Here the dogs trying to pick up a cold scent

( Pond )
Этот покой, нерушимый, не остановимый. Это молчание день изо дня, мое про тебя, твое про меня. Этот слоистый сумрак, охотясь за нами, рассыпался в пыль. И я, может быть, закричала бы, но что-то держит меня, встряхивает, стоит за правым и левым плечами.
И я выплескиваю все в ночь, она терпит, послушная ночь, медленно закрывая меня собой, отходит на запасные позиции, вежливо кивает, ночь, ломает комедию, ночь, сразу же забывает тебя как только ты ушел, ночь, вспоминает все тут же, только увидев тебя издалека в толпе. Пока ей можно довериться, но нельзя забывать, что однажды она придет не одна, и ты не обрадуешься ее спутнику. Так не бывает выбора. Так бывает всегда. Поэтому опустив сантименты, покорившись правилам, мы садимся немного размяться, и, разыграв последнюю карту, он улыбается и медленно обводит всех нас глазами, ищет уязвимое место, чтобы потом обменяться ролями, бросая потери в те лица, которые не успевали закрыть своим сном пустые постели, зачесть на потом злые слова, авансом дарить и любить на объяснения не тратя лишней минуты, они безрассудны, да, ну и что же, это заводит кого-то кто тоже так же приходит сюда и с любого как с гуся вода, потому что до самого февраля не сожрут холода меня, не возьмут холода меня в свои кольца пещерного морока, в свои танцы антрацитного льда.
Темп нарастает и поэтому он выбирает меня, комкает, как бумагу, проступают ребристые грани, полигональная дисциплина прячет за спину динамику линий, этих усилий все так же с лихвой для меня, но недостаточно, чтобы оправится от этого нового дня, загодя заготовив смешные рассказы, испещрив свое тело ссадинами и усилия свои все положив на то, чтобы принять во внимание новые интерпретации, аберрации, искажения, помноженные на преломления и слепое везение.
Я нежна и люблю тебя, что же еще тебе надо, этот удушающий шарм и меня как-то грел, мне казалось, что что-то растает и сдвинется с места, я юла, я волчок, я размахиваю руками я мельница с лопастями.

Едут, сидя, спиной к окну, за которым пейзажем пустые поля. Фонари так редки, что слепят в глаза те доли секунды, что выхватив из темноты их являют быстрые версты, молчат, положив руки в карманы друг друга, перебирая пальцы, сплетая и расплетая, то задыхаясь, то оживая от теплой тоски. И самое темное время внутри нас под стуки колес незаметно уснуло, этот поезд несется и спит на ходу, выбирая пути никому не знакомые, странные ответвления, где так мало значит желание или везение, где если закрыть глаза веки станут прозрачными и нельзя закатиться солнцу за горизонт позволить и приходится манить его за собой; где если и ждут тебя, то не могут себе в этом признаться, устраняя проблему с самурайским спокойствием, принимая зрелое осознавание, вступая в одну игру, для другой теряя призвание, переступив черту, верят, что вернулись домой; где отчаяние это не повод поддаться течению, где все дни подобны густому варенью без ягод, где никогда не значит всегда, и где это тоже забыто, как и в других зеркалах твои искажения то проявляются, то исчезают, запутывая себя, заставляя всматриваться, гадать, где они и где ты, сопоставлять свои ощущения с общественным мнением, все-насыщением, все-подавлением, отождествлением-взаимо-про-никновением теории всепрощения которая уже не нужна, когда губами касаешься дна и для вдоха только вода, и, придавленная волной ждешь, что так же страшно, как и на высоте, или если пытаться пережить ночь без доверия к своей чистоте, ждёшь.

Nov. 25th, 2009