нынче  всюду.
А  я, по  правде  говоря,
И  у  небесного  царя
Холопом  и  шутом  не  буду.
О  чём  ещё  могу  мечтать,
Так  это  в  Болдино  удрать».

                XIV
Мечтает,  что  подаст  в  отставку,
И  чтобы  барином  пожить,
Туда, где  козы  щиплют  травку,
Побег  однажды  совершить.
И  свинство  почты  просто  бесит!
Когда  же  он  мундир  повесит,
В  котором  на  приёмах  он
Печален  так  и  так  смешон?
Но  это  всё  мечты  пустые.
Друзья  смогли  отговорить.
Жуковский: «Глуп  ты, может  быть?
Советы? А  они  простые:
Не  делай  глупостей, пиши,
И  как  служил, так  и  служи».

                XV
Зависимость – она  печальна.
Пусть  даже  и  не  от  царя.
Мы  все  зависим  капитально,
И  вечно, честно  говоря.
И  как  ни  грустно, ни  ужасно,
Мы  понимаем  всё  прекрасно,
Но  ищем  от  добра  добра,
Хотя  признать  давно  пора:
Не  знаем, где  нам  будет  лучше,
Куда  нас, собственно, несёт,
Что  от  самих  себя  спасёт?
И  рыба  ищет  там, где  глубже,
Спокойнее, но  в  глубине
Спокойно  будет  ли  вполне?

                XVI
Не  зря  он  летом  всё  же  съездил
На  Полотняный-то  завод.
Приходят  радостные  вести:
Наталья  снова  чадо  ждёт.
А  в  Болдино  была  загвоздка –
С  моста  низвергнулась  повозка.
Не  чёрт  ли  брёвна  подпилил?
Поэт  молебен  отслужил,
И  вновь  поставил  Богу  свечку,
И  снова  обломалась  смерть.
Здесь  можно  только  сожалеть:
Путь  не  на  Чёрную  шёл  речку.
Тогда вернулся он  домой
Вполне  здоровый  и  живой.

                XVII
В  большом  кругу  скучал  обычно,
И  так, считай, по  жизни  всей,
Но  чувствовал  себя  отлично,
И  весел  был  в  кругу  друзей.
То  даже  и  не  улыбался,
То  заразительно  смеялся,
Живой  и  быстрый, словно  ртуть.
Но  дума  вдруг,  о  чём-нибудь,
Душевные  тревожит  раны.
И  перемена  так  резка –
Он  напевает: «Грусть! Тоска!»
И, руки  заложив  в  карманы,
Своих  широких  панталон,
Уже  не  здесь, как  будто, он.

                XVIII
Но  тут  же  слово  острослова,
Весёлый, смелый  анекдот,
Его,  вдруг,  оживляли  снова,
Как  будто  не  было  забот.
На  время  возгорится  ярко,
Ребёнок  словно  от  подарка.
Ряд  ослепительных  зубов…
И  вновь  поток  весёлых  слов…
Не  в  силах  усидеть  на  месте,
Как  ветром  сорванный  листок,
Как  с  гор  несущийся  поток,
Он  тут  же  снова  с  нами  вместе.
И  снова – светлое  чело,
И  не  печалит  ничего.

                XIX
«Опять  больным  рапортовался.
Царь  не  доволен. Ну, так  что  ж!
Не  ездил  и  не  представлялся.
На  что  бы  я  там  был  похож
Средь  юнкеров – молокососов?
Ответов  меньше, чем  вопросов.
Причина  есть – мундира  нет»,-
Запишет  в  дневнике  поэт.
Потом  он  там  же  и  расскажет,
Как  прибыл  в  Аничков  на  бал,
Где, кажется, не  раз  бывал,
Не  в  круглой  шляпе, а  с  плюмажем.
Не  каждый  день  же, наконец,
Он  ездит  в  Аничков  дворец.

                XX
Наталья  много  выезжает,
И  ежедневно  на  балах.
Ей  дела  нет, она  не  знает
О  денежных  его  делах.
Что  стоят  все  наряды  эти,
Что  стоит  подкатить  в  карете
Под  стук  копыт  к  крыльцу  дворца,
И  с  выражением  лица,
Достойным, может  быть, царицы,
Войти  в  этот  роскошный  зал,
Где  скоро  заискрится  бал,
Где  каждый  снова  восхитится,
И  голову  пред  ней  склонит.
Что  лучше  танцев  веселит?

