Из сожженных дневников. 7

            (время советское, давнее)

 Она женила его на себе, обняв за шею и пригрозив прокусить вену, если он не возьмет ее сейчас же. Потом забеременела и была освобождена досрочно.

   Она платила мне искренней привязанностью, выражавшейся в том, что не ругала меня прямо в глаза.

   Обладать доступной женщиной – значит ублажать ее.

   Слова летят у ней из горла, как горошины.

   Анна Илларионовна, моя хозяйка с Трудового, 4, в Барнауле. Старуха по восьмому десятку. Лицо морщинистое настолько, что его можно назвать классическим образцом дряхлости. Скорбные складки так глубоки по обеим сторонам трубовидного носа, что образуют как бы два бильярдных шара. Рот – глубокая щель с узкими кромками губ, потерявшими почти вовсе свой прежний цвет. Глаза мутны и похожи по цвету на волосы, которые, впрочем, ни на что не похожи. Пальцы – скрюченные, с толстыми ногтями. Ходит всегда в жутко засаленных скуфейках, на ногах – до четырех пар вязаных чулок разной длины.
   Говорит непомерно громко, часто машет рукой на собеседника и открывает ухо из-под платка. Самое главное в ней – всепоглощающий страх смерти, боязнь загробного суда и недоверие к людям. «Всяк человек – ложь! Да и мы то ж» – ее любимая скорбная присказка. Но излишне обидчива, поэтому с сестрой и многими не в ладах.

   Мы звали ее «Карандаш» – за бесформенность.

   Человек без принципов – многим друг.

   Не чавканье, а какой-то мерзостный взрыв во рту, как будто лопнул гнойник с кулак величиной.

   Самое лучшее в моей жизни – от нее, и это меня бесит!