                XXI
Расстроено  вконец  именье,
Дохода  никакого  нет.
Какое  может  быть  решенье?
Кто  мог  бы  дать  ему  совет?
Долги – куда  от  них  деваться,
Но  чтобы  с  ними  рассчитаться,
Достаточно  ли  жизни  всей,
Одной  единственной, своей?
Рождение  второго  сына
Ещё  добавило  забот,
И  дума: что  их  дальше  ждёт,
Становится  невыносима.
В  деревню! Выход  лишь  один,
Но  он  себе  не  господин.

                XXII
Лишь  осень – время  без  мундира!
Три  месяца  его  не  жди.
Он  ждёт, когда  его  от  мира
Отрежут  частые  дожди.
Когда  разверзнутся  все  хляби,
И  лужи  сморщатся  от  ряби,
И  грязь, и  лучше  до  колен!
Как  сладок  сей  осенний  плен!
Тогда  уж  он  сосредоточен.
Пусть  обнажён  и  тёмен  лес,
И  в  тучах  не  видать  небес,
Но  удивителен  и  точен
И  ясен  каждый  слог  его.
Что  свыше  надо? Ничего.

                XXIII
И  с  кем  жена  его  танцует,
С  кем  веселится  на  балах,
Воображенье  не  рисует –
Он  видит  всё  в  её  глазах.
Она  верна  ему, конечно,
И  лишь  по-детски  безмятежна:
«Дантес? С  ним  весело  и  всё».
Он  самолюбие  её,
И  взор  лукавый  просто  тешит.
Ломается? Ну, что  с  того?
На  части  дамы  рвут  его.
Других, вон, лысины  и  плеши
Мелькают  часто  тут  и  там.
Дантес – это  угодник  дам.

                XXIV
«Пока  не  начата  работа,
Мне  есть  о  чём  поразмышлять.
Нашёл  романы  Вальтер  Скотта,
По  вечерам  сажусь  читать.
О  чём  я  думаю? Признаюсь:
Нам  нечем  жить, как  ни  стараюсь.
И  ты  поймёшь  печаль  мою:
Мне  надо  содержать  семью.
А  между  тем – одни  расходы.
Доходов – вовсе  никаких.
И  проку  от  трудов  моих,
Как  злата  от  пустой  породы.
Ну, а  имение  отец,
Похоже, промотал  вконец.

                XXV
Вот  о  моём  житье  немножко:
Ем  яйца  всмятку  по  утрам,
Ещё – печёную  картошку…
Да  то  же  и  по  вечерам.
Здесь  всё, как  было, постоянно.
Лишь  няни  нет, и  это  странно.
Всё  говорит  вокруг  меня:
Старею, к  сожаленью, я.
Вчера  на  комплимент  нарвался:
«И  ты, кормилец, подурнел».
А  что  же  я  ещё  хотел?
Никто  ещё, как  ни  старался,
Моложе  с  возрастом  не  стал.
Вот, нынче  и  писать  устал».

                XXVI
Бесплодна  осень. Как  пустыня.
Душевного  покоя  нет.
Не  пишется, и  он  отныне
Скорей  садовник – не  поэт.
И, с берегов  сорвавшись  невских,
Подолгу  он  гостит  у  Вревских,
Хоть  чем-то, но  отвлечься  рад:
Копает  пруд, сажает  сад,
Играет  в  шахматы  с  бароном,
Потом – назад, за  тридцать  вёрст.
Но  думы, всё  равно, как  хвост,
Горластым  к  радости  воронам,
Опавшею  шурша  листвой,
Ползут, спешат  к  нему  домой.

                XXVII
Он  чувствует, что  не  успеет.
Ему  не  обмануть  ЕЁ!
Она, она  одна  сумеет
Разрушить  планов  громадьё.
Эх, для  размаха  бы  простора!
Но  Гоголь  пишет  «Ревизора»,
Ему  и  «Мёртвых  душ»  сюжет
Подарит  с  радостью  поэт.
Но  время – это  и  потери,
И  сколько  не  читай  псалтирь,
А  подведёт  под  монастырь,
И  наглухо  закроет  двери.
С  болезнью  мамы, бросив  всё,
Он  поспешил  спасать  её.

                XXVIII
Мать  похоронят  лишь  в  апреле.
Последний  в  жизни  его  год.
И  не  надолго, в  самом  деле,
Он  мать  свою  переживёт.
Опять  в  ломбард  несёт  он  шали,
Ведь  надо  же  блистать  Наталье!
Ей  не  в  чем  ехать  во  дворец!
Нет, надо  положить  конец,
И  деньги  трудные  на  ветер
Рукой  беспечной  не  бросать.
И  нечего, пожалуй, ждать.
Он  ясно  понял: есть  на  свете
Святой  и  чистый  уголок.
Туда  и  нити  всех  дорог.

                XXIX
Хоть  жизнь  и  «сладкая  привычка»,
В  ней  горечь -  тиною  на дне.
И  песни  петь  не  станет  птичка
В  роскошной  клетке, на  окне.
И  крылья – только  для  полёта.
А  свет – лишь  смрадное  болото.
Коль  рассмотреть  получше  свет,
В  нём  светлого, пожалуй, нет.
Здесь  всё: интриги  и  злословье,
И  жизнь  без  смысла  и  забот.
И  пусть  великосветский  сброд
Здесь  умножает  поголовье.
Назад  не  бросив  даже  взгляд,
Болото  он  покинуть  рад.

                XXX
«Жизнь  пребеспутная. Толстею,-
Весной  он  пишет  из  Москвы,-
В  архивах  роюсь  и  затею
Не  выкинул  из  головы.
Душа  моя  уходит  в  пятки –
Я – журналист! И  гладки  взятки,
А  был  порядочным  вполне.
Смешно, ей-Богу, Таша, мне.
Ведь  всё  равно, что  золотарство –
Почти  что  чистка  нужников.
Избавиться  бы  от  долгов –
Не  претендую  же  на  царство.
Как  там  справляешься  сама?
Жду  с  нетерпением  письма».

                XXXI
«Я  помещалась  посредине.
Он  часто  восклицал  при  мне:
«Я  рад, что  я  у  вас. Отныне
Я  здесь  в  своей  родной  семье!»
Мы  с  мужем  Пушкина  любили,
И  часто  время  проводили,
Играя  в  вист  по  вечерам.
В  то  время  заезжала  к  нам
Одна  невзрачная  «кузина»,
Из  недалёких  старых  дев,
И  Пушкин, будто  разглядев
В  ней  красоту (каков  мужчина!)
Всё  взоры  на  неё  бросал,
Когда  она  входила  в  зал.

                XXXII
Вздыхал  и  пламенного  взора
От  «милых»  черт  не  отводил.
Смотреть  на  них  была  умора.
Княжне  бы  знать, что  он  шутил.
Она  в  игру  вступала  эту,
Приняв  за  чистую  монету
Его  ужимки  и  восторг,
Роняла  всякий  раз  платок.
Он  нежно  целовал  ей  руки,
Просил: «Оставьте  нас  вдвоём»,-
Веселья  столько  было  в  нём,-
Мол, он  не  вынесет  разлуки.
Кузина  млела, а  нахал
Под  скатертью  ей  ножку  жал.

                XXXIII
Нам  времени  с  ним  было  мало.
Откуда  же  нам  было  знать…
Ничто  беды  не  предвещало,
Настало  время  уезжать.
Должна  была  родить  Наташа,
Не  знали  мы, что  встреча  наша
Была  последней  в  тот  приезд,
Что  мы  увидим  только  крест,
Позднее, на  его  могиле.
Был  путь  домой  его  далёк.
Он, обернувшись  к  нам,  изрёк:
- Прощайте! Что  вы  приуныли?
Ведь  я  не навсегда,пока.
Нащокин, вот  моя  рука…"

ПРОДОЛЖЕНИЕ - http://www.stihi.ru/2012/12/03/5218